Александр Снегирёв - Бил и целовал (сборник)
– Да не за что, – рассмеялся дог иронично. Но с опаской. И стал Курицу отцеплять. – Приятно помочь талантливому человеку.
«Это о чем он сейчас? Намекает, что помог мне бабу оплодотворить? Хотя откуда ему знать. Разве что она сказала…»
Курица обхватил дога и прижался. Захлебнулся запахом, вздрогнул от его хуя, ткнувшегося сквозь шорты.
Блондинка стояла, опершись на балконные ограждения. Ее розовый пробор заставил Курицу пошатнуться. Захотелось прижаться, спрятаться в этой гриве, вдохнуть ее запах. Как будто сунул нос в банку с травяным чаем, а там целое русское поле закупорено.
Курица обнял блондинку. Тело ее напряглось. Блондинка боялась высоты, и теперь он прижимал ее к ограждениям, прижимал вплотную к высоте. К ветру, несущему ароматы цветов и моря. К городу, полному безразличных к ней людей, которые не обернутся, если она сейчас полетит вверх тормашками с балкона. А если и соберется вокруг ее трупа несколько зевак, то разве что сфоткать, контент для блога, сотни перепостов, тысячи коментов.
– Пусти.
Он поцеловал ее в шею. Она так любит эти поцелуи, когда кудряшки на затылке трепещут под его дыханием.
– Пусти! – Она уперлась в поручень.
Взять да и перевалить ее через край. Вниз, туда, где зонты, шевелюры пальм, бритые головы негров, точно пушечные ядра, смуглые тела местных и белесые отпускных. Всю свою мерзость вместе с ней сбросить. Воспоминания, желание смолчать, стерпеть, отомстить. И самому следом.
Блондинка вырвалась.
Справлюсь. Виду не подам. Что не убивает, делает сильнее, а что убивает, делает непобедимым. Мы так долго ждали. У нас будет ребенок. Наш ребенок.
– Я могу умереть при родах.
– Ты не умрешь.
– Так хочется бессмертия…
С догом она беззаботно смеялась, а с ним опять затянула нудятину.
– А детей куда девать? Перенаселение тебя не пугает? – невольно улыбнулся Курица.
– Зачем бессмертным дети? – удивилась блондинка.
– Ну… Для развлечения.
– Вот именно, для развлечения! Дети – это ответственность, а не развлечение! Детей надо вообще перестать рожать… А если семья хочет ребенка, то пусть мать или отец отказываются от бессмертия в его пользу. И уступают ему квартиру.
– А измена является преступлением?
Испугавшись вопроса, не желая услышать ответ, он поцеловал ее. Она схватила его руку, прижала к ней губы.
– Я хочу, чтобы ты был моим господином. Приказывай мне!
Курица запустил пальцы в ее волосы, приблизил ее лицо, провел собой по ее губам. Смотрел, как она, закрыв глаза, вдыхает его, льнет, раскрывает губы и принимает его. Подняв глаза, она смотрела на него.
Он не выдержал ее взгляда, схватил висящий на спинке стула платок, завязал ей глаза.
– Я твоя рабыня! – простонала она.
Раздался стрекот самолетного мотора. Блондинка прекратила ласки, приподняла повязку.
– Романтический уик-энд всего за триста девяносто девять, – прочитала блондинка рекламную ленту, растянувшуюся по небу.
Курица стоял расхристанный, только что повелитель, а теперь неизвестно кто, кому делают одолжение, кого променяли на романтический уик-энд за триста девяносто девять.
– Посмотри на меня… – Курица взял ее за подбородок.
– Ой, не люблю, когда меня так держат. – Она отодвинула его руку.
Он ударил ее той же рукой. Не сильно. И схватил ее за волосы и стал забивать себя в нее. Она кривилась, кашляла, задыхалась, а он затыкал ее собой, затыкал себя ею.
– Нравится?!
Она всегда просит, чтобы нежно, ей так хочется нежности. Любит нежность, ласковые прикосновения, едва ощутимые, по внутренней стороне руки провести пальчиком, в шейку поцеловать, ушко зубками прихватить, проникнуть медленно-медленно. Теперь на ее подбородке трепались слюни.
В оконном стекле он увидел себя и ее. Не успел разглядеть, как его сменил дог. Картинка нашлепнулась на него почтовой марочкой и отправила в не пойми какую страну, из которой ему уже не выбраться. Курица позабыл о соседних балконах, о жалюзи и шторах, за которыми прячутся доброжелатели. Ее ничтожность свистела кнутом над его спиной, пришпоривала его.
– Ты ничего не умеешь!!! Мне противно!
Он оттолкнул ее. Уж не обошел ли его дог по мужской части? По технике? По нежности этой блядской?
– Все не так делаешь! Меня тошнит! У меня гланды!
– Лентяйка! Приласкала и заскучала!
– Ты сам все затеял! У меня никакого настроения!
– Что-то у тебя в последнее время часто нет настроения!
– Я ужасно старая. Уже ничего не хочу.
Ее лицо перекосилось и взбухло влагой. Она так и сидела, не отеревшись, не оправляя задранный подол.
– Если бы ты знал, как я ненавижу твою молодость! Когда у меня живот вырастет, ты станешь мне изменять. Любая шлюха скажет тебе, что беременна твоим ребенком, и ты меня бросишь. Надоели эксперименты с собственным телом! У меня карьера, фонд! Мне этот ребенок не нужен! Только ради тебя стараюсь! А ты не готов, ребенок родится, и скажешь, что тебя раздражает его крик, подгузники, и свалишь!
Отколошматить бы ее, пускай проваливает со своими слезами, и еще поджопник отвесить. Кулаки налились, любовь загудела, закрутилась, стала биться, кидаться по всему телу из угла в угол. Перебаламутила кишки, такой шейк из мозгов устроила, что он ослеп. Он мог бы на ощупь прикончить блондинку. Не спихнуть за балконный борт, а сдавить ей глотку с этими ее гландами и башкой о стенку. Исколотить суку. Вывалять. Руки к ней потянулись, но мячик, бьющийся в теле, отбросил его. Руки со скрюченными пальцами еще топорщились, но он попятился, как зомби, которого отпугнуло заклинание.
Перед очередным приездом сюда, обзаведясь уже кипой разрозненных диагнозов, результатов анализов и показаний, почти утратив надежду, блондинка угодила на прием к одной знаменитой старушке докторше. Та изучила ее пухлое, способное конкурировать по толщине с уголовным делом начинающего актуального художника досье, пожевала губами, отослала ассистентку и, сняв очки, посмотрела на блондинку внимательно:
– Муж вам доверяет?
– Вроде да, – кивнула блондинка, не понимая, куда старушенция клонит.
– Главное, чтобы муж верил, что ребенок от него, – сказала докторша, многозначительно глядя на блондинку. – У нас, женщин, ведь все от настроения зависит. Одна моя пациентка десять лет не беременела, а потом на встрече одноклассников свою первую любовь встретила и… – Докторша надела очки. – Прекрасный, здоровый мальчик. Два годика уже. И муж счастлив.
После того разговора блондинка осмотрелась и обнаружила кандидата. Американский сосед. Спортивный мужчина пятидесяти с небольшим, отец четверых детей, разведен, богат, хорош собой. И молодиться перед ним так ретиво не надо. Прекрасные гены для их с Курицей наследника. Вот только фотографировать любит, ну так все не без странностей.
Она не изменила. Наоборот, принесла себя в жертву. Специально нашла мужика не в своем вкусе, чтобы не влюбиться, но и не урода, таких принято считать красавцами. Она же не виновата, что не может зачать от Курицы. От другого смогла. Пожертвовала своим телом. Беременность для дамы ее статуса и возраста не развлечение. А беременность в такое время вдвойне обременительна. В родной стране того и гляди пойдет трещинами стабильность, патронов ее выпихнут из насиженных гнезд, а у новых властителей вполне могут оказаться свои фаворитки-общественницы. Но она панике не поддается, курс не меняет, напротив, изыскивает возможности для осуществления намеченного. Планирует родить в Америке, чтобы ребенок гражданином великой страны на свет появился. С таким ребенком и они с Курицей смогут Россию без труда покинуть, если полыхнет. Да она настоящая героиня!
И почему она родилась женщиной?! Это так несправедливо – быть женщиной. Баба рожает, чтобы ее не сочли больной. Из-за отсутствия фантазии. От желания наследить в мире, вроде как свое имя вырезать на скамейке. Чтобы привязать мужчину, не ощущать себя несостоявшейся, если нет денег или положения. Чтобы отвлечься от депреса, а у нее, наоборот, депрес от одной только мысли о беременности. Рожать, терпеть, ухаживать, выслушивать, поддерживать, воспитывать. Ради чего? Чтобы в старости помог колесо поменять? Стакан воды подал? Она достаточно обеспеченна, наймет сиделку.
Курица груб. Невнимателен. Думает только о своей никчемной карьере. Девку эту голую рисует уже полгода, крест на нее надел и шапку церковную, а зачем – сам не знает. Не может объяснить, что хочет выразить. Говорит, политическое высказывание. Когда закончит, неизвестно, но он уже волнуется, ждет преследований, готов политического убежища просить, боится, как бы на родине за святотатство не арестовали. Пройдет несколько лет, он так и не прославится и пополнит толпу мужчин-неудачников среднего возраста. Тех, кто первую половину жизни ждет наступления счастливого будущего, а вторую – жалеет об упущенных возможностях.
