Михаил Юдовский - Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Небось такая же интеллигентская сволочь из Питера, как и ты?

– Из Киева. То есть интеллигентностью недотягивает, но сволочизмом, сколько я слышал, превосходит.

– Харизматичная рекомендация. Ладно, я скажу майору Чагину. А ты пока работай, Рыжиков, работай. А то нас…

– Можете не продолжать, товарищ старший лейтенант, – остановил его Глеб. – Я уже знаком с вашими эротическими фантазиями.

Таким образом полуинтеллигентная киевская сволочь, то есть я, оказался в клубе.

– Помни, мой мальчик, – приветствовал меня Глеб Рыжиков, – что здесь ты оказался исключительно моими молитвами. В какой форме изольется твоя благодарность?

– Отправлюсь в храм и поставлю геморроидальную свечку тебе во здравие, – ответил я.

Глеб хмыкнул.

– Кажется, мы сработаемся, – сказал он. – Главное, чтобы твоей борзометр зашкаливал в допустимых пределах. Сам я, конечно, питерский интеллигент, зато Артурчик у нас – горячий джигит с Кавказских гор, а Андрюха – простой уральский парень, всегда готовый настучать ближнему в роговой отсек.

– Очень приятно, – кивнул я. – Привет, Урал, привет, Кавказ. Обратите свои таланты друг на друга.

Андрюха Окунев сонно глянул на меня и ничего не ответил, Артурчик же приязненно оскалился и протянул мне руку.

– Нэ вэрь Глебу, – сказал он. – Я и муха нэ обижу. Зачэм обижат? Убью бэз обид.

Я пожал грозному джигиту руку, затем протянул свою уральскому молодцу.

– Чего? – не понял тот.

– Знакомлюсь, – объяснил я.

– С кем?

– С тобой.

Андрюха посмотрел на мою руку, немного подумал и пожал ее.

– Все? – спросил он.

– Все, – начиная злиться, ответил я. – Свободен. Плыви через Урал.

– А в торец? – лениво спросил Андрюха.

– Доплыви сперва, а там награда найдет героя.

– Господа, – вмешался Глеб, – отложим разборки на потом. Перед нами, как говорит майор Чагин, непочатый фронт работ. Разобьем врага – займемся внутренними распрями.

Мы почти без сна работали трое суток кряду. Я и Глеб рисовали, Артурчик выводил плакатным пером тексты, а вечно сонный увалень Андрюха с несчастным видом исполнял роль плотника, сколачивающего щиты, и мальчика на побегушках. Все это время майор Чагин был с нами – сбивал с Андрюхой щиты, смешивал для нас с Глебом краски, вычитывал шедевры орфографии в Артуровых текстах и лишь изредка отлучался в свой кабинет, откуда через минутку-другую возвращался, благоухая водкой.

– Товарищ майор, – не выдержал я однажды, – вы бы и нам для поднятия боевого духа по сто граммов оформили…

– Не борзей, боец, – ответил пропагандист, вколачивая в рейку гвоздь и дымя папиросой. – Страна, сука, борется с пьянством каждым гребаным постановлением, а ему, бляха, сто граммов приспичило.

– Просто от вас так вкусно пахнет…

– Вот и нюхай, сука, молча… Салатаев, екарная цепь! Что за хезню испражнили твои абрекские руки?

– Гдэ, товарищ майор?

– Тебе сказать где? Это ж, бляха, уже политическая диверсия! Ты что написал вместо «XXVI съезда»? Это кто ж у тебя двадцать шестая получается? Все о том же, подлец, думаешь? Подвигами своими хвалишься? Мал еще, чтоб у тебя их двадцать шесть было. Грунтуй, сука, по новой, пока замполит не пришел. Еще раз такое напишешь, я тебя на собственном трехбуквии подвешу.

Начальник клуба в наших трудовых подвигах участия не принимал, поскольку руки у него, по словам Чагина, росли из такого места, которое и жопой-то назвать было неприлично. Он с весьма озабоченным видом носился по полку, обеспечивая нас материалами и обедами, которые доставляли нам прямо в клуб. Чагину, естественно, полагался обед из офицерской столовой, но он заявил, что будет питаться, как и мы, из солдатской. Поначалу я воспринял это как красивый жест, но, когда узнал Чагина поближе, понял, что он попросту не мог работать бок о бок с солдатами и питаться из офицерской кухни. Нам это, во всяком случае, пошло на пользу, потому что повара, узнав, для кого, в частности, предназначен обед, выискивали куски получше и порции делали двойными. Отведавший солдатских харчей пропагандист был приятно удивлен. По его словам, он всегда знал, что солдат кормят говном, но никогда не подозревал, что так обильно. На рассвете седьмого ноября труды наши были благополучно завершены. Начальник клуба пригнал из казарм с десяток бойцов, те подхватили стенды и понесли их на плац, а Чагин, начальник клуба и мы с Глебом поковыляли за ними следом. На плацу нас уже поджидал замполит подполковник Овсянников, бодрый, свежевыбритый и облаченный по случаю праздника в парадный мундир.

– Майор, – с неудовольствием заметил он Чагину, – ты в каком виде? Ты что, бухал неделю? Почему не в парадной форме?

– Виноват, товарищ подполковник, – ответил Чагин. – Только работу закончили.

– Нужно правильно организовывать труд, – заявил Овсянников, – тогда и авралов не будет. Ну-ка подсоби мне… Да не ты, пусть старлей немного разомнется, а то щеки уже наел, как у хомяка.

Он ухватил один из стендов с правого края, начальник клуба едва успел подхватить с левого, они приподняли его и поднесли к стойкам сбоку от трибуны.

– Эй, художник, новенький, иди-ка сюда, – подозвал меня замполит, явно гордясь своею трудовой лептой. – Ровно держим?

– Правый край чуть выше, – сказал я.

– А теперь?

– А теперь левый.

– А так?

– Левый чуть пониже.

– Ровно?

– Не совсем.

С меня вдруг слетела усталость последних трех суток, сменившись необъяснимым приступом вдохновения. Увлекшись, я командовал подполковнику и старшему лейтенанту: «Выше! Ниже! Левый угол! Правый угол!» – а те безропотно подчинялись моим приказам. Раза три уже щит был установлен в нужной позиции, но мне до того понравилось, как они его поднимают и опускают, что я не мог остановиться. Солдаты, притащившие стенды, раскрыв рты, любовались этим зрелищем.

– Борзей в меру, – шепнул мне Чагин, но по его голосу было слышно, что он рад до чертиков. Глеб Рыжиков, спрятавшись за его спиной, давился от смеха.

– Ну как? – кряхтя, поинтересовался замполит.

– Левый угол чуууть-чуть выше, – почти умоляюще проговорил я.

– Слушай, боец, – замполит, кажется, потерял терпение, – ты уже… как бы тебе сказать… утомил. Сколько нам еще держать этот… – тут он произнес не совсем подходящее к празднику слово, – щит?

– Так ведь хочется, чтобы смотрелось идеально, – оправдался я.

– Короче, – сказал замполит, – сколько минут мы еще тут промудохаемся с этим… – он повторил полюбившееся определение, – щитом, столько ты, дирижабль гнусный, просидишь на гауптвахте.

– Хм… по-моему, уже ровно, – прикинул я, как бы советуясь с Чагиным.

– Идеально ровно, – подтвердил тот.

– Крепите, бойцы, – велел замполит глазевшим солдатам.

После того как щит был установлен, замполит, отряхнув руки и парадный мундир, приблизился к нам.

– Так, – проговорил он, глядя мне в глаза, – тренируем юмор по утрам?

– Товарищ подполковнк, – вмешался Чагин, – Александр Иванович… Какой там юмор, они ж трое суток не спали. Посмотрите, он едва на ногах держится. Зато рисует как первоклассно!

Он развернулся и зашагал в сторону штаба.

– На последнем реактивном – в клуб и дрыхнуть, – велел нам Чагин.

– Товарищ майор, – сказал я, – спасибо вам.

– Потом поблагодаришь, – ответил Чагин, – когда со мной то же самое проделаешь, и я тебе таких пестицидов пропишу… Вот тогда и поблагодаришь. Галопом в клуб! Остряки, бляха. Дети.

Дотащившись до клуба, мы с Глебом ввалились в будку киномеханика, где среди бушлатов, шинелей и одеял уже храпели вовсю Андрюха и Артурчик, наспех соорудили себе постели и заснули как убитые. Не знаю, сколько мы проспали, но разбудил нас жуткий рев вперемешку с руганью.

– Ты мудак, Васильков, стопроцентный, готовый к употреблению мудак! – громыхал голос Чагина. – Где транспарант? Почему ты не сказал этим гремучим, бляха, упырям-художникам, чтоб они намалевали гребаный транспарант? Что ты на меня пялишься своими коровьими глазами?

– Товарищ майор, – оправдывался бубнящий голос начальника клуба, – вы мне ничего про транспарант не говорили… Вы же сами с ними все время работали…

– Вот именно, бляха, работал! Целый майор вкалывает сутки напролет, а зажравшийся старлей пинает где-то… Ты думаешь, мне кто-то про транспарант сказал? Ни хрена. Меня только отымели прямо на плацу. Армейский начальник политотдела нашему дивизионному эдак с укоризной пеняет: красиво, мол, все приготовили, Сергей Алексеевич, жаль, транспарант на трибуне отсутствует… Ну ты знаешь, что за хмырь дивизионный начпо. Подзывает к себе Овсея, замполита нашего, щеки трясутся, где, говорит, транспарант, ебермудский подполковник? Тот рта открыть не успел, как уже стоял обосранный от каблуков до фуражки. Только начпо отошел – все дерьмо с него мигом слетело, подзывает меня, старого заслуженного майора… Тебе сказать, на что и во что он меня послал?