Владимир Лидский - Два солдата из стройбата
Мать Веры умерла, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Отец, работавший фрезеровщиком на одном из местных заводов, был человеком слабым и в хорошие времена выпивавшим даже более, чем того требовали обстоятельства. Смерть жены стала для него таким ударом, от которого он не смог оправиться. Мгновенно потеряв все жизненные ориентиры, он запил так, что содрогнулись окрестности. Его запои длились днями и неделями, и только с трудом возвращаясь в опостылевшую реальность, он начинал осознавать весь ужас происходящего и в отчаянии ползал на коленях перед дочерью. Вымолить прощение у ребёнка ему не удавалось и он, продержавшись некоторое время, снова уходил в запой. Вера крепилась из последних сил, – через силу посещала школу, стирала, гладила, из каких-то продуктовых остатков пыталась приготовить что-нибудь съедобное. Отец постепенно деградировал и сходил с ума. Однажды, когда Вера мылась в душе, он сорвал шпингалет с двери ванной комнаты, вломился внутрь и стал хватать девочку руками, плача и прижимаясь грязной головою к её мокрому худенькому телу. Вера с трудом отбилась от него, но через неделю попытка повторилась. Отец надавал ей по щекам, пригрозил изуродовать лицо и силой уложил на продавленный диван… Смрад отцовского дыхания и звериный запах его тела она запомнила навсегда как инквизиторскую пытку, и воспоминания об этом ужасе впоследствии всегда вызывали у неё рвотный рефлекс.
Как-то мартовским вечером пьяного отца задержали дерзкие менты, хотели препроводить его в вытрезвитель, но он оказался ещё более дерзким, – сопротивлялся, поливал их матом и в нелепой свалке повредил одно милицейское лицо. Менты рассвирепели и отпинали его ногами. Полночи он пролежал на холодном асфальте, потом очнулся, утвердился на ногах и к утру кое-как добрался до квартиры. Три дня пролежал на своей всклокоченной постели, и Вера подносила ему литровую банку, в которую он мочился кровавою мочою, а на четвёртый день его увезла в больницу «Скорая», где он вскоре и скончался, не успев даже помолиться напоследок. С похоронами помогли соседи, и Вера осталась одна-оденёшенька на белом свете. Слава Богу, оставалась крыша над головою, но нужно было что-то кушать. Сначала Вера продала припрятанное обручальное кольцо матери, потом старенький телевизор, до которого в своё время не дошли алчные отцовские руки, а потом регулярно стала ходить в парк культуры и отдыха, где подъедала за беспечными посетителями остатки их незамысловатых трапез…
Сержант с Верой минут десять ещё молча посидели и пошли по направлению к танцплощадке, где уже вовсю гремела музыка. Они купили входные билеты и вошли за сетку, где молодёжь потихоньку начинала разминаться под громкие вопли хриплого магнитофона. Круглов с Верой постояли в ожидании, обсуждая местных подростков; танцплощадка, между тем, наполнялась, и вскоре на бетонном пятачке собралась довольно внушительная толпа. Кое-кто из молодёжи был уже в некотором подпитии, но вели себя все пока что чинно, никто ни к кому не лез и не задирался, как это иногда бывает на подобного рода вечеринках. Гремели быстрые композиции, но отрываться по полной после того, что рассказала Вера, Круглову было как-то неудобно. Они дождались медленной мелодии, вошли в освещённый круг и скованно потоптались, слегка обнявшись. Положив одну руку на её талию, а другою охватив плечо возле худенькой лопатки и ощущая ладонью тонкую бретельку лифчика, сержант уверенно вёл девушку и завороженно смотрел в беззащитную тёмную впадинку на шее партнёрши. Молодёжи всё прибывало, музыка гремела всё зажигательнее, а подвыпивших парней становилось всё больше. Отдыхающий народец уже сильно разгорячился, слышны были вопли и подвывания, а прыжки и коленца с каждою минутою делались всё развязнее. Медленные мелодии включали редко и потому Круглов с Верой больше стояли в полумраке, наблюдая за танцующими, но если начинала звучать подходящая музыка, сержант сразу брал девушку за руку, и они выходили под свет прожекторов. Прикасаясь к худенькому хрупкому тельцу, Круглов чувствовал грубое желание, преодолеть которое было невозможно. Он ощущал запах девичьих волос, податливую талию, мягкий живот и, проклиная себя, пытался прижать её покрепче. Вдруг вдалеке что-то громыхнуло и на бетон танцплощадки упали редкие холодные капли. Никто не обратил на это никакого внимания, но через несколько минут дождь сыпанул по полной. Молодёжь стала разбегаться. Круглов с Верой, схватившись за руки, понеслись вместе со всеми. Покинув парк, они рванули по улице и, спасаясь от дождя, забежали в первый попавшийся подъезд. Поднялись на самый верх, на чердачную площадку и тут сержант прижал девушку к перилам. Она не сопротивлялась, наоборот, обняла его и прильнула мокрою щекою к его щеке. Круглов задрожал. Где-то на задворках сознания мелькнула покаянная мысль: «Зачем?… Как-то не по-людски…». Но – мелькнула и погасла, Круглов её даже не заметил. Больше всего он опасался, что кто-нибудь снизу выйдет из квартиры и заметит их в неприглядных позах, а то ещё и заорёт, прогоняя. Но всё обошлось, никто не вышел.
В подъезде стояла гулкая тишина…
Разгорячённые, Круглов и Вера быстро высохли и присели на ступеньки передохнуть. Круглов хотел закурить, но подумал, что табачный дым обязательно взбудоражит кого-нибудь из особо беспокойных жильцов и спровоцирует маленький скандал. Он убрал сигареты в карман, посмотрел на Веру и с некоторым усилием сказал: «Хочешь… это… за деньги?». Вера поёжилась, – то ли от холода, то ли от вопроса сержанта…
Через полчаса они уже ехали на попутке в часть; время увольнения заканчивалось, а Круглову нужно было ещё успеть пристроить куда-то новую подругу. Прибыв на место, он завёл её на территорию части со стороны узкоколейки, огибающей дальний периметр воинских владений, в том месте, где располагались склады, мастерские, баня и свинарник. Колючая проволока за баней, защищающая от проникновения внутрь вражеских лазутчиков была раздвинута кем-то в непамятные времена и все об этом знали, но дыру не трогали; видно заинтересованность в ней была не только у солдат. Они зашли, и Круглов повёл её в кочегарку, где вот уже третью неделю, ссылаясь на ремонт колосников, почти постоянно пребывал кочегар Магомед, даргинец из Кизляра. Через месяц-полтора должен был начаться отопительный сезон, и начальство сквозь пальцы смотрело на отсутствие Магомеда в роте. Круглов привёл Веру в кочегарку и сдал с рук на руки даргинцу. Потом он через колючку покинул территорию части и вновь вернулся, но уже через КПП, предъявив дежурному свою увольнительную и сделав отметку о возвращении.
День кончался, сгущалась ночь, служивые в казармах готовились к отбою. Кто-то ещё досматривал телевизор в Ленинской комнате, кто-то дописывал письма, кто-то достирывал подворотничок, а в канцелярии дежурный по роте прапорщик Санда уже готовился к вечерней поверке. Круглов зашёл в казарму и доложил ему о своём прибытии.
В кочегарке, между тем, Магомед без обиняков предложил Вере забраться на нары, расположенные за огромным отопительным котлом, и через пару минут полез за ней следом. Поудобнее умостив её на промасленном бушлате, он недвусмысленно пристроился рядом. Вера заплакала и отвернула голову к кирпичной стене кочегарки…
Когда Круглов доложил прапорщику Санде о своём возвращении из увольнительной, тот обрадовался, потому что теперь можно было спихнуть вечернюю поверку, отбой и часть ночного дежурства на сержанта, а самому пойти в штабное помещение и бухнуть там с дежурным по батальону. Капитан Рымарь ещё днём намекал Санде о такой возможности и предлагал посетить его в штабе часов в десять-одиннадцать. У прапорщика организм горел с самого утра, потому что накануне была большая попойка с бабами, на одну из которых он твёрдо рассчитывал, но доза бодрящего лекарства в тот день оказалась несколько завышенной и произвела прямо противоположный ожидаемому эффект, вследствие чего бабы в конце концов оказались ему не по зубам. Утром он с трудом очнулся и, неважно оценивая окружающую действительность, заступил в дежурство по роте. Опохмелиться в течение дня было невозможно; постоянно преследовали неотложные служебные дела, да и свирепый батальонный постоянно крутился на территории. Уже счастье, что Санда нигде не столкнулся с ним вплотную, потому что дичайшие нарзанные пары в случае подобной встречи могли бы привести командира в неописуемую ярость. Так что мучиться прапорщику пришлось до самого вечера. Однако долгое горение организма расцвечивало дополнительными красками предстоящее мероприятие и делало вожделение похмелья навязчивой идеей. Словом, Санда спешно отдал все необходимые приказы сержанту и нетерпеливыми шагами направился в штаб.
Круглову пришлось, уложив роту, ещё с полчаса помаячить в казарме, и только потом он отправился в столовую трясти поварят. Поварята накормили его – поджарили картохи, налили сладкого чаю и дали с собой большую алюминиевую миску с макаронами и полчайника компоту. Сержант понёс еду в кочегарку. Зайдя внутрь, он увидел заплаканную Веру и довольного Магомеда. Сразу всё поняв, он подошёл к Магомеду и заехал ему в ухо. «Убью, шайтан!» – рыпнулся было кочегар, но Круглов поднял внушительный кулак и поднёс его к носу строптивого даргинца. Тот отступил. Сержант отдал еду Вере и пошёл во вторую роту искать банщика. Сначала он хотел, договорившись с фельдшером, поселить девушку в санчасти, но потом подумал, что санчасть – слишком заметный и чересчур посещаемый объект; её пребывание там, скорее всего, довольно быстро обнаружит начальство. Или кто-нибудь из доброхотов оперативно настучит. А баня посещается солдатнёй только раз в неделю и в этот день Веру можно будет переводить к даргинцу. Поэтому он и решил найти банщика. Койка ефрейтора Есеналиева, заведующего помывочным хозяйством, почему-то оказалась аккуратно застеленной, хотя после отбоя он должен был спать вместе со всеми. Круглов вернулся и обнаружил банщика на рабочем месте. Тот сидел в предбаннике на ворохе грязного солдатского исподнего перед облупленным стенным зеркалом с водочною бутылкою в руках и в одиночку жрал водку прямо «из горла», закусывая сладкую горечь алкоголя чернушкою с какими-то дрянными консервами. По степени наполненности (или лучше сказать – опустошённости) бутылки сержант определил, что процесс начался сравнительно недавно и, пока он не перешёл в необратимую стадию, поспешил объяснить банщику суть дела. Ефрейтор на удивление быстро всё сообразил и попросил только не задерживать поселение, потому что в противном случае он вряд ли уже сможет быть полезным Круглову в решении каких бы то ни было организационных вопросов. Сержант быстро сгонял в кочегарку и привёл Веру. Есеналиев отвёл её в свою каптёрку, где стояла широкая банная лавка, покрытая матрасом и застеленная солдатским одеялом. На всякий случай Круглов, шутливо ухватив банщика левою рукою за горло, слегка сжал его острый кадык могучей пятернёй и строго пригрозил: «Ну, ты смотри… это… не балуй…». И пошёл в роту. Для банщика, впрочем, угроза сержанта не имела ни малейшего значения, поскольку у него в жизни были свои приоритеты, и разделять собственную индивидуальную нирвану с кем бы то ни было, пусть даже и с симпатичной девушкой, в его планы не входило. А посему Вера могла спокойно улечься и заснуть. Что она незамедлительно и сделала.
