Павел Бессонов - Провинция (сборник)
– Пальцы не обруби! – напомнил сыну Василий, видя с удовольствием, что и топорик Егорша держит ловко, и раскалывает чурочку умело. «Работник будет» – и Василий погладил сына по пушистой макушке.
– Пап, я самолёт делаю. Во, смотри! – Егорша показывает две планки, крест-накрест сбитые гвоздиком.
– Давай, летай!
Настроение у Василия радостное, как всегда, когда работа ладится.
– Пап, ты эти бруски на станке пилил?
– Ну да, есть у нас такой станок. Только успевай доску подавать.
– А ещё у вас какие станки есть? Ты потом меня на работу возьмёшь?
– Вот подрастёшь немного и пойдёшь ко мне в помощники…
Хорошо, если будет так! Вот он, Василий, не представляет себе другой работы, чем работа в столярке. Как можно, например, целую смену возиться с железками? Или, ещё хуже, бумажки переписывать… Дерево! Тёплое на ощупь, пахучее, каждое в свой цвет и рисунок слоя, прочное и одновременно податливое. Живое! Василию оно и на работе не надоедает, и дома всё деревянное своими руками сделано.
Тёплый августовский вечер опускается на домики и дворы Новосёловки. Темнеет. С улицы по временам слышаться приглушенный шум от проезжающих машин, разговоры.
Резко звякнула щеколда, проскрипела калитка, и на веранду зашла Людмила, жена Василия.
– Ох, замучилась! – она поставила на пол сумку, распрямилась, раскрасневшаяся. Сдвинув брови над карими глазами, поджав полные губы, она поглядела на Василия. Тот ответил ей неумелой, почти виноватой улыбкой, словно извиняясь за стружку, за инструмент, за дым от сигареты.
– Мама, мама! Что вкусненького принесла? – белобрысый, в отца, Егорша стал рыться в сумке.
– Вывалишь, чертёнок! – Людмила звонко шлёпнула сына по затылку. Егорша отошёл к столу, надув губы.
– А ты всё возишься, мастер? – протянула презрительно Людмила. – У людей как у людей, а у столяра… Она махнула рукой и, подняв сумку пошла на кухню. Было слышно, как там Людмила щелкала дверью холодильника – выгружала сумку.
Василий торопливо притушил сигарету и начал убирать со стола разложенный инструмент. Настроение у Василия испортилось. Ну чего так она всегда – придёт, накричит… И говорит она на два голоса. Это Василия всегда удивляет – ну, только что рявкает, и – вот таким медовым голоском поёт. За восемь лет никак привыкнуть не может, пока гулял с ней до женитьбы, и после женитьбы такого не замечал, был наверно обалделый, а как родила Людмила Егоршу, так и пошло «на два регистра».
– Сынуля, иди сюда! – Людмила снова вышла на веранду, держа в руке что-то, обёрнутое в бумагу. – Ну иди, не сердись на свою мамку. Принесла я тебе вкусненького.
Егорша стоит отвернувшись, словно не слышит материнского заигрывания. Ухо у него красное – видно успела она его и за ухо дёрнуть.
– Видал! И от пирожного нос воротит… Мать для тебя старается, а ты… На! – голос её становится резким. – Выброшу, вот в мусор.
Людмила села к столу, не глядя на Василия, начала с усмешкой:
– Сегодня опять вся перетряслась, сумку волоку эту, в ней вверху каша. а под низом масла сливочного два пакета, осталось у меня, а навстречу заведующая. Моду она завела проверять сумки. А тут пронесло.
– Дотаскаешься ты, Людмила. Ведь позору не оберёшься потом…
– Я одна, что ли? Заведующая ещё не так ворочает. Тут, как про́клятая, у котлов целую смену крутишься, а у неё одни гулянки да пьянки на уме. – Она оглянулась на Егоршу, уплетавшего пирожное, и полушёпотом продолжала: – Сегодня после обеда подъезжают «Жигули», заведующая с сумкой навьюченной села и – фью! Заявилась перед концом работы, морда розовая, как после бани. Глаза соловые. На меня и мою сумку не взглянула даже.
– У неё свои дела, она за них и в ответе, а ты…
– Заладил – ты, ты… Праведник. Сейчас на зарплату никто не живёт… Особенно на мою, общепитовскую, не разгонишься…
– А куда разгоняться-то? Всё у нас есть…
– Всё? Да погляди ты что люди носят, какую мебель покупают. Э… э… Что с тобой говорить…
Возражать сейчас Людмиле – значит, разругаться, а если так будет, то надолго. Людмила в спальне закроется, доставай раскладушку, спи в детской с Егоршей. Пока отойдёт, отмякнет… И так уже брови вздёрнула, губы – на шнурок. Егорша тоже притих, то на мать, то на отца зыркает глазами. Помалкивает.
– Ну ладно. – Людмила голос понизила. – Ты раму-то скоро доделаешь?
– Сделал я уже. Только застеклить надо. С начальником поговорю, чтобы стекла выписать.
– Всё выписать да выписать! Доски, что ли, тоже выписывал?
– Доски я из бракованных выбираю. Всё одно в котельную идут. А стекло как брать? Я не могу…
– Я могу, значит, вам жратву носить, а ты стекло не можешь? Да его там и битого и целого куча, сама видала.
– Папка, – высунулся Егорша, – я тоже видел у вас во дворе стекло в ящиках. Большо-о-о-е!
Эх! Ни к чему их с Людмилой разговоры Егорше слушать… Ишь как уши навострил и глазами поблёскивает.
– Егорша, сынок, спать иди. Поздно уже…
– Ты ещё не спишь! – спохватилась Людмила. – А ну в постель! Ноги-то, ноги какие грязные!
– А что это у тебя там? – Василий заметил, что в руке у сына блеснула что-то, как лезвие. Не обрезался бы малец.
– Цепочка. – глядя исподлобья нехотя ответил Егорша.
– Алюминий крашеный наверно, – Василий взял в руки тонкую витую нить.
– Нет, не алюминий. Тяжёлая. – Дай-ка взгляну, – потянулась к цепочке Людмила. – На золото походит. Ты где её взял-то?
– Нашёл. На улице. Под скамейкой… Егорша смотрел на мать, не мигая.
– Оборвалась у кого-то, наверное. – предположил Василий. – Уж больно тонкая…
– Я сколько у тебя, Вася, такую купить просила. – Людмила вздыхала, переливая звенья цепочки с ладони на ладонь. – Гляди, целая она, цепочка-то. Замочек такой махонький! Когда ты её нашёл?
– Вчера. Играл и нашёл.
– Вчера ты с утра до вечера у бабы Дуси был. – Людмила взяла Егоршу за подбородок, повернула лицом к себе. – А ну, признавайся, где взял?
Егорша молча вырывался из её рук. На глазах у него уж блестели слёзы.
– И в кого он такая шкода? Ну в кого? – Людмила ухватила Егоршу за ухо, распаляясь гневом. Кричала уже во весь голос: – Говори, скотина, где взял, а то прибью и отвечать не буду!
– У бабы… у бабушкиной квартирантки. Нечаянно. На умывальнике – слёзы из Егоршиных глаз лились ручьём, лицо страдальчески морщилось от страха, боли и стыда.
– Отпусти его! – Василий откинул руку Людмилы вцепившуюся в ухо сына, притянул Егоршу к себе. Узкие плечи Егорши колотила дрожь.
– Ремень возьми, да врежь ему, воришке поганому, как следует!
У Людмилы лицо в красных пятнах, кулаки сжаты – вот-вот кинется в драку.
«Тебе бы врезать…» – мелькает в голове Василия, но вслух он такого не говорит, только крепче прижимает к себе сына.
– Ладно уж, Люся, на ночь-то глядя не стоит, – говорит он примирительно. – Разберёмся, уладим.
– Уладим! С какими глазами я теперь к бабе Дусе заявлюсь?
Стукнув кулаком по столу, Людмила резко встала, виляя высоким задом, ушла в кухню, громко хлопнув дверью. Егорша вздрогнул, как от удара. Василий губами дотронулся до мягких волос на голове сына, ощутил цыплячий запах ребёнка. Уехать бы куда-нибудь на стройку, одному! Да разве от него, от Егорши, он уедет?
– Зачем цепочку-то взял, дурачок?
Егорша поднимает заплаканные глаза, улыбается несмело, боязливо:
– Красивая…
«Дурочка моя любимая!..»
После подробного письма Вадима Виктор уехал из родного города. Главной причиной было забыть Антонину, бывшую уже жену. После возвращения на родину по окончании института влюбился он в соседку, десятиклассницу Тоньку. Собирался Виктор переехать в областной город на тренерскую работу, и это было, наверное, главным в решении первой красотки, «Мисс города» того года, согласиться на брак. В область Виктор не переехал, и почти два года их брак был на грани распада, пока наконец и не завершился разводом. Встречаться каждый день с Антониной, теперь уже секретарём мэра, Виктор был не в состоянии, и он уехал в зауральский город, на завод. По протекции Вадима, военного представителя на этом оборонном предприятии, Виктор стал работать мастером отдела техконтроля, и жить в заводском общежитии для молодых специалистов. Ужинал он обычно в ресторане, на первом этаже того же общежития.
Одним из первых городских знакомых стал для Виктора Борис. Виктор в одиночестве сидел за столиком, когда к нему с двумя кружками пива подошёл мужчина лет сорока на вид. Вежливо попросив разрешения, мужчина присел напротив Виктора. Быстрыми, глубоко посаженными глазами мужчина оглядел Виктора. Тот в свою очередь тоже его внимательно рассмотрел. У него было худое, словно помятое, лицо с заметными шрамами на верхней губе и подбородке, во рту поблёскивали стальные коронки.
– Извините, вы недавно в городе? – вкрадчиво осведомился у Виктора мужчина.
– Да, недавно, – сказал Виктор, и, чтобы внести ясность, уточнил: – Работаю на заводе, живу этажом выше.
