Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Тишина.
Полковник напряг слух.
Тишина.
Тишина безответная.
«Господи, заступись!» – повторил он, бросаясь к выключателю. Подмяв под себя темень, комнату залил электрический свет. Полковник электрический свет выключил и чиркнул спичкой. Из розовой свечи на серебряном подсвечнике выглянул жёлтый язычок пламени и осветил стоящую рядом фотографию жены. Сутулясь, словно его охватил озноб, полковник стал бродить по комнате на вдруг потерявших силу ногах. «Господи!» – полковнику показалось, что его ноги несут на себе не тело большого мужчины, а нечто невесомое или даже вовсе отсутствующее. Жёлтый язычок свечи успокаивал, и полковник, держа свечу в одной руке, другой рукой недоумённо трогал попадавшиеся на пути предметы. Возле книжного шкафа он остановился и с какими-то книгами охотно побеседовал.
Вдруг полковнику показалось, что дверь из комнаты Офиры и Идо распахнулась, и внук, мягко взяв из его рук свечу, позвал следовать за ним. Пройдя через террасу, они по ступенькам спустились к лужайке возле дома и оказались на сверкающей, словно посыпанной фосфором, поверхности узкой, совершенно не знакомой им тропинке. «Пойдём, дедушка!» – звал Идо. Он держал свечу очень старательно, словно опасаясь, что та выскользнет из его пальцев, и тогда они не смогут разглядеть дорогу, чтобы продвигаться дальше.
«Нет, – торопливо прошептал полковник, – нет!» – и тогда дверь комнаты Офиры и Идо закрылась.
Словно ища защиты, полковник отступил в чёрную глубь комнаты и, вновь почувствовав в голове сильный толчок, на минуту замер.
«Не думать! – приказал он себе. – Если не думать, то —
не станет вопросов,
не станет ответов,
не станет тревоги,
не станет недоумений,
а если, к тому же, закрыть глаза, а уши прикрыть ладонями, то – возвратится ощущение доверия…»
Полковник вернул свечу на место, задул её, ладони прижал к ушам, а потом, затаив дыхание и прислушавшись к странному, незнакомому движению в голове, решил: «Кто-то пытается прошибить мне череп».
За окном показались едва различимые контуры мира, и тогда полковник подумал, что человека можно лишить сна или любимой, или чего-то ещё, но невозможно лишить его утреннего света.
И лучей солнца.
И запахов травы.
И веры.
И надежды.
«Что это я? – изумился полковник. – Если Это так, как оно есть, значит, так оно и НУЖНО… ОЧЕНЬ НУЖНО… И всё тут!.. А может, не всё, может, всё обойдётся, и Это будет не НУЖНО…»
Толчки в голове… И ещё… И ещё…
«Оставьте, – взмолился полковник, – оставьте меня!»
Толчки и вправду оставили его, и вернулось дыхание.
Мрак, покинув потолок и стены, внезапно обернулся длинным огненным языком, который, взобравшись на колени полковника, стал лизать их жадно, исступлённо.
«Точно так, как тогда…Там…» – полковник вновь погрузился в себя…
…Когда он прибыл из Рош Ха-Никра в штаб 91-ой дивизии, ливанский городок Эйн Эль-Хильве был объят жёлтыми языками пламени, и только густые клубы дыма, суетливо продираясь через ряды оливковых деревьев, покрывали окраину городка тяжёлым мраком…
– Прибыл? – послышался в темноте голос командира пехотной бригады Хагая Регева.
– Мне передали, чтобы я…
– Становись в строй! – перебил Регев, протягивая руку. – Арик просил позвать тебя… «НУЖЕН… – сказал о тебе Арик. – ОЧЕНЬ НУЖЕН…» Приказ о твоём назначении у меня. Примешь батальон, подполковник…
– Я – подполковник?
– Со вчерашнего дня… Арик о тебе помнит…
– И я…Я о нём не забываю…
– Отлично! Да, просьба в темноте фонариками не баловаться…
– Понятно! – подполковник ощутил пробежавший вдоль спины холодок страха.
«Наверно, постарел… – подумал он. – А может, страх оттого, что уж больно палёный…Вечно везло…Только ничто в мире не вечно…И везение – не вечно…».
Во время атаки на крепость Бофор о страхе забыл. Лишь об одном помнил: «НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!..»
… Сбросив огненный язык с колен, полковник встряхнул головой. В комнату робко пробирался ещё нестойкий свет раннего утра.
«Идо!» – полковник рукой пошарил в воздухе.
В ответ ни звука.
Рука опала в тишину.
Какое-то время полковник продолжал сидеть недвижно, но затем снова достал спички и наклонился к серебряному подсвечнику.
Свеча, укутавшись в розовый свет, стала, тихо потрескивая, мякнуть.
Повернув голову к окну, полковник увидел, как небо сбросило с себя одну за другой две звезды; казалось, что, падая, они попытались, задержаться в воздухе, но возле земли вдруг рассыпались и не стали.
«Место звёздам на небе!» – подумал полковник и, отводя взгляд от окна, стал смотреть, как тает воск свечи. «Наверно, так сочится душа», – решил он.
Боль в голове.
Белая пелена.
Белый звон.
Полковник задул свечу.
«Что это?» – возрастая, то снова затихая, по комнате забегало настойчиво-унылое посвистывание, и полковник, отчаявшись угадать источник столь странного звучания, встревоженными руками обхватил голову и зажмурил глаза.
«Вот и настало оно – сегодня…» – полковник содрогнулся, представив себе на миг мрачную, безрадостную землю Кфар-Даром, покрытую грудой мусора, выбитыми оконными рамами, разбитыми плитами дорожек, изувеченными трубами, кусками штукатурки, растерзанной мебелью.
«Это – недоразумение…» – вслух проговорил он.
Оглушительный треск и пронзительная боль заставили вздрогнуть. «Это недо…» – пытался повторить полковник, но замер на полуслове – с потолка посыпалась штукатурка, послышалось пронзительное звяканье оконного стекла, и огромный бульдозер с опознавательными знаками армии Обороны Израиля, расшатав стены комнаты, проник в широкую тёмную трещину. Торопливо подкатив к креслу, бульдозер угрожающе занёс над полковником ковш с торчащими из него стальными зубами.
«В моей комнате разъярённый носорог?» – полковник напряг все силы, пытаясь подавить в себе чувство омерзения, вызванное пугающим натиском раскрытой стальной пасти. Наклонив голову набок, полковник в недоумении оглядел смятые, рассыпанные вокруг предметы. «Носорог?..» – полковника ослепила пронзительная боль в глазах и он, прерывисто дыша, настороженно прислушался к наступившей тишине.
Не дождавшись ответа, полковник принялся колотить по вдруг онемевшим коленям, вспомнилась не раз слышанная где-то фраза: «Земля ушла из-под ног…».
Из ковша, будто из огненной пасти, рвались густые пучки малиновых искр, и полковник, пытаясь увёрнуться от напора нестерпимого жара, прятал лицо.
«Он пришёл за мной…», – подумал полковник о носороге и, не переставая колотить себя по коленям, вслух громко спросил: «Мне собираться?»
Раскалённая пасть оставалась безответной.
«Тогда уходи ты!» – попросил полковник.
Носорог не двигался с места.
– Адвоката! – крикнул полковник – Я требую адвоката!
– Зачем он тебе? – проскрежетав зубами, вдруг проговорила пасть.
– Он защитит!..
– Кого?
– Меня… Нас…
– А вы – кто такие? И от кого собираетесь защищаться?
Полковник безмолвно развёл руками, затрудняясь вспомнить, кто они, и от кого собираются защищаться.
– Не помнишь? – не то злобно, не то снисходительно рассмеялся ковш. – Тогда, может, вспомнишь, чьи это слова: «Не принимайте людей за дураков, но не забывайте, что они и есть дураки!»
Полковник вдруг покраснел, молчаливо скинул на грудь голову.
– Ну? – нетерпеливо скрежетал зубами бульдозер, и его колёса, угрожающе проскрипев толстой резиной шин, продвинулись ещё несколько сантиметров вперёд. Раздался оглушительный треск падающего потолка, а вслед за ним ворвался пронзительный, будто осенний тугой ветер, свист вылетающих наружу оконных стёкол.
Ухватившись за поручни кресла, полковник прислушался к бою стенных часов и приоткрыл недоумённые глаза. Напрягая зрение, он вгляделся в очертания предрассветной комнаты.
Всё осталось на прежних местах.
Стучали часы.
Стучало сердце.
* * *Бензозаправочная станция под Беер-Шевой, 17-ое августа, 5-15.
Забившись в угол машины, Рита наблюдала за луной.
– Ещё немного и луна уйдёт, – сказала девушка.
Виктор оглянулся, встревожено спросил:
– Надеюсь, ты не луна?
Рита не ответила.
Мимо бензозаправочной станции проехала колонна военных машин. «Туда…», – подумал Виктор о машинах и взглянул на часы.
Над вершинами дальних холмов бродили серые полосы воздуха, а потом, внезапно задержав бег и странно изогнувшись, они медленно оседали на дорогу, превращаясь в тусклые, едва заметные тени. Виктор снова взглянул на часы и вдруг представил себе Литву; он с родителями в вагоне ночного поезда «Вильнюс – Паланга», и вот, через семь часов, они, сняв обувь, стоят на берегу Балтийского моря.
Предрассветный час.
Свежо и немного ветрено.
Море выбрасывает из себя кусочки янтаря.
Мама, выбрав место в ложбине между двумя дюнами, раскладывает на светлом чистом песке широкую жёлтую скатерть, на которой умещаются пластмассовые тарелки с хлебом, сыром и ветчиной. Слышно, как неподалёку бьются о берег морские волны. Отец Повилас, запрокинув голову, следит за движением облаков, которые ловко проникнув друг в друга, объединяются, разрастаются и густеют, а потом, немного передохнув, бегут дальше, пока не натыкаются на себе подобных, и тогда они вновь останавливаются, но теперь уже заметно растеряв упругость своих прежних очертаний.
