Евгений Зубарев - 990 000 евро
– А завари-ка ты нам чайку, бесовское отродье, – отсмеявшись, приказал Воробью Медведь, и штабной человечек без возражений встал и исчез за спинами сослуживцев.
– Может, лучше водки? – задумчиво спросил Ганс у общественности, но Медведь твердо ответил:
– Нет, лучше – чай. Если есть выбор, чай или водка, нужно всегда выбирать чай.
– Да ладно! – засмеялся Мага, но Медведь даже привстал, чтобы его было лучше слышно по всей казарме: – Как вообще можно сравнивать чай и водку? Чай – это напиток правильных, продвинутых пацанов. Но и пить чай тоже надо правильно. Когда пьешь чай на пустой желудок, холодная природа чая, проникая вовнутрь, может охладить селезенку и желудок, что подобно проникновению волка в дом! А если поел жирное, то чай нужен погорячее. Потом, если потчевали тебя соленым, то чай нужен чуть теплым. Вообще, тут важно знать, что слишком горячий чай раздражает горло, пищевод и желудок. Длительное употребление горячего чая может привести к болезненным изменениям важных органов. Так что пацану нужно быть на стреме и следить за своими ощущениями. Тебе чего, Мага, чай не нравится, что ты тут такие гримасы корчишь?
Магомед снова ухмыльнулся, но ответил спокойно, без вызова:
– Да не, Медведь, чай я тоже пью, как и все. Но без фанатизма. Просто удивительно, как тебя прет от этого.
– Культ потребления проник в солдатские казармы! – негромко объяснил я Маге ситуацию, но оба они, и Медведь, и Мага, в ответ молча уставились на меня, пытаясь понять, обидел я кого своими туманными словами или так просто умничаю, по дурной привычке.
– Крыши бывают плоскими и покатыми, – заявил вдруг Штырь, гордо оглядываясь по сторонам. – Так и люди: рождаются, живут и умирают…
Ганс повернул ко мне свое усталое вспотевшее лицо и негромко буркнул:
– Михась, как это называется по-научному, когда одну и ту же многозначительную херню в разных вариациях со всех сторон слышишь? Причем, все так часто повторяются, что блевать уже тянет?
Я на минуту честно задумался и ответил ему тоже внятно и громко, потому что устал от этой пустой болтовни и даже разозлился на нее:
– Ганс, по-научному это называется – тренд. Это когда очевидная для тебя мысль вдруг доходит до всех окружающих идиотов разом.
Ганс помотал головой, не соглашаясь:
– А по-моему, это называется дурдом. Чтоб все так сразу поумнели – разве это не дурдом?
Соседи вокруг, конечно, услышали наше смелое обсуждение, но среагировать должным образом не успели – в казарму, почуяв легкую наживу, вдруг ввалился батальонный фотограф Василий Захаров, с ходу включивший камеру и заполошным голосом заоравший:
– Братва, а вот и я! Кому тут почета и уважения?! Пока я трезвый, становитесь в позы!
Васю слегка одернули за дерзкий базар, но в красивых позах послушно замерли все, кто успел его заметить и услышать, даже нахохлившиеся, как перед дракой, Мага и Медведь.
Я тоже приподнял заспанное лицо и расправил сутулые плечи. Потому что почета и уважения охота всем – люди ведь, в сущности своей, одинаковы. Они мечтают об одном и том же под плоскими или покатыми крышами, а еще люди рождаются, живут и умирают…
Глава четырнадцатая
Поспать нам так и не дали – мы с Гансом прикорнули было после шести утра, когда салабонов погнали на зарядку, но к семи в казарму явился Суслик и напомнил о вчерашних клятвах на плацу.
– Вот вам список, с примечаниями, – передал мне старшина истерзанный разноцветными маркерами тетрадный листок. – Господа офицеры его полночи в штабе обсуждали, чуть до драки дело не дошло.
В списке, напоминавшем автомобильный каталог, было двадцать позиций. Примерная стоимость каждой была любезно указана справа, итоговая сумма стояла внизу, обведенная красным кружочком: сто пятьдесят семь тысяч рублей.
– Товарищ капитан, а горбыль-то чего, уже не нужен? – удивился Ганс, глазея в список через мое плечо.
Суслик виновато развел руками:
– Мужики, я тут ни при чем. Меня вы знаете – поставите бутылку, и дело с концом.
– Одну бутылку? – тут же деловито уточнил Ганс, и Суслик испуганно поправился:
– Нет-нет, что я, в самом деле, филантроп вам, что ли? Давай шесть бутылок. Ящик, короче. У Клавки «Немировка» стоит литровая, я в подсобке видел, там как раз по шесть штук в коробке. Вам так даже дешевле выйдет, чем с горбылем связываться.
– Тем более что тебе его потом опять чуркобесам толкать, на спирт менять, а то мы не знаем твоей диспозиции, – буркнул Ганс, продолжая внимательно изучать список.
Суслик опустил усы, спрятал глаза и вообще имел такой виноватый вид, что мы не стали предъявлять претензии к феерическому содержанию штабного заказа, но вот программу на будущее я уточнил:
– Приказ нам комбат когда подпишет? Или мы при этом тоталитарном режиме до осени будем колобродить?
Старшина приложил руку к сердцу и, похлопывая себя по выцветшей гимнастерке, торжественно сказал:
– Комбат так распорядился: если сегодня вопрос по списку решаете, вам простят самоволку и приказ тоже подпишут. Так что не ссыте, держать вас тут никому резона нету. Задолбали вы давно не только меня, но и всю окружающую действительность.
Уже выходя, Суслик вдруг встал в дверном проеме и обернулся к нам:
– Только вот что учтите: насчет майора Карасика комбат ничего не обещал. Пока на дембель не вышли, это ваша проблема. Тут без шуток, все серьезно.
– Что, так сильно зол на нас демиург комендантский? – уточнил Ганс, рефлекторно потирая фингалы под глазами.
– Зол – не то слово. От Акулы не откупитесь, это точно. Прилюдно обещал вас обоих на три года в дисбат засадить, как поймает, – пояснил Суслик и быстро вышел вон, как бы не желая стоять рядом с такими прожженными негодяями, как мы.
Учитывая нездоровый интерес к нам Акулы, в город решили ехать в гражданском, хотя Суслик, ради общего дела, в кои-то веки выдал нам официальные увольнительные. Но от разъяренного Карасика никакие бумажки не защитят – сам видел, как он рвет их на кусочки и бросает в солдатскую морду, а потом начинает этой мордой асфальт натирать.
Чтобы не мозолить глаза комбату и офицерам комиссии, переоделись прямо на КПП, под восхищенными взглядами ребят из дежурного наряда.
Оказавшись за воротами части, я первым делом позвонил Николь, но она не отвечала. Впрочем, это было неудивительно – в это время суток ей как раз полагалось укладываться спать.
– Что, прогорела твоя афера, олигарх? – без особого огорчения спросил меня Ганс, пока мы ждали на остановке маршрутку до Москвы.
– Похоже, что так, – признал я, хотя в глубине души не желал в это верить.
– Ну и ладно, – на редкость рассудительно заметил Ганс, цепляя на морду солнцезащитные очки. – Зато повеселились и прибарахлились. Ну и потрахались опять же. И все такое, да?
– Да, – буркнул я, отвернувшись. Желание немедленно увидеть Николь вдруг стало таким нестерпимым, что я не успел ничего больше сказать Гансу, а сделал шаг в сторону обочины и поднял руку.
– Да ну, Михась, на хрена переплачивать этим поцикам? На маршрутке спокойно доедем, не пыли!
Я повернулся, сказать ему, что хочу ехать в «Хошимин», а туда на маршрутке являться западло, как за спиной у Ганса показался «уазик» камуфляжной расцветки, с визгом притормозивший у полуоткрытых ворот нашей части.
Я успел крикнуть Гансу: «Не двигайся! Замри!», но любопытный немец совершенно не слушался моих приказов. Он, конечно, обернулся, увидел, как из патрульной машины комендатуры вылезают Акула и еще три здоровенных лба, и в ужасе рванул прямо через шоссе.
Разумеется, я бросился за ним – не отдавать же боевого товарища на растерзание вероятному противнику.
Нам дважды повезло. Во-первых, повезло, что нас не сбил ни один торопыга из тех, что гнал с утра по Щелковскому шоссе. Во-вторых, Акула и его прихвостни нас, похоже, и не заметили – так быстро мы исчезли из поля видимости патруля. Пробежав пару городских кварталов, мы убедились, что погони нет, и перешли на шаг, изредка нервозно оглядываясь.
– Не срисовал нас упырь? – весело подытожил коллизию Ганс.
– Угу.
– А ведь по нашу душу в батальон приперся, как думаешь?
До меня тоже дошло это очевидное обстоятельство, и я стал прикидывать, что же за сука такая в батальоне постоянно стучит на нас – то газетку поганую в казарму притащит, то Акуле сообщит о нашем долгожданном прибытии в расположение части.
Пока я об этом раздумывал, на пешеходную дорожку тихого балашихинского дворика внезапно вышли три солдатские фигуры. Сначала я вздрогнул, подозревая комендантских упырей, но зоркий Ганс успокоил меня:
– Это не комендантский взвод. Танкисты какие-то пришлые. Смотри, зачуханные все, чмошники позорные.
Вид у солдат был действительно потертый, но своего позорного вида они ничуть не стыдились – напротив, смотрели на нас вызывающе. Когда я поравнялся с одним из них, он вдруг злобно прошипел мне:
