Мария Метлицкая - Ошибка молодости (сборник)
Да еще и Тома рассердилась. Говорит, что Зойка вела себя как потаскуха. И еще – как полная дура. Глаза раззявила и рот губастый раскрыла. Вот и жди теперь неприятностей! Корова тупорылая.
Зойка плакала и просила Тому не обижаться. Ну что она такого в самом деле сделала?
Тома хлопнула дверью, чуть не прищемив Зойке нос. Матери, конечно, она ничего не рассказала – та тоже со скандалом не задержится.
По ночам Зойка хлюпала в подушку и вспоминала красавца Самира. А потом успокоилась. «Не по Сеньке шапка», как сказала Тома. И вправду – не по Сеньке. Молодые ребята на нее лишь пялятся, но не знакомятся, только вслед свистят. А клиенты… На все готовы. Только Зойке не надо. С души воротит, потому что не нужны ей ни поездки в Сочи, ни норковая шуба и бриллианты. И машина не нужна, и квартира отдельная. Ничего этого Зойке не хочется. А хочется любви.
От расстройства Зойка впервые похудела и осунулась – самой понравилось. А Томка сказала:
– Худая корова еще не газель.
И вправду – не газель. Но все равно ничего. Лучше, чем было.
Самир ждал Зойку у подъезда целых два часа. Замерз как цуцик. Потом – два часа в подъезде. Было полегче. Цветы – белые розы – положил на батарею, сам бы тоже на ней пристроился, но не поместился. Зойка вбежала в подъезд и стала стряхивать с куртки и шапки снег.
Самир шагнул ей навстречу. Зойка, охнув, прижала руки к груди. Он улыбнулся и протянул ей согретые и подвявшие розы. Зойка еще раз ойкнула и замотала головой. Потом, расплакавшись, зашептала:
– Уходи. Уходи скорее! А то увидят!
– Кто? – не понял он. – Ты кого-то боишься? Мужа? Или отца?
Зойка опять замотала головой:
– Какого мужа, господи? И отца у меня сроду не было!
Он недоуменно пожал плечами:
– Не понимаю.
И Зойка яростно зашептала:
– Что непонятного? Ты – иностранец. Капиталист. Ладно бы из «наших»: кубинец или вьетнамец, коммунист. А ты – чужеродный элемент. – Слова Томы. – Что у нас может быть общего? У нас с этим делом строго. Может, ты не знаешь?
Он улыбнулся:
– Да, не кубинец. И, извини, уж точно не вьетнамец. Капиталист, правда. Вернее, не я – мой отец. А про то, что у нас может быть общего… Знаешь, много чего, если подумать. Дом, например. Семья. Дети. – Он взял Зойкины руки. – И чего ты боишься? Зверские времена прошли. Никого за это давно не кушают.
Зойка всхлипнула и поверила ему – она привыкла верить людям. И даже начала успокаиваться, с Самиром почему-то вообще было спокойно. И совсем не страшно. Несмотря ни на что.
В подъезде простояли часа три. Самир рассказывал ей о своей стране, о родителях, братьях и сестрах. Семья была огромной – семь детей и уже куча внуков. Рассказывал, что мать очень плакала и не хотела его отпускать в Москву: боялась, что он здесь замерзнет и умрет с голоду. Но ему было интересно поехать именно в Россию, такую страшную и непонятную. Отец предлагал учебу в любой европейской стране, в Америке и даже Австралии. Но он настоял на своем. Правда, в первом письме домой попросил родителей прислать зубную пасту, крем для бритья и пену.
– Какую пену? – не поняла Зойка.
И мама опять горько плакала по телефону. Но потом все как-то устроилось и образовалось. Оказалось, что есть валютные магазины, а в них и зубная паста, и мыло, и крем для бритья. И даже хороший кофе, сигареты и привычные продукты. Еще можно через посольство снять приличную квартиру. И через три месяца он сбежал из холодного общежития, кишащего тараканами и клопами (ранее ему неизвестными). Но Россию Самир полюбил. Москву признавал самым красивым городом на земле. Полюбил и соленые, хрустящие грибы, и кислую капусту, купленную у бабок на рынке, и картошку с селедкой, и русскую водочку из морозилки. И русские песни, берущие прямо за душу и рвущие сердце непонятной тоской. И русских людей – грубоватых, но открытых и хлебосольных.
– А какие у вас театры! – воскликнул Самир. – А Ленинград, а музеи!
Рассказывал, что на долгие летние каникулы ездил в гости к брату в Париж и к сестре в Бергамо. А еще к тетке, в Лондон.
Правда, и домой на каникулы приезжал с удовольствием. Скучал по родным и по теплу – что было, то было.
Зойка слушала его молча, внимательно. Потом вздохнула:
– А мне рассказать тебе нечего. Я ведь даже в Питере не была и моря не видела.
Он рассмеялся:
– Увидишь еще! Все увидишь! И Париж, и Лондон, и моря с океанами!
Зойка удивленно посмотрела на него:
– Шутник. Скажешь тоже!
* * *Теперь они встречались почти каждый день. Самир ждал ее за домом – так просила Зойка. Чтобы ни мать, ни Тома не узнали. Пришла весна, и они часами гуляли по улицам, ходили в зоопарк, на Красную площадь, в музеи и театры. Зойка удивлялась – сколько же Самир всего знает про ее город, про ее страну! Даже стыдно становилось – какой она неуч! Права Тома.
Кстати, про Тому. Теперь подруги виделись редко – то у Томы сессия, то «мероприятия разные», как она сама говорила.
Да и слава богу! Так Зойке спокойнее – не надо ничего придумывать и врать. Врать она не любила больше всего на свете.
В июне Зойка впервые попала к Самиру домой. Удивилась простоте и уюту. И еще – чистоте. Он, смущаясь, объяснил, что чистота – не его заслуга. Раз в неделю приходит женщина и наводит в квартире порядок. Зойка растерялась:
– И такое бывает!
– Да. В родительском доме есть прислуга и повар.
Ели они в тот день чудные макароны с ароматной травой, сыром и томатным соусом.
– Спагетти, – объяснил Самир.
Потом пили кофе – бразильский, аромата бесподобного – и ели такие пирожные, просто язык проглотишь!
А потом Самир открыл бутылку шампанского и предложил выпить за их «дальнейшую жизнь». Зойка не очень поняла, что это значит, но спросить не решилась. Потом они слушали музыку и опять пили кофе, теперь уже с конфетами и тончайшим, на просвет, ореховым печеньем.
Вечером Самир проводил Зойку домой. Долго стояли в подъезде и целовались, никак не могли друг от друга оторваться. Наконец абсолютно одуревшая Зойка вырвалась из тесных объятий и помчалась по лестнице. У дверей квартиры она притормозила, перевела дыхание, вытерла вспотевший лоб и щеки и открыла дверь.
Замученная вечными проблемами Раиса как будто ничего не замечала: ни шальных глаз дочери, ни опухших губ, ни красных пятен на шее (от волнения и поцелуев – два в одном).
Глаза ей открыла Клара. Как же можно этого не заметить? Раиса мяла в руках кухонное полотенце, вытирала вспотевшие от волнения ладони и лицо, виновато приговаривая:
– Как же так, Кларочка Мироновна? Как же так? И как я могла не заметить? Дубина стоеросовая!
За ужином она внимательно вглядывалась в лицо дочери. Тревожно осматривала ее фигуру – не поправилась, не похудела? Ест хорошо, с аппетитом. Не бледная вроде. Или нет, все-таки бледная? И синяки под глазами…
– А что это у тебя на шее?
Зойка, стоявшая в ночнушке перед зеркалом, быстро прикрыла шею рукой, покраснела и залепетала:
– Да косынкой натерла!
Раиса побагровела:
– Ах ты дрянь! Пошла вразнос! С кем скрутилась, отвечай! – И отвесила тяжелой рукой звучную пощечину. Правду пишут на стене, правду! Вот оно и вылезло – как есть. Путается, шалава. – Глаз не спущу! – крикнула мать. – С работы домой. По часам! Опоздаешь – бить буду. Смертным боем!
Зойка поверила сразу. Заперлась в ванной и там отревелась. А Раиса тем временем рвала в клочья ее нарядные кофточки с вырезом и узкие юбки, с наслаждением и без грамма жалости, хотя бедность научила ее не выбрасывать даже рваные и латаные-перелатаные чулки и трико.
Опять все рушится! И опять ничего у нее не получается! Есть на свете невезучие люди. Когда не везет везде и во всем. И среди них она, Зойка. В первых рядах.
А самое страшное, что никому, никому она не может доверить свою тайну и поделиться своим счастьем – ни маме, ни Кларе. А про Тому и думать нечего. Вернее – страшно подумать.
Конечно, любимому она все рассказала. Тот опечалился, но ненадолго. Бодро сказал:
– Все будет хорошо! – И… уехал на каникулы домой.
Зойка дежурила у почтового ящика, но писем не было. Ни одной весточки за три месяца! Она впервые похудела так, что впору в манекенщицы. Почти до невероятного прежде и столь заветного Томкиного размера.
Подруга зашла к ней перед поездкой на море. Хвасталась новым югославским купальником и чешскими босоножками. Зойка, понурая и потерянная, вяло кивала.
– Тощая ты какая! – удивилась Тома. И с садистским удовольствием добавила: – А тебе не идет! Как цыганка-перестарок. – И опять затрещала про курорт, танцы, сладкое вино и сочные персики. – А поедешь со мной? – вдруг неожиданно предложила она.
Зойка растерялась:
– Как с тобой? На море?
Тома кивнула. Зойка засуетилась – а деньги? Купальника нет вообще. Вдруг не дадут отпуск? Или не разрешит поехать мать? А билеты? Разве в сезон достанешь?
– Ну, решай, – жестко ответила Тома. – Еду через две недели. Решишь свои вопросы – значит, поедешь. А не решишь – кисни тут до скончания века. Мне тебя не жалко.
