Александр Снегирёв - Как мы бомбили Америку
На следующий день в дверь опять постучали – явился сам Лаки. Толстуха снова куксилась.
– Парни, возникла проблема, – Лаки тщательно подбирал слова. – У леди из триста седьмой пропал золотой кулон.
«Только этого не хватало, – подумал я. – А может, он прознал про наш разговор с Мишель и хочет таким образом от нас избавиться»?
– Вы единственные, кто убирался в этой комнате.
Мы с Юккой посмотрели друг на друга.
– Мы не видели никакого кулона. Если бы он валялся на полу, я бы его заметил, – прибавил я.
Лаки испытующе изучал нас.
– Окей, парни, если узнаете что-нибудь о кулоне – сообщите, – с этими словами он взял даму под руку, и они удалились.
– Как бы нас не подставили. Кража – это не шутки.
– Тут же все двери открываются одним ключом, зайдут, подсунут кулон, а потом обыск – и пожалуйста! – мое воображение сорвалось с цепи.
– Не паникуй, найдет эта краля свой кулон.
– Надеюсь, но меры предосторожности не помешают.
Покидая комнату, я соорудил на полу сложную систему оповещения из ниточек и спичек. Если бы кто-то зашел в наше отсутствие, то обязательно бы нарушил эту систему, и мы бы знали, что против нас плетется заговор.
В те дни к рисовой диете мы добавили бананы, меня раздували газы. Бельмондо в буквальном смысле пронюхал это и обозвал меня «рашен рокет». Если не ошибаюсь, такое же прозвище носил знаменитый хоккеист Павел Буре. Только его так звали не за газы, а за скоростную игру. Так вот, пока мы пересекали двор, я безостановочно портил воздух. Из-за угла вышла Мишель.
– Привет, как дела?
– Нормально. – Я отошел, чтобы она ничего не учуяла.
– Повторить не хочешь? – Мишель снова приблизилась, а я отступил. – Ты в порядке, Алекс?
– Да, все в норме. Голова что-то побаливает… – меня распирало, а погода стояла безветренная. Мишель пожала плечами и пошла своей дорогой.
– Ты чего? Что она хочет повторить?! – набросился с расспросами Юкка. О посиделках в триста седьмой я ему не рассказывал.
– Да ничего, болтает чушь какую-то! – Тут у меня в животе громко заурчало. Я понесся обратно в нашу комнату. В животе творилось что-то невероятное. С бананами пора было завязывать.
Спешно распахнув дверь, я разрушил всю систему оповещения.
Когда в тот день мы убирались в злополучной триста седьмой, зазвонил телефон. По обыкновению я поднял трубку. Обычно звонила Мишель, чтобы распорядиться, какую комнату следует убирать следующей. Я любил слушать ее хрипловатый голос в трубке и говорить «да, Мишель, все будет сделано, Мишель». Юкка на болтовню с Мишель не претендовал, телефонные романы были не в его вкусе. Итак, я поднял трубку.
– Алло, Саша, это ты? – раздался голос матери.
– Мама? Мама! – завопил я. Юкка выглянул из туалета.
– Ты почему работаешь по ночам?! – мать сразу перешла на строгий учительский тон.
– Мама, привет. Я не работаю по ночам, сейчас же день. А как ты сюда попала?
– Ты же мне прислал телефон места, где вы работаете. Я позвонила, и меня соединили. Не увиливай, сейчас ночь.
Соскучившись было по семье, я снова начал ценить тысячи километров, нас разделяющие.
– Мама, у нас разница во времени восемь часов!
– А… я забыла. Ну, как дела? Черных много?
– Дела нормально, работаем. Черные встречаются.
– Не перетруждайся, пей свежие соки, от черных держись подальше и, главное, практикуй английский. У тебя ужасный английский.
– Хорошо, мама.
– Представляешь, на днях я потеряла кольцо, которое отец мне подарил на свадьбу.
– Потеряла обручальное кольцо?!
– Не беспокойся, я его нашла, оно под плинтус закатилось. Там столько всего интересного, я серьгу нашла, не мою…
– Спасибо, мамочка!
– За что?
– За все! Спасибо огромное, я так тебя люблю! Ну, пока.
– Вечно у тебя нет времени с матерью поговорить.
Бросив трубку, я кинулся на пол. Как я сразу не догадался! В детстве я нашел под плинтусом юбилейный рубль и с тех пор решил, что все сокровища мира скрыты в щели между полом и старым рассохшимся плинтусом. Когда после Нового года выкидывали елку, иголки еще долго лежали под плинтусами.
Я полз по периметру комнаты, щекой по паласу. Под мотельными плинтусами еловых иголочек не было, попался лишь обрывок упаковки от презервативов. Наконец в углу возле раковины что-то блеснуло. Я схватил с туалетного столика пилку для ногтей и ковырнул. Кулон.
Церковь
После обнаружения кулона отношение к нам стало двояким. Видимо, многие считали, что мы испугались и решили таким образом вернуть краденое. Нам было плевать: лето, а значит, и наше пребывание в Америке клонилось к концу.
Полили дожди. От раскаленного асфальта поднимался пар, я растаскивал по номерам чистые полотенца, прикрывая их своим телом, словно детенышей.
– Вам, наверное, плохо без церкви? – спросила меня однажды официантка Робин.
– Прошу прощения?
– Церковь. Вы же не можете пойти в церковь, бедняжки. У вас совсем нет машины, – пояснила Робин.
– Конечно… э-э… без машины фигово… то есть без церкви. Особенно Юкка страдает, он очень религиозный… – Мой взгляд остановился на движущейся к посудомоечной машине ленте, на которую официанты ставили грязную посуду. Робин приняла этот взгляд как подтверждение нашего морального опустошения и совсем растрогалась. На самом деле там, возле груды грязной посуды, стоял Юк, подъедающий с чьей-то тарелки остатки бифштекса.
– Что ты там про меня пиздишь? – крикнул он.
– Я говорю, что ты страдаешь без исповеди.
– Че за хуйня?
– Робин спрашивает про церковь! Она предлагает свозить нас в церковь для черномазых, где она прихожанка.
– Мы там танцуем и поем, вам понравится! – приплясывала Робин, вспомнив воскресные службы.
– Мы твои, Робин!
– А потом куда-нибудь заедем, съедим по чизкейку, – причмокнула Робин, и я представил крошки чизкейка на ее сочных губах…
– О чем разговор? – вмешалась вошедшая на кухню Марианна.
– Мы с Робин в воскресенье едем в церковь! – похвастал я с наивностью ребенка, рассказывающего гостям, что видел, как мама трогала папу за писю.
– В какую церковь? – уточнила Марианна голосом приветливым, но ледяным.
– В мою. – Робин и Марианна были как две чайки: Робин первая схватила кусок, но подлетела более сильная Марианна, и Робин вынуждена была отдать ей добычу.
– Ребята, – обратилась Марианна к нам нежным, не терпящим возражений голосом. – Вы православные, и вам надо ехать в православную церковь.
– Бог для всех един… – завел было я известную песню. Воображаемые крошки чизкейка на губах Робин еще стояли перед моими глазами.
– В воскресенье мы поедем в нашу греческую православную церковь! – торжественно перебила Марианна мой толерантный вздор.
Мы виновато топтались и больше не возражали.
– Мы с радостью поедем в церковь, Марианна.
– Правильно, ребята. Я знала, что вы уважаете Бога. Бога надо уважать. А ты, Робин, поменяй скатерть на седьмом столе, клиенты нашли пятно.
В воскресенье мы отправились в церковь. Марианна устроилась между мной и Юккой на заднем сиденье. Впереди скучала Мишель. За рулем была Лица.
– Перестройся в левый ряд! Не пропусти поворот! Забыла, какой мы сделали крюк из-за тебя в прошлый раз?! – Марианна без умолку дергала дочь, но та сносила приставания с ангельским терпением.
Церковь находилась милях в пятидесяти, неподалеку от города Ньюпорт-Ньюс. Это было современное бетонное здание с белыми стенами и цветастыми иконами. Православные греки в отличие от русских позволяли себе сидеть во время службы на скамейках. Вставать требовалось только в определенные моменты. Сославшись на головную боль, я не вставал вообще. Встал только в конце, когда раздавали булочки и сладкую жидкость, не похожую на церковное вино.
Марианна вела себя набожно, но в меру. Крестилась, но ниц не падала. Девочки же разделились: Мишель с трудом сдерживала презрение к происходящему, а Лица тихо молилась. Юкка, когда все крестились, делал рукой что-то неопределенное, поглядывая на меня. Я же ориентировался по остальным. Вокруг стояли одни пожилые греки. Все друг друга знали.
После службы к нашей компании подошел мужчина с густо набриолиненной шевелюрой.
– Очередной претендент, – буркнула Мишель. Мужчина поцеловал ей руку.
Мы отошли покурить.
– Не знаю, – Юкка вдруг проявил несвойственное для него желание поговорить на отвлеченную тему. – Бог, конечно, крутой чувак, но я бы продал душу дьяволу.
– За сколько?
– Тысяч за двадцать.
– У тебя снова повысились ставки, – усмехнулся я.
– В Таллине за десятку можно нормальную однушку купить. Пять маме, пять себе.
– Правильно, часть вложить, а часть промотать.
Мы задумались.
– И все-таки маловато, – нарушил я тишину.
– Ну, можно за пятьдесят.
– Маловато.
– Двести.
– Мало.
– Лимон!
Миллион – серьезная сумма. Я не представлял себе, что такое миллион, но подозревал, что очень много. Перед глазами поплыли роскошные женщины, автомобили, яхты.
