Татьяна Булатова - Бери и помни
– Погодите пока, – непонятно кому вслух произнесла Евдокия и подошла к зеркалу.
Все такая же, как и раньше. Только вот седина по вискам брызнула, брыли обозначились и шея… «Выдает все-таки шея», – впервые согласилась Ваховская с распространенным мнением, откуда берет свое начало женская старость. И то потому, что впервые рассматривала себя в таком ракурсе, да еще с таким пристрастием.
«Ничего не попишешь», – смирилась Дуся и перекрестилась на икону ангела-хранителя, привычно проговорив:
– Ангел мой, Хранитель мой, будь всегда со мной. Ты впереди – я за тобой. Аминь.
При слове «аминь», показалось Ваховской, прямо там, на иконе, ангел поджал губы и строго посмотрел на изрядно поднадоевшую ему за столько лет рабу Божию Евдокию: «О чем ты, тетка?» – «И правда, о чем это я?» – сама себе удивилась Дуся и, нацепив юбку, вышла в коридор.
– Римма… – робко, негромко позвала она Селеверову, пытаясь определить, где находится хозяйка квартиры. Вместо Римки вылетела Лёка и прыгнула на Дусю, обхватив ее руками за шею.
– Дуся-Дуся-Дуся… Обедать уже? – пропела любимица.
– Неужто оголодала?
– Ужас просто! Ты чего принесла? – Элона заглянула в корзинки, прикрученные к тележке, и легко пнула армейский рюкзак, надувшийся брезентовыми чирьями. – Яблоки?
– Всего полно, – ушла от ответа Евдокия и расцепила девичьи руки.
– Давай помогу, – с готовностью предложила Лёка и попыталась расстегнуть рюкзак.
– Что ты! – коршуном бросилась к ней Дуся. – Тяжесть какая! И думать нечего.
– Тогда давай есть, – безапелляционно завершила разговор Элона и поспешила в кухню, созывая домашних: – Обе-э-э-э-дать! На-ро-о-од!
– Погоди, погоди! Я ж не готовила. Сразу с поезда, почитай, на дачу – собрать, что осталось… Месяц ведь не была.
– И что? – с вызовом прокричала Лёка из кухни. – Не есть, что ли, теперь?
Вышла Римка, выглянула в прихожую, покрутила пальцем у виска, увидев Дусину добычу. И язвительно поинтересовалась:
– Опять к станку? Опять к мартену? На меня, знаешь, не рассчитывай.
Можно подумать, на нее кто-нибудь когда-нибудь рассчитывал?! Да упаси боже. Дуся так радела за свой урожай, так была озабочена «вкуснятинкой на зиму», что с легкостью, как это всем казалось, простаивала около плиты в адскую июльскую жару, а потом – в первую половину сентября. Она одна обслуживала собственное производство-конвейер, Селеверовы ждали ее только на выходе, как говорят в дегустационном зале. Консервированные огурцы, помидоры, ничем не уступающее болгарскому лечо, фаршированные перцы, клубничное, смородиновое, малиновое (это ж лекарство!) варенье и масса других наименований фиксировались Дусей в особой тетрадке, служившей гастрономическим дневником.
«День рожденья, – рассуждала Ваховская. – Как ни крути, банка огурцов, банка помидоров, банка лечо, сок…» А то и больше! Олег Иванович, поднаторевший в распределении пайков и материальных благ между партийцами, с такой же легкостью распоряжался сделанными Дусей на зиму запасами.
– Евдокия! – кричал он из кухни. – Чо там у тебя? Давай на стол… Да не жмись!
Дуся и не «жалась», щедро выставляя перед чужими, но нужными, как выражалась Римма, мужиками свои кулинарные шедевры, не замечая, как нивелируется время: растила лето, готовила сутки, съедали за пять минут.
– Угощайтесь! – радела Евдокия за репутацию Хозяина и открывала банку за банкой.
На следующий день Римка проводила очередной ликбез, выговаривая Дусе:
– Ты б еще им денег дала…
– Да жалко, что ли? – оправдывалась безгранично щедрая Ваховская.
– Дура ты, Дуся, – по-свойски обрывала ее Селеверова и заглядывала в холодильник. – Все сожрали.
Примерно так же Римка комментировала и дочерние посиделки с друзьями.
– Хватит сюда всякую шушеру водить, – прикрикивала она на девочек, нечаянно перенявших Дусину щедрость по отношению к гостям. – Нажрутся и сидят…
– Пусть сидят, – робко парировала Евдокия, радовавшаяся всему, что радовало ее воспитанниц. – Уж лучше дома, чем…
– Что чем? – взвивалась Селеверова. – Устроили здесь малину… Как медом намазали…
– Рим-ма! – укоризненно восклицала Дуся и подавала завтрак хозяйке.
– Скоро сорок лет Рим-ма, – передергивала ее Селеверова и брезгливо крутила в руках бокал. – Опять не промыла, – протягивала она его Ваховской и кривилась: – Не видишь, что ли?
– Да вроде мыла, – извинялась Дуся и заглядывала в него.
– Вот именно что вроде, – подытоживала Римка и ковыряла ложкой геркулесовую кашу. – Опять на молоке варила?
– Чуть-чуть, – признавалась Ваховская, старавшаяся, чтобы было вкуснее.
– Вот и ешь ее сама! – сердилась Селеверова и отодвигала от себя тарелку.
– Яички сварю? Всмяточку? – не сдавалась Евдокия, назначившая себя вечной дежурной по кухне.
– Не надо, – обижалась Римка и вылезала из-за стола.
– Желудок испортите, – предупреждала Дуся и пыталась усадить ее на место.
– И так уже испортила, – жаловалась Селеверова и повторяла попытку.
Евдокия ей не мешала и включала радио.
– Глухая, что ли? – огрызалась напоследок Римка и убавляла звук так, что из приемника доносилось только потрескивание.
Иногда на Селеверову нападало безудержное рвение, и она объявляла генеральную уборку, в процессе которой становилось ясно, что это именно Дуся «загадила унитаз», «весь пол в ванной», «всю посуду» и, разумеется, стены, на которые «приличные люди жирными руками не опираются». Чтобы не мешать Римке, Евдокия хоронилась у себя в комнате и отгадывала кроссворд, обводя в кружочек правильно угаданные вопросы. За этим занятием Ваховская могла провести весь день, пытаясь соблюдать предложенные Риммой правила игры: «каждый сверчок…»
Когда Селеверова заканчивала генералить, всегда происходило одно и то же: она заболевала – мигрень, давление, желудочный спазм, ипохондрия. Дуся, чувствуя себя виноватой, разувалась на пороге своей комнаты, на цыпочках шла по коридору, скреблась в Римкину дверь и робко интересовалась:
– Ничего не надо?
– Не-е-ет, – стонала Селеверова и засовывала голову под подушку.
– Надорвалась! – пугалась Евдокия Петровна и так же, на цыпочках, уходила восвояси, переживая по поводу собственной нечистоплотности.
– Посмотри на себя! – строго выговаривала ей Элона. (Так же, как и мать, она страдала приступами любви к чистоте. Причем это не мешало ей бросать в ванной на виду окровавленные трусики или грязные колготки. Если их обнаруживала Римка, она приходила в бешенство и, взяв вещь двумя пальцами, на вытянутой руке несла в комнату и бросала Элоне на кровать. В этом смысле Анжелика была более аккуратна, никаких девичьих примет в ванной сроду не оставляла, замачивая свое белье в специально отведенном для этого тазике.)
– Зачем это? – испуганно интересовалась Дуся.
– А затем, – объясняла ей Лёка. – Затем, что обляпанная вся…
– Да где ж это? – удивлялась Ваховская, после чего к делу приступала Лика.
– Да вот! – брезгливо тыкала она пальчиком где-то на уровне Дусиной груди.
– Это? – пыталась разглядеть Евдокия Петровна незаметные с виду пятна и, обнаружив их, охотно поясняла: – Так это я щи пробовала и капнула…
– И вот еще, – стыдила ее Анжелика и скребла по пятнам пальцем.
Расстроенная Ваховская стаскивала с себя фартук и шла в комнату переодеваться, а то «аппетит пропадает». Представ перед воспитанницами во всем чистом, смиренно спрашивала:
– Так хорошо?
– Сойдет, – хихикала Элона, подмигивая сестре.
После объявления войны Дусиной неаккуратности чистоплотная во всех смыслах женщина перестала пользоваться ванной и устраивала постирушки, только когда Селеверовых не было дома. Белье Евдокия Петровна развешивала у себя в комнате, покрыв огромные трусы и лифчики сверху полотенцем.
Обнаружив эту тенденцию, Элона поинтересовалась у матери:
– Она что, не моется вообще, что ли?
– Не знаю, вроде в баню ходит.
– А ванна чем не подходит?
– И слава богу, что в баню. Брезгую я, – призналась Селеверова в том, что тщательно скрывала последние несколько лет.
– Так раньше же она дома мылась!
– Раньше и ты в горшок писала и с мальчиками не целовалась!
– Я-а-а-а?! – возмутилась Лёка.
– Ты!
– Ни с кем я не целовалась! – запротестовала Элона.
– Не надо! Видела я. Главное, сестра рядом сидит, книжку читает, а она взасос целуется на скамейке. Тебе вообще сколько лет, пигалица?
– Пятнадцать, – буркнула Лёка и поклялась сделать сестре какую-нибудь гадость. – Ничего ты не видела. Анжелка, поди, настучала!
– Здесь знаешь сколько таких стукачей? Полдвора!
Элона потупилась.
– Смотри, отец узнает – башку оторвет!
– Не узнает, – вдруг строптиво набычилась девочка.
– Узнает, – пообещала ей мать и добавила: – Кто-нибудь да скажет.
– Кто-о-о? – не поверила Лёка и отправилась выяснять отношения с сестрой. – Ты матери стукнула?
