Сергей Шаргунов - 1993
– Отвяжись… – у Лены булькнуло в горле. – Да не всеми!
– А кем?
– Одним!
– Каким одним?
– Напоил он меня. Я не соображала. Во сне я была, понимаешь? – она всхлипнула. – Погаси свет.
В темноте лежали бок о бок, неподвижные.
– Учи меня давай. – Виктор сердито нарушил тишину. – Целоваться учила. И этому учи. Я ж ни хрена не умею.
– Чего ты хочешь? Я тоже не умею.
– Покажи, как ты меня любишь. Сама всё делай.
Лена перевалилась на него. Она вымаливала пощаду.
Она извивалась, стелилась и терлась, ставила засосы, сыпала поцелуйчиками и мела непросохшими волосами. Виктор охнул и стал ловить ее, змеей скользящую по нему Ему было горячо и щекотно, змея ускорялась, он сросся с ней, он сделался ею, он мучительно излился змеиным ядом.
Лена отдыхала, прилипнув к его груди щекой, и слышала, как четко и потерянно толкается там сердце.
Виктор подумал: “Пригрел гадюку” – и сказал, почесав ее под загривком:
– А говоришь, опыта нет. А вон какая ушлая…
Она оттолкнулась от его груди, больно цапнув ногтями. Вспыхнул зеленый свет торшера.
– Уходи!
– Откуда ты всё умеешь? – спросил он лениво.
– Один раз. Клянусь! Один раз у меня что-то было, Витя! Ты всю душу намерен из меня вынуть? Мы не в каменном веке с тобой. Мы современные люди. Ты зачем меня унижаешь? Напоил он, сделал со мной, что хотел, я ничего и не запомнила, как будто и не со мной это было. Но я же твоя и никого другого. Я же тебя, тебя, тебя люблю, пойми, а не соседа этого чертового!
– Соседа? – Виктор взлетел, поднял рубашку с пола, открыл шкаф и принялся наспех одеваться. – Соседа… А я и подумать не мог. Что ж ты в этом алкаше нашла?
– О ком ты?
– О том. – Натянув пиджак, притопывал голыми ногами. – Куда носки задевал? Соседа, говоришь? Который тебя у подъезда встречал… Жалко, я тогда его не прибил. Понятно теперь, какой твой вкус! Напоил, говоришь? Спасибо, Елена, за соперника! Хотя куда мне до него… Опередил он меня, и не догнать.
– Это другой сосед!
– Другой? – Виктор издал ликующий клич и выудил носки между шкафом и сервантом. – Другой? Они к тебе что, стаей ходят? Или все соседи твои?
– Он не из моего дома. Он по району сосед.
– Ага, скажи лучше: сосед по планете. Как у этого… у Рождественского стих. – Влез в брюки, подтянул ремень. – Врать самой не противно? Кольцо, зараза, не снимается. Не хнычь, на разводе верну в полной сохранности. – Он махнул рукой и вышел.
– Бабочку забери! – крикнула она вслед.
Хлопнула дверь в прихожей, но встать, закрыть не было сил, душили, не давали пошевелиться слезы.
Накануне свадьбы Лена взяла недельный отпуск – и поэтому оставалась дома. Утром доела со странным аппетитом праздничную еду, снова легла спать, – сквозь сон звонил телефон, – проснулась вечером, смотрела телевизор и ничего не понимала. Опять звонил телефон, наплевать… Она пыталась не думать о Викторе и всё равно тупо думала. Почему-то он рисовался ей чистым и славным, которого она была недостойна. Она мысленно говорила: я права, а он хам, но першило в горле от горького осадка, и тревожилась: как он там, не случилось ли что? А если и впрямь развод? Что скажут вокруг? Этого допускать нельзя. Зачем тогда было жениться? Неужели для чувства хватило единственной ночи? Или Витин уход так ее пришиб? Или у замужней сразу меняется ум? Снова спала, встала поздно, включила телевизор.
– Алло, – сказала вязко.
– Вы куда пропали? – Валентина звучала на подъеме. – Звоню, а эти – как испарились. Не до людей? Нарочно трубку не берете? Ну, ты скажи: всё молодцом пережила? Ничем не напугалась? Как там половинка твоя?
– Всё хорошо.
– А чего голос дохлый? Ленусик, они, мужики, всегда первое время беспокойные, им только одно и надо. Ты не смотри, что осень на улице. У вас сейчас весна. Считай, самый разлив! Потерпи, он быстро набалуется, еще полгодика, и войдет ваша жизнь в берега. И будете жить-поживать. Ты от него кувырков еще допрашиваться будешь. Я жизнь прожила, знаю, что говорю. Не отвлекаю? Может, отвлекаю от чего? Ты намекни, а то стесняться-то поздно, – и мачеха как-то сварливо, не по-доброму засмеялась.
– Ерунда.
– Ладно, драгоценная моя, веселитесь! Когда сможешь – сама звони.
Ночью Лена проснулась от громовых ударов в дверь. Заглянула в глазок и сразу открыла. Виктор, подавшись вперед, косо вошел в квартиру:
– Бабочку забыл.
Синяк под глазом, лилово-красный… Мутные глаза, волосы спутались колтунами… Он был в одной рубашке, потемневшей в подмышках, штаны на коленях изгвазданы ярко-зеленой оптимистичной краской.
Прошел в комнату, показал пальцем на кровать, точно бы уточняя для себя направление, сделал два шага и упал лицом в одеяло. Лена перевернула его тело с большим трудом, радостно шепча: “Какой ублюдок…” Он спал – безмятежно и беззвучно. Она подумала, что было бы неплохо выволочь его вон, но стала стягивать с него ботинки. Он вздрогнул, плямкнул губами и отчетливо сказал: “Бабочка”.
Управившись с раздеванием тела, села на стуле у изголовья – стеречь богатырский обморок.
Ближе к рассвету он дернулся руками и ногами, как связанный, и со звонким хрустом зевнул.
– Знаешь, где я был? – спросил, усевшись на кровати и подоткнув подушку под зад.
– И где? – с вызовом уточнила Лена.
– А я не помню! Второй раз в жизни так. В детстве с Генкой-одноклассником первача выпили. И память потерял… Запомнил только журавлей в зеленом небе и анекдот, который мне Генка рассказывал. Неприличный. Сейчас та же история. Помню, с женщиной какой-то в метро познакомился, трезвый еще, к ней поехали, сели пить… И дальше полный провал. Один просвет: электричество горит, а на стене ковер, и на ковре ее красном – белый олень.
– Зачем ты мне это говоришь? – глаза Лены расширились и налились чернотой.
– Мы теперь квиты, всё поняла? И говорю, чтоб знала: я всегда правду говорю, так воспитали. Дома не разговаривали со мной, пока правду не скажу. Не одной тебе, Лена, гулять, всё поняла? А не нравится – можем разбежаться. Ушел от тебя и сразу загадал: сейчас же загуляю. И, видно, какой-то дух меня вел: на “Парке культуры” входит одна, на меня зырк-зырк, я ей: “Здрасьте” – ну и к ней поехали… Как я от бабы той ушел, с кем подрался, как сюда добрался – ничего не помню. Хорошо, что в вытрезвитель не загремел!
“Пошел отсюда”, – хотела сказать Лена, но спросила жалобно:
– Ты больше не будешь?
– А ты? Думаешь, я тебе поверю? А ты мне? На слово? Справедливость-то не полная! Ты у меня первая, а я у тебя… Одной тебе знать, какой!
– Но я тебе не изменяла! – Лена вдруг ощутила отчаяние, точно бы попала в страшную сказку и торгуется на дьявольском базаре у прилавка с отрезанными головами.
– И где мы будем жить?
– Здесь, где и собирались.
– Здесь? – протянул Виктор. – Чтоб ходить и не знать, кто мне рога наставил? Этот в очереди, за спиной ухмыляется, этот в лифте едет, в потолок глядит, или вон тот – закурить спросил. Кто из них сосед? Может, все они – сосед? Или один – сосед, а остальные его дружки? И ходи по району вашему оплеванный…
“Зачем я тебя терплю? – подумала Лена. – Рискнул бы ты так со мной поговорить, пока сватался”.
– Пора! Спасибо этому дому – пойдем к другому!
– Какому другому? – уточнила с ревнивой резвостью. – В общагу?
– Почем я знаю? – влажно выпятил нижнюю губу, отсылая к некой непреодолимой силе. – Пора!
– В чем ты пойдешь? В этом? – Лена показала на кучу одежды, сваленной в углу. – Я тебя в таком виде никуда не пущу!
– Пить есть?
Она бросилась на кухню, вернулась с чашкой воды.
Влил в себя залпом, лязгая зубами о край. Затем опять уснул. Она достала два таза, замочила по отдельности рубаху и брюки и прикорнула возле мужа.
Пробудилась от того, что рядом пусто. Спросонья подумала раздраженно: “Хочет уходить – пускай тогда навсегда”. Виктор на кухне открыл воду, загремел чайником, зачиркал спичками. “Возьму и прогоню, хоть в мокрой одежде, хоть голым, пусть еще только скажет мне что-нибудь”. Крикнула:
– Потише нельзя?
У чайника воинственно зазвенела крышка. Виктор показался в комнате, моргая и прикрывая руками трусы:
– Разбудил? Прости. Ты спать будешь, нет? Можно с тобой поговорить? Нет? – И не дожидаясь ответа: – Лен, ты знаешь, я пить не люблю. Но бывают срывы. Я обдумал… Не спал, пока ты спала. Ты спала, смотрел на тебя и залюбовался… Ты прости, ежик. Обожаю я тебя, Лен. Трезво посудить: я – дубина. Ты мне что, может, какой этой назвалась… этой… нетронутой? Сам придумал! Да. Сам себя обманул, сам на себя разозлился. Пьянка виновата. Не допил, поэтому и ушел – добирать свое. А что тебя обвинял – это повод был для запоя дальнейшего. Ты добрая – меня снова приняла, в грязи, в состоянии скотины. Прости, мой свет. Всё, бью по тормозам. Ни пива, ни вина. О водке даже вспоминать не буду.
Лена внимала ему молча.
– Давай то, что было, проедем, как будто не заметили. Я тебе всегда верен был и буду. Кроме тебя, меня никто не колышет.
