Марина Болдова - Крест
– Спасибо, Семен Лукич. Нет, правда, сам копал? – все еще весело спросил Махотин.
– Копать, не копал, а надгробия обследовал. На предмет скрытых рычажков или пружинок.
– Ничего не нашел?
– Чисто все. Ни одной зазубринки. Так, что – пустой номер!
– Тогда что там делала фигура, скажи мне?
– Да тоже искала. И не нашла.
– Если не нашла, зачем тогда Мишку…?
Лукич внимательно посмотрел на Махотина.
– Похоже, ты прав. Эту ночь там братья Куровы дежурили. Поедем-ка, поговорим с ними. К тому же, сменить их надо.
А на кладбище уже давно никого не было. Братья Куровы, проведя бессонную ночь, решили идти домой отсыпаться. «Кому, к лешему, нужно копаться у старых могил при свете дня!» – решили они.
Глава 31
Вот теперь она знает, что такое страх не за себя. Когда сотни мыслей, одна хлеще другой, а кажется, что голова пустая. Лариса даже сидеть не могла. Вертелась возле окна, выглядывала, привстав на цыпочки: какой осел придумал сделать подоконник на уровне ее груди! Дед явно промахнулся с архитектором. Вообще, здание ей не нравилось. Нелепое рядом с маленькими двухэтажками. Раскрашенное в коричневое и желтое, с узкими амбразурами окон, оно почему-то ассоциировалось у нее с тюрьмой. Но выглядело, надо признать, монументально. Окна кабинета Крестовского на пятом этаже выходили во двор, который был полностью превращен в автостоянку. Насколько Лариса понимала, в нарушении всяких санитарных норм: машины стояли прямо под окнами жителей дома напротив. Крестовский уже давно не утруждал себя соблюдением этих норм, он просто покупал себе новые, нужные ему.
Лариса плюхнулась в кресло. Все – таки какая сволочь это Севка! Волчонок! А она спала с ним! Хотя, при чем здесь это? Детей с ним заводить она не собиралась. Лариса вообще считала, что в этом городе нет такого, от которого бы хотелось ребенка.
Слава Богу, она успела дозвониться! Эта овца Катя, пока до нее не дошло, насколько дело серьезное, не давала ей номер его мобильного! Вот случись с ним что, она бы ее убила! Что же он не едет? А, собственно, где он? Она даже не спросила у этой куда он уехал! Лариса нажала кнопку громкой связи.
– Зайдите.
Секретарша вошла через несколько минут, нарочито медленно переступая тонкими ножками. «Ну ладно Лизка отцу «вешалку» подсунула, Дед-то где это чудо откопал?» – подумала Лариса, глядя, как та стоит перед ней, слегка покачиваясь на высоких каблуках.
– Принесите кофе! Кстати, куда уехал Евгений Миронович?
– Не имею понятия, – девушка поджала губы и усмехнулась одними глазами. Лариса тут же поняла, что та прекрасно знает, куда уехал шеф.
Из приемной послышался какой-то шум. Катя быстро выбежала.
– Ой, Евгений Миронович, как хорошо, что все в порядке, – услышала Лариса ее щебет.
– Иди домой, Катя, – Голос Крестовского звучал устало.
– А как же… Я же…
– Я сказал – домой! – Крестовский повысил голос, – Быстро! Очень быстро!
Хлопнула дверь, ведущая из приемной в общий коридор, и все стихло. У Ларисы перехватило дыхание.
Крестовский постоял около стола секретарши, пытаясь отдышаться. Нельзя показывать слабость, никак нельзя. Он шагнул в кабинет. «Господи, да понимает ли она, что она для меня сделала?», – подумал он, взглянув на замершую в напряженной позе Ларису. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.
– Смешно? – спросила она как-то уж очень спокойно.
– Ничего же не произошло, – пожал он плечами, – благодаря тебе, моя спасительница!
Крестовский попытался говорить весело.
– Тебя могли убить, – она встала с кресла.
– Ну, невелика потеря! Одним олигархом меньше…
– Тебя могли убить, – повторила она твердо, сделав к нему один шаг.
Он только сейчас заметил, какое бледное у нее лицо. Он чувствовал, что сильно замерз. Как-то очень неправильно – изнутри. В желудке, как ему казалось, лежали уложенные кирпичики льда, которые еще и причиняли боль острыми уголками. А вот ладони горели. И лицо горело, предательски выдавая его состояние. Он никак не мог понять, что он должен еще ей сказать. «Спасибо, ты спасла мне жизнь»? Он старался на нее не смотреть. Пытался «отогреться», искусственно вызывая в себе спокойствие. «Мне нужна передышка, я должен подготовиться. Я не могу вот так сразу! Она может оттолкнуть, и тогда я не выживу», – включился вдруг разум. А кто-то внутри шептал другое. И он прислушался к этому тихому голосу. «Ну, же! Давай, подойди! Не топочись на месте!»
И все же он опоздал. Ее руки уже обнимали его все еще крепкую шею, скользя то выше по затылку, по короткой стрижке, то, опускаясь под воротник. Он никак не мог увернуться от ее частых поцелуев. Коротких и легких прикосновений, обжигающих и без того горящее лицо. Он только и смог, что протянуть руки и замкнуть их в крепкий обруч у нее на спине. Она тут же выскользнула, потащила его куда-то, держа его ладонь у себя на лице, поминутно целуя эту ладонь с тыльной стороны. Ему показалось, что он падает. Он и упал. Но больно не стало. Стало вдруг невероятно тепло под ее легким телом. Руки уже помимо его воли обнимали ее талию, расстегивали пуговки на кофточке, и еще какую-то более сложную застежку. Он снял с нее все разом: и блузку и что-то очень легкое, кружевное. Ахнул, зарываясь между двумя аккуратными холмиками, вдохнул ее запах и замер. На секунду, чтобы пойти дальше, изучая губами каждый миллиметр кожи, вдруг покрывшейся крохотными пупырышками. Он ловко переложил ее под себя. Не отказался от ее помощи, когда она на миг отпустила его, чтобы расстегнуть джинсы. Свои и тут же его. Секунды ушли, чтобы сбросить оставшуюся одежду. «Теперь ты понимаешь, что не должен был уходить? Я без тебя ничто на этой планете, понимаешь?» – шептала она ему прямо ухо, смешивая этот шепот с горячим дыханием. Он кивал головой. Или это ему казалось, что он кивает. Потому, что она опять и опять спрашивала: «Ты понимаешь? Скажи, понимаешь?». Он понимал. Он теперь все понимал. Он понимал и то, что еще и не жил. Не начинал жить. А мог бы и не начать, если бы его сегодня… Это от нее он получил этот дар. Он понял вдруг, кто она. Она его ангел – хранитель. Значит, рано ему еще…
… Отдышаться никак не удавалось. Они уже просто лежали рядом, но ее руки, без конца прикасавшиеся к его телу, вновь сбивали его дыхание. Он хотел ей что-то сказать, но она закрывала его рот поцелуем, после которого он опять дышал часто и прерывисто. Он не обессилел, но сил встать не было. Зато были силы отвечать на ее поцелуи, самому ласкать ее влажные бедра и упругую грудь.
– Что ты с ним теперь сделаешь? – Лариса приподнялась на локте, заглядывая ему в лицо.
– Тебя это волнует?
– Да.
– А меня нет.
– То есть? – она удивленно вскинула брови.
– Мне теперь он не интересен.
– И?
– Лариса, что ты хочешь от меня услышать? Он уже у Кучеренко. Или уже…
Лариса замерла. Вот так быстро? Конечно, Севка сволочь. Но ему могли бы дать шанс оправдаться. Или не могли? Только не эти люди! «Я сама влезла туда, где живут по своим законам. Часто неписанным. Идти против – себе дороже. Или я с ним или… А что он со мной сделает?» – Лариса покосилась на Крестовского. Глаза закрыты. Лицо расслаблено. И только подрагивающие веки выдают его напряжение. Он явно ждет ответа.
– Ну и ладно. Сам виноват, – сказала она как можно более равнодушно.
Крестовский открыл глаза. Ласково прикоснулся губами к ее подбородку. Притянул к себе.
– Давай немного поспим, девочка, – сказал он сонно, обнимая ее одной рукой.
Спать Ларисе не хотелось. «Черт, и не уйдешь!» – она поудобней устроилась у него на плече, – Куда я теперь… «с корабля»? Она понимала, что от Крестовского ведет только одна дорога. В никуда.
Глава 32
Лиза буйствовала. С ней это происходило не чаще, чем раз в полгода, но зато после ее налетов на кухонную утварь не оставалось ни одной целой тарелки. Вот так ей давалось многомесячная игра в спокойствие. Ревность свою, конечно же, обуздать не удавалось, но, по крайней мере, выход злобной энергии она давала. Вот таким примитивным способом.
Сколько она себя помнила, она ревновала всегда. В детстве – отца. Даже к дяде Вове Кучеренко, который увозил его по выходным от нее. «По делам», – говорил он серьезно. И она ревновала к этим самым делам. Как она поняла, став постарше, не без оснований: у этих дел чаще всего ноги росли от ушей и были хорошенькие мордашки.
Ей все покупалось по первому требованию, а поэтому ценности никакой не представляло. Даже норковый полушубочек, подаренный на четырнадцатилетие. Хвалиться она не умела, умом понимая, что чем больше зазнайства, тем меньше подруг. А без подруг было скучно. Отец – в делах, дядя Вова при нем, она при няньке. Нянька – дура. Кроме, как «скушай, деточка, котлетку» или «поди, деточка, поспи», она от нее ничего добиться не могла. Про месячные ей рассказал дядя Вова. Нянька только завопила, когда увидела ее бледное от испуга лицо и испачканное бельишко. Дядя Вова, вытолкав бестолковщину из ее комнаты, быстро посвятил ее в перемены в ее статусе. Да так, что она с гордостью заявила отцу за ужином: «Ты можешь выпить за меня бокал шампанского, папа. Я сегодня стала женщиной». «Не женщиной, а только девушкой», – быстро вклинился дядя Вова, пытаясь исправить положение. Его друг уже собирался начать орать и принимать меры. Отец после его уточнения только что и вздохнул глубоко и успокоено. И отвел глаза в сторону. Но шампанское принести велел. А на следующий день подарил сережки с рубинами в виде капелек. Символично.
