Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь
– Ну уж.
– Я говорю о Божественном, о любви. О том, что может мир спасти. А выборы – то, что могут мир погубить. Да Бог с ними.
Я о себе. Я вспоминал Маяковского: любовная лодка разбилась о быт. И думал, а моя любовная лодка разбилась о любовную подводную лодку. Да нет. Нет. Маяковский прав – любовная лодка всё же разбилась о быт. Переход на новую работу, перемена места жизни, город ли, квартира, любимый из юности, отец ребёнка, нынче муж – во всём появляется третья сила, включается чья-то помощь и прочее… Помощь ломает сложившиеся отношения. Чужая помощь. Да, да – пути Неисповедимого неисповедимы. И чаще всего через быт. Быт, быт ломает любовь.
А вообще, я тебе скажу… Мне больно это говорить, но, пожалуй, так. Был любовный угар. Слава Богу, что был. Прошёл, прошёл угар. Хвала Господу, что отдалась угару и подарила счастье нам обоим. В счастье мы оба купались. Не всем в жизни это выпадает за век, отведенный нам Богом. Морок прошёл. Амок ушёл. Жизнь заставила задуматься. Выбрала жизнь. Разумно и правильно. И теперь сотни раз благодарю я судьбу и её за то, что было. А она… Она, если умна и благородна, тоже должна благодарить судьбу за павшее на нас.
– Да дура она. Ты… И, слава Богу, что…
– Прекрати! Ничего ты не понял. Думаешь этим меня утешать? Я не хочу, чтоб её ругали при мне. И вообще, она достойна самых лучших слов и воспоминаний. Просто жизнь не райское поле. И всё равно она заслужила рай. Жаль, что если мы и окажемся ТАМ в одном месте, так и не узнаем друг друга. Тел не будет. А души… Я не хочу слушать про неё ничего плохого. Я-то её люблю. Люблю! Я стараюсь ходить в вещах, что она мне купила. Вроде бы она всё ещё со мной. Понял! А она… Ну, скажем… «Но я другому отдана и буду век ему верна». Ну, с поправкой на наш век. Всюду Пушкин… Ты знаешь, она всё время стоит перед глазами и прокручивается в голове наша последняя встреча. Я слова вымолвить не мог, хоть и автоматически что-то выдыхивал из себя. И не сказал ничего, что столько времени конструировал в ожидании возможной встречи. И даже главное: «Помни, моё ушедшее счастье, чтобы ни случилась, как бы твоя жизнь не повернулась, знай: мой дом – твой дом. Но она стояла с таким спокойным лицом, время от времени, говоря почему-то «спасибо».
Прокрутив всё это в голове, я понял, что она меня не любила. Это был любовный угар от тоски по мужчине рядом. И дело не в сексе. Для неё это не проблема жизни, хотя не осознанно, но она рождена для более, чем будничного секса. А ведь секс важен для человека. Секс сделал человека, а не труд. Обезьяна тоже трудилась. Секс вызвал любопытство, нормальную человеческую, душевную конкуренцию. Но не секс определяет любовь. Не он двигал нашу любовь. И не было любви. Была тоска, был угар. И искрометное счастье. У меня.
А у неё… Иначе она не могла бы так вдруг оборвать. Я не сделал ничего сомнительного, плохого, ничем не обидел. Мне кажется. Разве что, нудно жаждал частых звонков, желая слышать родной голос: «Это я. Вы как?» И мне уже было достаточно. Нет, так не обрывается. Любовь оставляет, ушедши, след. Я говорил с ней и никакого следа не усмотрел. Спокойствие. Впрочем, я говорил, что она жёсткая и в случае нужды возьмёт любовь за горло. Или её сильный характер не только совладать может с любовью, но и с лицом, глазами, голосом при случившейся встрече и разговоре.
Ну да ладно. Я про себя хочу. Я всё сказал про её проблему, про её любовь-нелюбовь. У неё прошёл угар и она обрела спокойную жизнь рядом с достойным человеком. А я как любил, так и люблю. По-видимому, это моя лебединая песнь. Мне важна моя любовь. Она к ней уже отношение не имеет. Мне важно любить её. Мне важно. Она запустила мотор и он работает – вечный двигатель в пределах моей жизни. Даже если и будут у меня некие амбулаторные эпизоды, которые, конечно, не совладают с тем, что меня настигло и дало жизнь на будущее, сколько бы оно не продлилось. Это мне – не ей. Действительно… Пушкин, опять Пушкин: «Я Вас любил (люблю), любовь ещё, быть может, в моей душе угасла не совсем, но пусть она Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем…». Но сам-то я имею право любить, пусть и себе в подушку. Кто мне запретит!? Всё равно спасибо ей. «Я Вас любил, так искренне, так нежно, как дай Вам Бог любимой быть другим». Искренне желаю ей такого же счастья, что посетило меня, когда она была рядом. И не смей! Ни одного плохого слова. Она ангел. Для меня ангел. Святая. Да! Святая! И молчи. Я… Она… Любовь и гнев не совместны…
– Ладно. Пора тебе угомониться. «Душа покоя просит». Пора и твоей душе. Впереди беспечальная жизнь. Живи и радуйся. Отрешись. Встань на путь…
– Ничего ты не понял. Мне не нужен покой. Я живу. Я старик и страдаю. Солнечное страдание… Благодарю за счастливые страдания. Любовь – вариант мазохизма. Тянет к этим страданиям. Ведь знаешь, что впереди страдания, но и счастье. Это блядство жизнь украшает и никаких страданий. А что ТАМ, ДАЛЬШЕ, ЗА ПОВОРОТОМ мы не знаем. Здесь знаю – потому и жду. Я весь во «вдруг» – вдруг позвонит. Она. Я не расстаюсь с мобильником – вдруг!
* * *Ефим Борисович переходил от картины к картине. Он смотрел на эти абстрактные композиции и не вдавался в идиотские размышления, что бы они обозначали. Они рождали в нём какие-то чувства, что-то его непонятно волновало, как и когда он слушал музыку. Когда он последний раз был с Иланой в консерватории, что-то похожее возникало у него и в тот раз. А что? Да кто ж его знает – волнует. Картины ли, музыка ли – всё не стандартное вызывало у него сходные волнения. А, может, и страдания. Сейчас всё было в одну точку. Он и пошёл на эту выставку в надежде вдруг встретить… А зачем? Для продления, возбуждения, вроде бы, уходящей печали? Да нет – раз пошёл, стало быть, никуда они не уходят. Вот эти разноцветные углы фигур кололи душу и…
– Ефим Борисович. Здравствуйте. Какая встреча. Вас только и можно случайно встретить. Хоть бы позвонили когда-нибудь.
Ефим расплылся в улыбке, поцеловал руку относительно молодой женщине и мучительно вспоминал, кто эта, так сказать, прекрасная незнакомка. Он смутно припоминал её. Он явно знал её – но сопоставить её с какой-то жизненной ситуацией не мог. Его привлекли украшения в ушах и на пальце, которые он видел и на Илане. Уже этим она ему понравилась. Но где, кто, когда? Да, ладно – выяснится в процессе разговора.
– Судьба должна же сводить людей при случайных встречах. Вот и без звонков свело нас здесь.
– Юра мне говорил, что последнее время вас вообще мало кто видел. Вы скрылись в своей берлоге. Вы работаете ещё?
– Считаете, что пора на пенсию?
– Отнюдь. Вы прекрасно глядитесь. Никогда не скажешь, что возраст пенсионный. Я прекрасно помню, что когда был Юрин юбилей, вы сказали, будто ваш уже прошёл. Я и тогда не поверила.
Вспомнил! На юбилее своего товарища он сидел рядом с ней и даже на своей машине довёз её до дома, который где-то недалеко от него. Теперь бы вспомнить, как её зовут. Она взяла его под руку и подвела к картине, которую ей хотелось бы купить. И в его памяти возник тот эпизод, когда она было его пассажиркой. Звали её Лена. Она какая-то бизнесменша и в тот раз, как сказала, приехала без машины, чтобы можно было выпить. Ефим Борисович решил показать, что он всё прекрасно помнит и даже их совместную поездку в тот раз.
– Может, вы и сейчас, как и тогда, без машины?
– Именно. – Она засмеялась. – Помните наш выезд. Машина на техобслуживании. Мои ребята занялись ею.
– Какое счастье. Остаётся спросить, что за ребята. И могут ли помешать нашему сегодняшнему выезду.
– Не берите в голову лишнее. Сегодня нам никто не помешает.
– Это многообещающе звучит.
«Илана меня так никогда не подхватывала под руку. Илана меньше ростом. Только украшения почему-то такие же…»
Они ещё недолго походили меж картин и скоро пошли к выходу.
– Безусловно. Я очень рада, что вас встретила. Надеялась, что вы позвоните, как и обещали в тот раз.
«Хоть убей, не помню, что я обещал. Илана заполонила всё. Какие обещания. Я помнил только, если кто-то заболел и просил о помощи. Как у всякого начинающего маразматика, профессиональная память держится дольше».
Лена беспрерывно что-то говорила, а он мысленно вспоминал Илану и почему-то сравнивал их.
– Может, Леночка, поедем ко мне? У меня дома тоже есть картинки. Они вам могут понравиться. Но не для продажи.
– Вы думаете, я их смотрю сугубо меркантильно?
– Не думаю, но к слову пришлось. Так ко мне?
– Вообще-то я сегодня маненько притомилась.
– Кофием, так сказать, отпою. Большего, пожалуй, ничего нет. Алкоголь, впрочем, дома имеет место. Но пить тогда придётся вам в одиночестве. Иначе я вас не смогу отвезти домой.
– Ладно. Там разберёмся. Едем к вам.
Дома он подвёл её к стене, где расположилась небольшая его коллекция. Лена смотрела их, хоть и глубокомысленно по виду, но на самом деле весьма рассеянно. Они переступали от картинки к картинке. Ефим рассказывал, что, кто и откуда. Недолго. Пожалуй, они даже и не переступали – всё рядом. Не зал и не коллекция, а несколько картин. Лена придерживала его за локоть.
