Александр Снегирёв - Чувство вины
Я не мог ни оправдываться, ни соглашаться, лоб горел, строки поплыли. Обкорнал, обкорнал… В моем возрасте Христос уже вдоволь нараспространялся экстремистских идей, увлек за собой шлюх и два года как воскрес! А я до сих пор не то что воскреснуть, я даже умереть не пытался. Любил ли я за деньги? Обращался ли сам к платной любви? Стыдно так, что кожа зудит. Чешусь весь. Не любил, не обращался. Чертово интеллигентское детство – книжки, где потные гимназисты торопливо овладевают чахоточными гетерами, весь аппетит отбили. Так и вижу корешки томов, орущие с полок: «Грязь! Стыд! Позор!» Конечно, пацаны с работы регулярно ездят к шлюхам, с собой зовут, но я никогда. Даже горжусь – я за любовь не плачу. Я не против коротких и, в известном смысле, случайных связей, но не за деньги.
С каждым новым «нет» я будто кусок от себя отрезал. Скоро ничего не останется. Ради чего я живу? Ради работы типа на будущее? Ради семьи сына? Ради родителей, ради того, чтобы одиннадцать месяцев в году вкалывать в агентстве, а оставшиеся тридцать дней плюс накопленные премиальные отгулы отмокать здесь на океане? И вот результат – мне хамит какая-то отксеренная анкета на двух листах А4. А что здесь? Утром бассейн, потом спортивные тренажеры, звонок домой, разговор с сыном, потом с родителями. После – свободное время, которое заканчивается обедом. Овощи, руккола, выращенная без применения химических удобрений, артишоки с органических ферм, авокадо. Нежирное мясо без антибиотиков. Вся эта тяга к жратве без химикатов – настоящая греза об ушедшем золотом веке, попытка назначить самого себя избранным в нашем синтетическом мирке. После обеда пищеварение, сон, непродолжительное чтение. Прогулка быстрым шагом в сторону пляжа, забыл подстилку и крем, но ничего, пляж давно надоел, пляж для приезжающих на уик-энд лохов, а я уже типа местный, поэтому, сменив направление, двигаюсь в сторону ужина; компоненты ужина напоминают компоненты обеда плюс вино из тонкого бокала. Берешь шесть бутылок – седьмая бесплатно. Пью и смотрю на свет через бокал. Так можно всю жизнь сквозь бокал просмотреть.
Другой бы на моем месте полные тарелки отфотографировал и в фейсбук, только не я. Я осторожный, у меня в семье все осторожные. Выжили, потому что не высовывались, не рыпались, когда других к стенке ставили, во время голодухи продуктовые заказы втихаря жрали, задернув шторы, друзей не заводили, чтоб гостей в дом не звать. Жаловаться не на что. Я люблю сына. Но разве сын скажет спасибо за то, что я не практиковал проституцию? И, уж конечно, за то, что не пользовался услугами тех, кто практикует, тоже уважения сыновнего не дождешься. Скорее всего, станет обвинять, что разошелся с его мамой, виделся с ним редко, то работа, то отдых, а он, мол, бедняжка, вырос в неполной семье. Это его травмировало, пошатнуло психику, он стал не таким, как все, и занимается теперь сексом с мужчинами за скудное вознаграждение, хотя достоин большего, но не умеет себя поставить из-за приобретенного в детстве комплекса неполноценности. Как же бестолково я провел жизнь! Буржуа в брюках со стрелкой. Уму непостижимо, как я, такой тихоня, умудряюсь руководить отделом, строить подчиненных, отвечать за сроки? Как я вытрясаю из маниакально-депрессивных креэйтеров идеи и тексты, как организую съемки и монтаж материала?
Каждая новая обведенная «No» уносила меня все дальше от тающего вдали года рождения. Я думал о том, что изменить все очень легко и от этого еще труднее. О том, что большеголовому девочке-мальчику с пригласительной открытки я, конечно, помогу, но себе уже нет.
Выглянув из своего закутка, медсестра проверила шланг на полулежащем джентльмене и справилась, закончил ли я. Закончил. Медсестра пригласила к себе на корму. Два стульчика, столик. Вроде исповедальной, только исповедник, точнее исповедница, не за вуалью, а прямо перед носом.
Насупив очки, медсестра изучала мою омерзительно непорочную анкету. Я стал ждать с безразличием победителя, которого победа совсем не радует.
Медсестра взяла какой-то список и стала сверять с анкетой. После долгих поисков она заговорила.
– Жили в Европе?
– Ну да, я там и сейчас живу. В России. Здесь на каникулах.
– В России, говорите? – она снова погрузилась в список.
– Может, в Хорватии? – медсестра поглядела на меня так, будто я пытался ее надуть, и не как-нибудь, а по мелочи. Выдаю себя за русского, а у самого на башке хорватская шляпа с лентой расшитой и жилеточка вся в узорах.
– В России. Раша и Кроаша, конечно, похожи по произношению, но кое-чем отличаются.
– Чешская Республика? – сделала новое предположение медсестра.
Не успел я отказаться и от Чехии, как медсестра принялась уговаривать:
– Вы уверены? Я слышала, у них были проблемы, страна развалилась.
Я никак не мог понять, что происходит. Выглядело, будто я утаиваю самое главное. От этого ответы на остальные пункты анкеты выглядели подозрительно идеальными. Праведник нашелся, младенцев не ел, а из какой страны, не знает. Медсестра смотрела в упор своими увеличенными линзами очков глазами и говорила со мной как с психом.
– Вспомните хорошенько: Украина? Польша?
Я почувствовал себя нехорошо. Тревоги по поводу трагически профуканной жизни, пожиравшие меня еще несколько минут назад, ушли на дно под весом чего-то нового, абсолютно невероятного. Мою родину, самую большую страну в мире, между прочим, не могут найти в списке государств. В голове не укладывалось, что можно не знать, что Россия вовсе не Чек Репаблик, не Польша и не Кроаша. Как можно не заметить на карте огромное пятно под названием Россия?
– У вас есть карта? – спросил я.
– Нет. Есть только список всех государств по континентам.
Я принялся водить пальцем по строчкам. В Европе Россия и вправду не значилась. В Азии имелись Афганистан, Бирма, Вьетнам, Камбоджа, Киргизстан, Пакистан, Таджикистан, Таиланд, Узбекистан. На других континентах России тоже не нашлось места. Я был в бешенстве, все эти моджахеды в балахонах, косоглазые сборщики паленых айфонов, народы, предназначенные для уборки тротуаров и строительства подземных гаражей, массажистки-шлюхи, бесполые трансвеститы в списке имелись, а я нет! Это, однако, происходило взаправду. Американская медсестра весьма смутно представляла себе географическую карту. Она не то что ничего не знала о России, но сомневалась, что Россия – настоящая страна, а не выдуманная авторами комиксов про то, как Супермен победил Империю Зла в Холодной войне. Стенки задвигались – вот-вот обрушатся, пол провалится, а сам я растворюсь, превращусь в песок и буду сметен щеткой гаитянского дворника. Никакой поэт Пушкин, Андрей Рублев, Сергий Радонежский, Тарковский, Пастернак, Достоевский, Ленин, Сталин и кто там еще, кого в России считают чуть ли не пупами Земли, мне не помогут, потому что их не существует. Хоть ты упейся кровью, умалюйся иконами, усочиняйся толстенными романами – тебя в списке нет. Не существовали надрывающие глотку воплями о Великой России, которая с каждым днем все «более лучше» поднимается с колен. Не существовали и те, кто едко вякал, что никакого величия нет, а есть только Сраная Рашка, чванливая и закомплексованная, вооруженная надувными танками, которая и на коленях-то никогда не стояла, а только пузом по дымящимся торфяным болотам елозит.
Я думал о стариках, врачах, учителях и военных, которым постоянно повышают содержание. Родители, бывшая жена, черная речка с пеной серебряной ивовой листвы по берегам. Сын так любит, когда я подхватываю его на руки и кружу.
А моя работа? Агентство инноваций. Отдел улучшения имиджа России в мире. На средства, оставшиеся от передела бюджетов, мы с утра до вечера придумываем, как бы улучшить этот самый имидж, и улучшаем! Мы выискиваем живописные уголки, бескрайние леса, зеркальные озера и горы до небес, раскапываем деревенских самородков, городских вундеркиндов, любую мелочь бережно отмываем и объектив камеры наводим. Наши съемочные группы уже таких красот наснимали, таких интервью назаписывали, таких бриллиантов в повсеместной грязи нарыли, что можно подумать, будто Россия – настоящий рай, где узкоглазые, черножопые и жиды дружно живут бок о бок с русским быдлом. И тут оказывается, что весь этот мир существует только в моем воображении. Здесь никто об этом мире не слыхивал, разбивается он о список медсестры, проверяющей мою анкету в передвижном донорском пункте на углу Линкольн и Колинз.
– Я верю, – сказала медсестра, кося глазами в сторону. – Но мы не можем взять твою кровь.
– Почему?
Медсестра улыбнулась, и я понял, как улыбаются умалишенным перед инъекцией.
– Я не могу заполнить на вас бумаги, вашей страны не существует. То есть ее нет в списке, – смягчилась медсестра. – Мы очень ценим ваше желание помочь, но… Возможно, когда-нибудь, потом, пришлют новый список, и вы сможете отдать свою кровь детям. Не расстраивайтесь, – что-то дрогнуло в медсестре, она накрыла мою ладонь своей. – Мой отец говорит: «Мы только песок».
