Маша Царева - Русская феминистка
Мне-то было всего тринадцать, а вот в теле Вени уже вовсю бушевали тестостероновые бури. Однажды он наклонился и поцеловал меня, прервав на полуслове. А потом заметил удивленно:
– Ого, а ты хорошо целуешься! Ничего себе, какие пошли нимфетки.
Я промолчала – мне нравилось казаться опытной. Это закон природы: чем ты моложе, тем более прожженной хочется казаться. В четырнадцать ты придумываешь воображаемых партнеров, а в двадцать пять врешь мужчине, что он у тебя третий (честное слово, я знаю живых настоящих женщин, которые так и делают). К шестидесяти же в тебе и вовсе просыпается викторианская леди, которой претят даже чужие короткие юбки, и ты уже скорее по привычке, чем ведомая темной страстью, шипишь им вслед, почему-то напрочь забыв о том, что в юности и сама гуляла по крышам.
Да, впервые в жизни я была влюблена.
Мы проводили вместе почти все время – на стареньких велосипедах уезжали в сторону Оки, пытались искать грибы в местных хилых рощах, собирали полевую мяту и зверобой для моей Лу, строили шалаш, пекли картошку и вслух читали друг другу гоголевского «Вия» и толстовского «Упыря».
Это была идеальная детская любовь.
Но даже тогда, в жалкие тринадцать лет, я не мечтала о том, что у нас может получиться «вечная чистая любовь». Наверное, Лу была отчасти виновата в том, что я стала такой циничной.
Меня охотно принимали в доме Вениамина, его родители находили забавной некрасивую, но остроумную девочку, которая любила рассуждать о жизни и умела так амбициозно мечтать.
А я смотрела на его родителей – молчаливого папу и моложавую красивую мать – и понимала, что они построили вокруг себя именно такой мир, от которого Лу всю жизнь пыталась меня уберечь. Отец зарабатывал деньги, мать занималась домом. Хотя оба учились в медицинском, и говорят, ее считали более перспективной. Но она сочла нужным принести эту «женскую» жертву. Она была идеальной хозяйкой – пекла прекрасные пироги, делала французский омлет в духовке и даже на даче придумывала гурманские изыски вроде лукового супа. Сама же ела как птичка. «У меня есть мечта – всю жизнь прожить в одном размере!» – говорила она. Однажды я не выдержала и ответила: «У меня тоже есть мечта – изобрести лекарство от ревматоидного артрита!» Мне кажется, ей стало неловко. Но мне было всего тринадцать, и я еще не умела делать скидку на чувства других людей. Лепила все как есть.
Отец Вени однажды рассказал, что в детстве ему тоже нравилось забираться на крышу. Телескопа у него не было, но он смотрел на звезды просто так. И мечтал о том, чтобы каждая мерцающая точка была населена живыми существами – на какой-то звезде живут огромные говорящие коты, а на другой – злые карлики.
Иногда я смотрела на Веню и думала – как, когда, в какой момент это случится? Как это вообще с ними происходит? Совершенно точно это социальная программа, а не генетическая. Как милые романтичные мальчики, мечтатели и пираты, превращаются в домашних тиранов? Почему в детстве они влюбляются в девчонок, которые способны бок о бок съехать с ними на велике с пригорка, разбить коленки, а потом все лето гордиться боевыми ранами? А когда такие пираты взрослеют, они почему-то выбирают принцесс, нежных и ранимых инопланетянок, которые будут смеяться даже их глупым шуткам и печь для них булочки к завтраку?
У каждого мужчины есть волшебная палочка, которая помогает ему чувствовать если не власть в полном смысле этого слова, то хотя бы принадлежность к особенной, привилегированной касте. Это талисман силы – каждый, кто прячет волшебную палочку в штанах, считает себя вправе шутить о блондинках за рулем, женской логике и бабьей доле.
Однажды на моих глазах развернулась такая сценка. Дело было на чьем-то дне рождения, собралась разномастная компания, все пили «Блади Мери» и говорили обо всем подряд. И вот одна женщина обмолвилась, что любит прозу Айрис Мердок, на что кто-то из мужиков, глотнувший лишнего, немедленно отреагировал отповедью: мол, женская проза – это сопли в сахаре, обсуждать ее всерьез не имеет смысла.
Женский мозг легче мужского, это доказано наукой. Женщина по определению не может создать гениальное произведение искусства, о чем свидетельствует вся история человечества. Она всегда обречена быть ремесленником от творчества. Бабы – дуры потому что.
Любительница Айрис Мердок была кандидатом филологических наук и владелицей собственного бизнеса, небольшого, но вполне успешного. К маргинальным спорам о вечном она не привыкла, потому что большинство ее друзей были либо интеллектуалами, либо приятными в общении остроумными пофигистами. Она смущенно пролепетала что-то очевидное – мол, для статистики по этому вопросу годится лишь небольшая часть истории человечества, меньше века. Когда женщина добилась равных прав, смогла выйти из кухни или – в зависимости от социального положения – из будуара, получить образование, претендовать на что-то большее, создавать что-то, помимо детей и пирога с капустой.
Даже сейчас мы имеем дело с иллюзией равенства – женщине приходится гораздо сложнее. Что уж говорить о тех временах, когда у нее не было никаких шансов устроиться, например, учеником-подмастерьем к именитому живописцу или поступить в университет.
Ее оппонент продолжал куражиться на тему «мужики умнее баб, и точка». Может быть, в иной ситуации она и промолчала бы, но три «Кровавых Мери», находившихся в ее желудке, решили ее защитить:
– Может быть, мужчины и умнее женщин, – сказала она. – Но я как частность умнее и успешнее, чем лично вы. И диссертацию защитила, и бизнес создала с нуля… Кстати, а вы чем занимаетесь? Кажется, водитель? – И она ушла, взмахнув полой шубки из скандинавской норки, а он остался дурак дураком.
Я слышала версию, что суфражистки начала века ввели в моду курение не потому, что хотели присвоить себе классическую мужскую привычку, а потому, что сигарета – фаллический символ. Подобие волшебной палочки, которое было необходимо, чтобы поверить в собственную самость.
Я люблю Фрейда за его концепцию бессознательного, но ненавижу за отвратительные шовинистские пассажи.
Он писал: «Маленькая девочка – это на самом деле маленький мужчина… Случайно обнаружив у брата или сверстника пенис, она узнает в нем более совершенный аналог собственного невзрачного органа, и с этого момента ею овладевает зависть к пенису. Эта зависть затвердевает в ней как рубец и превращается в ненависть к себе. Вскоре девочка начинает разделять презрение мужчины к ее полу, лишенному столь важной части организма».
Может быть, современницы Фрейда и испытывали зависть к противоположному полу, но мы, женщины нулевых, прекрасно чувствуем себя и в собственной шкуре. Мы знаем, что можем добиться всего, чего захотим, не подражая мужчинам, а оставаясь сами собою. И никакая «волшебная палочка» нам не нужна, мы и без нее замечательно колдуем.
Сильный пол?
Ага, скажите это моей приятельнице, чемпионке по метанию ядра, сто килограммов литых мышц и стать амазонки.
Мужчины скачут вокруг своей волшебной палочки, точно дикари из племени мумбу-юмбу вокруг ритуального костра. Если природа наделила тебя качественной палочкой – ты царь зверей, если же палочка подкачала – чувствуешь себя малышом, который развернул золотую упаковку рождественского подарка и обнаружил, что там ничего нет. Но разумеется, соврал друзьям в школе, что там была двухметровая ракета «Лего», а то вдруг решат, что ты ущербен, раз тебе даже под елку подарка не кладут.
Я очень люблю уличные кафешки в Камергерском переулке – сидишь с чашкой латте, солнце щекочет нос, а мимо ходят нарядные дамочки, вальяжные мужчины и колоритные фрики. И вот однажды сидела я в кафешке с моей коллегой Анитой, и пили мы имбирный лимонад со льдом, и обсуждали прохожих. Вон у той девушки каблуки похожи на цирковые ходули. И как ей удается спуститься с них без парашюта? Неужели желание быть похожей на Барби сильнее опасности сломать лодыжку.
А вот та дамочка накрасилась, словно собирается петь в Большом и хочет, чтобы даже зрители бельэтажа разглядели ее черты. Мне всегда казалось – чем старше женщина, тем меньше косметики. Клоунская раскраска выглядит трогательно лишь на юных лицах – в этом есть оттенок шалости. Как будто едва выпорхнув из детства и еще не выбросив кукол и мишек, она стащила мамину косметичку и жадными мазками раскрасила свое лицо; она собирается жить на полную катушку, хватать охапками, бросаться грудью на ветер и так далее. Когда же взрослая женщина делает макияж в стиле актера-травести, это выглядит жалко. Как неудачная попытка ухватить за хвост то время, когда каждый встречный норовил, в меру своей интеллигентности, либо ущипнуть за попу, либо сказать, мол, ваши глаза бездонны как июньское небо (разумеется, тоже с целью ущипнуть за попу, но уже в режиме свидания).
И вот Анита вдруг говорит:
