Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 2
– Внимание! – оповестил голос из поднебесья, – затруднён проезд по Владимирскому проспекту. Пробка от Графского переулка… на углу Стремянной улицы столкнулись две иномарки…
Поднял глаза.
Сверху уже лилась задорная песня Визбора… качнётся купол неба…
Да, площади кухонь и ресторанов – отменные, здесь всех гулящих обжор накормят… и главная скользкая райская площадь, названьице-то, «Плаза-Рай», подобрали с толстым намёком, простенько и со вкусом, – снова забормотал, обходя ярмарку кухонных тщеславий.
Но – не по себе делалось, не по себе.
Тут и там вспыхивали в светящихся розовых прямоугольниках синие буквы «выхода нет», а глаз напарывался на новые и новые нагромождения несуразностей из отглянцованных фасадов и перспектив, вдруг открывавшихся, тут же надо-не-надо деформировавшихся, сминавшихся цветистою суетой подсветок и умножавшихся стёклами, зеркалами, – наслоения теряющих и обретающих контуры разностильных деталей, чередования обескураживающих ракурсов, воспринимаемые на ходу, в движении, как ни странно это было для Соснина, нагнетали впечатление общей застылости, словно всякая отдельная частица сооружения-зрелища ещё, возможно, имела душу, но всё вместе, в целом, было бездушным; ступал по зеркально-зашлифованному мрамору, мёртвые отражения лишь благодаря шагам качались, разбивались на блики.
«Приглашаем на Галапагосские острова в период совокупления гигантских черепах. Вы увидите, если хватит терпения, самый длительный половой акт»!
Он уже прилично удалился, раза три-четыре боязливо оглядывался, чтобы не потерять из виду Тиму с сестричками, не хватало ему и тут заблудиться, в издевательском Тимином напутствии был смысл, был. И не подозревал сколь пространственно сложна и загадочна «Плаза-Рай», без сомнения – материальная, с танцующими, жующими, но являющая безутешный образ какой-то вымечтанно-вымученной архитектурной метаморфозы.
Сделал шаг – всё изменилось. Исчезла куда-то и ширма, над которой возвышался монтируемый экран… до сих пор экран служил ему ориентиром.
Ещё шаг… скользко…
Миновал имитирующий выделку протёртой клеёнки прилавок, за прилавком, на придвинутом к нему кухонном столе-шкафчике, толстая усатая повариха фаршировала щуку; очутился в точке крестового пересечения двух сверкающих анфилад?
Увидел, успокаиваясь, поднимавшийся над ширмой экран.
Анфилады – в какую сторону ни посмотри – уводили взгляд в бесконечность, навязывая по пути множество побочных зрелищ… да, эта точка и была, собственно, центром зала бескрайнего интернационального ресторана, обойдя кухни и попав в неё, эту точку, Соснин даже приблизился к своему столу, вон там, метрах в ста, допивали пиво Тима, Алиса, Света… хм, из-за стола не удалось бы увидеть взаимно-перпендикулярных цепочек анфилад. Взаимно-перпендикулярных? Закрадывались сомнения, что примитивная геометрия смогла бы здесь править бал!
Не только проёмы между разноразмерными зальцами, нанизанными на невидимые оси анфилад, кичились свободой конфигураций, – перекошенные, разорванные, искривлённые арки… – причудливо изгибались и сами оси, изгибались, ломались, смещались, а перспективы казались всё равно бесконечными, точка же, в которой он невольно застыл, вернее, пространства-формы, которые окутывали-обступали его, могли бы служить – подумал! – образным ядром всеядного храма многих религий, несущих к собранному из фальшивых камней и бликов чудо-экуменическому алтарю свои разношёрстные верования по гулким и торжественным, отвергавшим стилевые догматы глянцевым нефам, замирая на скользких плитах лишь у своих, огороженных от чужаков-иноверцев, алтариков, в своих приделах.
Едва засомневался в уместности уподобления храму развесёлого жующего торжища, непроизвольно сдвинулся с перекрестия анфиладных осей, образ раздёрганного, хотя величавого, фантастически уравновешенного, окаменевшего покоя, достойного иглы Пиранези, тотчас рассыпался.
И снова экран-ориентир исчез.
С удивлением, однако, заметил, что при взгляде издали разномастные фасадики кухонь смыкались в затейливый, прелюбопытный фронт, кое-где его венчали – выше, ниже – разноразмерные треугольные классические фронтончики, словно блокировались боковыми фасадами храмики… спасибо за сюрприз!
вдоль и поперёк, а также по кругу, но с неослабевающим упрямством и любопытством углубляясь в райскую западню (попурри)С неменьшим удивлением Соснин обнаружил, что прогуливался по причудливому необозримому залу, скомбинированному из многих залов и зальчиков, не он один, меж столами толкались перекусившие, отобедавшие: встречались, целовались, болтая, порой и смешиваясь с танцующими, забавно подлаживаясь к музыкальным ритмам, внезапно их захватившим.
Одетые свободно и пёстро, вели себя, словно на пикнике.
В развесёлой, кое-где сгущавшейся до вязкости толчее услужливо крутились плоские длинноногие девицы с оголёнными попками и прочими прелестями, доступными не только жадному взору, впрочем, для отвода глаз они рекламировали всякую чушь, сваленную на подносиках, которые, когда им надо было продраться сквозь скопления подвыпивших болтунов, гордо поднимали над своими вылепленными парикмахерами головками, демонстрируя идеально выбритые подмышки.
И ещё были летучие птички-фигуристки с голыми животиками, латунными заклёпочками-бусинками у пупков… как грациозно безо всяких коньков, на шатких шпильках, скользили… опутанные тончайшими проводками, экипированные крохотными плоскими ящичками с откидными крышечками-экранчиками, они по первому же взгляду-заказу пробегали пальчиками по клавиатуркам, экранчики, брызнув бодрящей музыкой, передёргивались судорогой курсовых котировок на международных биржах.
Тут же шныряли бледненькие девчушки при узеньких чёрных галстучках, в аккуратненьких мужских костюмчиках; как удавалось им, разносчицам какого-то фирменного порока, опознавать своих клиентов? – на ходу передавали крохотные пакетики, билетики, фотки, с торопливыми улыбочками принимали купюры.
И – сдуло бледнолицых служивых пигалиц, где они? – Приглашаем, на райское наслаждение номер два! Ко мне, прошу ко мне, приглашаем на наслаждение номер четыре, – пересмеиваясь, принимая картинные, с отставленными ножками, позы, весело кричали, силясь перекричать музыку, совсем другие девицы, разодетые и разукрашенные с претензиями на артистично-броскую индивидуальность.
И все, чувствовал Соснин, все, кроме него, охотно заражались возбуждением и весельем от нелепиц происходящего!
На смену пародийному опереточному дуэту на эстрадку выбежала голая, вымазанная с ног до головы красной краской, вся словно вывернутая наизнанку, дева; приподняв плакатик: «нет – попсе»! затем отбросив плакатик, мелодраматически прижала руки к груди и под гогот светских пьянчуг…
Включились прожектора – три синих, розовый…
«Выхода нет», и там – «выхода нет», и там…
Вертел головой, пока не заметил Тиму, помахали друг другу.
Райское наслаждение номер одиннадцать! Наслаждение номер…
Его тем временем оттеснили к ширме, над ней возвышался уже почти что состыкованный из отдельных секций многогранный экран.
Из-за ширмы доносились кряхтение, переругивание в пол-голоса, ширма ходуном ходила, вот из ткани выпер вдруг чей-то зад, потом два локтя – там ворочали тяжести? Да, над синей тканью поднималось новое звено составного экрана, по нему заскакали, смазываясь у края, блики прожекторов.
– Успеем?
– Бригадир грозился головы пооткручивать.
– Лучше б подвёз шурупов.
– Ни тебе передохнуть, ни пивка.
– Видал какое богатеям чёрное подают, ирландское?
– Темней «Мартовского»?
– Оглох? Сказал – чёрное!
– Чё-ё?
– Х… через плечо!
– Не, «Мартовское» лучше.
– Ты ирландское пробовал?
– На х… мне ихнее пойло пробовать? Я «Мартовское» не променяю.
– Где оно, твоё «Мартовское»? Только «Тройку» со «Степаном» и пей!
– А «Семёрка»?
– Дорожает и дорожает! Мочи нет, взорвать бы всё на х..!
– Ещё «Бавария», подешевела.
– Подделка та «Бавария», вот на х… и дешевеет.
– А они жируют и жируют! Видал какие ракушки богатеи жрут?
– Богатеи и есть богатеи.
– Им и денег не надо.
– Как это?
– Так, картонки показывают.
Пожалуй, кружа по площади, Соснин рассматривал всё-таки не алтарное ядро храма с лучами-нефами, прихотливо устремлявшимися к этому магнетическому ядру, нет, чересчур сложным, но вовсе не сакральным, было самоё пространство, действительно, оно скорее походило на центральную рыночную площадь какого-нибудь неправдоподобного, чудесно расцвеченного и до навязчивости искусно обновлённого поздним историческим декором – по мановению волшебной палочки стерилизованного? – средневекового городка, с втекавшими в площадь улочками, с острыми углами домов, похожими на стилизованные носы каравелл, с утрированно преувеличенными цокольными этажами и нарочитыми выступами из циклопической кладки, этакими щедро декорированными накладными ордерами каменными ящиками, выдвинутыми из грузных шкафов-фасадов, в них, выступах-ящиках, умещались магазинчики и кафе, но помимо выступов были и многочисленные ниши… да-да, в нишах располагались не только кухни, заменявшие по сути витрины лавок, но и полукруглые, стеклянно выпучившиеся на площадь залы для бильярда, игровых автоматов, корпоративных вечеринок, тут же били фонтаны, струи сверкали на фоне бегущих реклам, вывесок; «Живая косметика Мёртвого моря», «Модная одежда из Европы, элитарный секонд-хенд», «Трактир «Уха», всё исконно-русское, всё, кроме углеводородов»… садовая скамейка с ажурной чугунной спинкой, как где-нибудь в Тюильри.
