Александр Снегирёв - Мужчины о любви. Современные рассказы

Мальчики (не считая водителя, конечно) стали озираться, Максим даже прижался носом к пуленепробиваемому стеклу. Они увидели голые тротуары, вязкие, готовые застыть лужи, спутанную поникшую траву. В лунном сиянии можно было разглядеть пустые бутылки и даже шприцы под скамейками, но – и тут Ника была (впервые за четыре месяца) права – никаких листьев.

– У меня украли осень, вы понимаете. – Она стукнула водителя по гулкому плечу. – Целую осень. В воскресенье я собиралась в Лагерный сад кормить белок. В это время там всегда было по уши желтых листьев. Идешь по ним, они шуршат, это так классно, так успокаивает. А теперь я не пойду, и белки останутся голодные. Сволочи!

Раньше, припомнил Ник, листья собирали на обочинах в большие рыхлые пирамиды, поджигали, и горожан окутывала чайная горечь. Стоп, одернул он себя, так недолго и хокку написать.

– Сволочи! – повторила Ника.

– Ты мэру позвони, – хихикнул Максим.

– А и позвоню. – Она решительно набрала номер, через секунду ей ответили. – Семен Поликратович? – уточнила Ника. – Не спите? Это Вероника В., ваша совесть. Семен Поликратович, чэпэ, у меня украли осень…

Остановились возле клубного подъезда. Ника вышла, продолжая говорить, волоча за собой незакрытую сумочку. Ник шел следом и подбирал с тротуара ее выпадающее хозяйство: блокнотики, сигареты, жвачки, таблетки.

– Значит, собирают в мешки и утром вывозят на свалку? А сейчас ночь, и, значит, они стоят ждут, правильно? Так вот, Семен Поликратович, я сегодня эти мешки рассыплю назад. Извините за беспокойство, спокойной ночи!

У входа в клуб стояли два швейцара-красноармейца. Ника сделала им знак рукой, с дороги. Ряженые посторонились. Стены клуба были расписаны кляксами а-ля Поллак, на стенах висели вперемешку арбалеты, крылатые ракеты, «калашниковы». Дверь справа вела в бункер для собственно пейнтбола. За левой дверью располагался обеденный зал с эстрадой. За дверью орали песню: «Бе-ерите-е бю-юблики-и, га-аните рю-юблики, для всей респю-юблики!»

– Уже нажрались, – сказала Ника, первой входя в зал. Николай Бубликов, хозяин клуба, отплясывал на сцене, окруженный юными грациями топлес и в буденовках. Заметил вошедших, двинулся к ним, на ходу дирижируя нестройным хором. Был он упруг и рельефен, человек-куб, которого мышечная масса распирает по всем трем измерениям.

– Мадемуазель Вероника, мон анж, – вскричал Бубликов, делая подход к ручке.

– Товарищ Вероника, – строго поправила Ника. – А это товарищи по работе – Николай Кровавый и Максим Горький.

– Гы-ыы, товарищи! – провыл бизнесмен, блаженно млея, и пригласил всех за центральный стол. Там уже сидели двое: бледная, дорого одетая девушка и… еще один Бубликов. Копия была задумана точной, но материи не хватило, так что получился человек-кубик. Он сидел, разглядывая настольный китайский фонарик из розовой бумаги. Что-то бубнил себе под нос и щелкал пальцами.

– Мой близнец, – представил сидящих Бубликов. – И его половина. – Он рукой обозначил для Ники место рядом с собой. – Как я рад, Вероника, что вы приехали. Эти вечеринки так скучны, когда рядом нет человека, тронутого обаянием культуры…

– Сами вы тронутый, – сказала Ника. – Здесь столько баб, что можно надорваться.

Ник огляделся по сторонам. У мужчин из петлиц торчали алые гвоздики. Было много девушек в обтягивающе-красном. Целился в зал со сцены ярко-бордовый, приблизительно в три натуральных величины, пулемет «максима». Цветовая гамма кабака была очень напряженной. Только бы не сочинить хокку, думал Ник. Подошел официант с четырьмя декадентски-пурпурными коктейлями.

– Работа делает нас грубыми, – вздыхал Бубликов, – грубыми, резкими. – Судя по шевелению скатерти, он начинал боевые действия под столом. – Мы должны раскрепощаться, я подчеркиваю: не расслабляться, а раскрепощаться. – Сразу после этих слов (под столом кнопка, догадался Ник) на эстраду выскочил человек во фраке, поверх которого была наброшена антикварная гимнастерка. Грации топлес живописно сгруппировались у него за спиной.

– Итак, наступил момент истины, – объявил ведущий в радиомикрофон. – Но сначала отгадайте загадку: комсомольцам двадцатых годов было все по плечу, а комсомольцам восьмидесятых все по… – И он повернул микрофон к залу.

– Х… – дружно откликнулся зал.

– Верно! – обрадовался человек. – Но чтобы доказать этот тезис, мне нужны добровольцы из публики. Комсомольцы, они же добровольцы, пожалуйте сюда.

Подсадные ждали команды, или всем так хотелось раскрепощения, но в одну минуту возле лестницы на сцену образовалась очередь веселых багрянолицых мужчин.

– Четыре, пять, шесть, – считал в микрофон ведущий. – Довольно, – остановил он пьяного добровольца, который все равно не смог бы одолеть лестницу. – Для нашего эксперимента довольно. Идите за ширму. – Он указал рукой на левую кулису. – Раздевайтесь до без трусов и возвращайтесь к нам. – Один доброволец замялся и под улюлюканье публики сошел со сцены. Пятеро удалились за кулисы.

– Девушки, – обратился ведущий к кордебалету. – Знаете, что делать?

– Да! – закричали девушки.

– Тогда начнем, – воскликнул ведущий. – Вот они выходят, наши красные революционные адамы, прикрывая руками самое дорогое, что у них есть. Девушки снимают колпачки со звездочками, приближаются и работают, работают так, чтобы головной убор, помещенный ниже пупа добровольца, чудесным образом держался в воздухе без помощи рук. Начали!

Девушки обступили добровольцев. Зал взвыл. Барабан в оркестре стучал часто и тревожно, обозначая смертельный номер. Скатерть между Бубликовым и Никой ходила волнами. Это он там ее, ужаснулся Ник, или себя? Жалобно квакнул телефон Ники.

– Алло, – сказала Ника, отлепляя Бубликова. – Милый, почему ты не спишь? Я еще на работе… не знаю когда… Сказку на ночь?.. Ты что, обалдел?!. Ну, извини, не плачь… хорошо… какую? ага… сейчас вспомню… Однажды злой тролль приказал сделать зеркало, в котором все хорошее отражалось маленьким и незначительным, а все плохое увеличивалось в несколько раз…

– Элен, дорогая, – мурлыкал Бубликов и льнул к Нике, – как тоскливо было бы жить в этом городе, без возможности встретить вас, и все былое…

Рехнулся, подумал Ник со злорадством, а потом разглядел телефонную прищепку на ухе бизнесмена. Раньше на улице встречались милые люди, которые брели, бормотали, говорили ни с кем, перегруженные словами. Городские сумасшедшие, думали про них. Оказывается, это были вестники прогресса.

– Где бутасы-бутафи? – громко спросил Бубликов-меньший у Максима.

Тот поперхнулся коктейлем:

– Что?

Бубликов-меньший приставил к голове ладонь и растопырил пальцы. Не то лось, не то инопланетянин с антеннками.

– Но а если порыхец? – спросил он.

– Это смотря у кого, – осторожно ответил Максим.

– Точно десно-десно данки, – пояснил его собеседник.

– …Кай вскрикнул от боли, это осколки зеркала вонзились в его сердце, – повествовала Ника в свой телефон, свободной рукой она крутила у виска пальцем. – Боль скоро прошла, но с тех пор мальчик стал очень злым…

Бубликов-старший вздымался девятым валом. Девушки на сцене по команде ведущего расступились, открыв взорам публики добровольцев с задорно торчащими буденовками.

– Кое-что у нас получилось, – констатировал ведущий. – Теперь посмотрим, как долго это продержится. У меня тут стишки напечатаны. – Он достал из кармана лист бумаги. – Между прочим, любовная лирика, не баран чихнул. Ну-ка, юноша, продекламируйте. – И он протянул лист правому крайнему. Тот взял и, слегка заикаясь, начал читать:

– Я помню чудное м-м… гновенье. Передо м-м… ной явилась ты. К-как м-мимолетное в-виденье…

– Мимолетное введенье! – засмеялся ведущий. – Теряем буденовку, юноша!

Следующая пушкинская строфа лишила эрекции сразу двоих.

– Сейчас мы узнаем, кто у нас самый стойкий, самый оловянный-деревянный, – приговаривал ведущий.

Но это осталось тайной, потому что за столом Бубликов-второй наставил на Максима указательный палец и произнес очень громко, агрессивно:

– Гомозабл!

– Я?! – возмутился Максим. – Сам ты «гомозабл», тыква кислотная! – и вдруг ударил Бубликова кулаком в лоб. Бледная девушка открыла рот для крика, несколько секунд звука не было, потом раздался оглушительный визг. Ник не выдержал и плеснул в нее коктейлем.

– Спи, милый, ничего не бойся, – сказала Ника. В этот момент Бубликов-junior бросился через стол на Ника, и стол опрокинулся.

Когда Ник разлепил глаза, он увидел странное – роскошный черный автомобиль, тот самый, что вез их из редакции в клуб, медленно едет по зеленой капустной горе. Вороны взлетают из-под колес и кружат в сером небе, мерзко похрюкивая. Преодолев капустную гору, автомобиль скрывается за тряпичным холмом. Ник сидит, привалившись спиной к чему-то мягкому и живому, дышащему. Ему лень посмотреть, что это.