Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай
– Заходи. Сейчас рожу мою увидишь – у тебя желание стремные фильмы смотреть на раз отшибет.
– Все так сугубо?
– Еще хуже. Пойдешь ко мне – захвати священника. Я перед смертью исповедоваться хочу.
– Мне исповедуешься. Все, иду уже.
– Э… Захвати мне по дороге сока яблочного и яду крысиного. И того, и другого – по литру.
– По три. Для верности. Все, отбой.
Я болею раз в год. Точно под Новый год. Все начинается с бронхита, который переходит в пневмонию, и я лежу две недели овощем, мечтая умереть.
Лежу и представляю, как это будет…
Моя кожа на лице стала прозрачной, глаза такие голубые-голубые… Волосы длинные, волнами, до пола… Вокруг меня собралась куча родственников и всяких приживалок, и все шепчутся: «Ой, бедненькая… Такая молоденькая еще.. Такая красивая… И умирает… А помочь мы ничем не можем… »
У моего изголовья – седовласый доктор Борменталь. Он тремя пальцами держит мое хрупкое запястье, считает пульс и тревожно хмурит брови. А я тихо так ему шепчу: «Идите домой, доктор… Я знаю, я скоро умру… Идите, отдохните. Вы сделали все, что могли… » – и благодарно прикрываю веки.
Доктор выходит из комнаты, не оглядываясь, а его место занимает Лелька. Она вытирает себе сопли моими длинными волосами и рыдает в голос. Потому что я такая молодая – и вдруг умираю…
А однажды я вдруг приподнимусь на локте, и лицо мое будет покрыто нежным румянцем, и я пылко воскликну: «Прощайте, мои любимые! Я ухожу от вас в лучший из миров! Не плачьте обо мне. Лучше продайте мою квартиру и пробухайте все бабки! Потому что я вас очень люблю!»
И откинусь на высокие подушки бездыханной.
И сразу все начнут рыдать, и платками зеркала занавешивать, и на стол поставят мою фотографию, на которой я улыбаюсь в объектив… Нет. Это дурацкая фотка. Лучше ту, где я в голубой кофточке смотрю вдаль… Да. Точно. Я там хорошо вышла.
И закопают меня под заунывные звуки оркестра, и пьяный музыкант будет невпопад бить в медные тарелки…
Но я не умираю. Я мучаюсь две недели, а потом выздоравливаю.
И наступает Новый год. Болею вторую неделю.
Изредка мне звонят подруги, интересуются степенью моего трупного окоченения. Потом спрашивают, не принести ли мне аспирина, получают отрицательный ответ и уезжают к бойфрен-дам. А я болею дальше…
Но сегодня мне еще не позвонил никто.
Кроме Генри…
Он вообще звонил часто. Но почему-то меня его звонки не раздражали. Нет, я не ждала их и вообще не вспоминала о нем между звонками. Но вдруг поймала себя на том, что не разговаривала по пять часов по телефону с тех пор, как училась в школе.
О чем можно говорить пять часов? А обо всем. Обо всем и ни о чем.
Иногда Генри приходил ко мне в гости и мы пили чай на кухне.
Он рассказывал, как они с Сашкой в детстве угнали у соседа ушастый «запорожец», а я улыбалась и перекусывала зубами нитку, которой пришивала пуговицу к его куртке.
Мне было с ним спокойно. Уютно. Хорошо мне было. Пару раз возникали мысли оставить его у себя на ночь, но я их тут же отгоняла. Я не хотела терять то, что у нас как-то незаметно складывалось.
У Димки были девушки. И немало.
У меня тоже были какие-то связи, из которых, как я надеялась, может со временем вырасти что-то большее, чем просто секс по субботам.
В общем, от добра добра не ищут. Радуйся тому, что имеешь, и не пытайся выкачать из этого больше, чем тебе дают. Жадность еще ни до чего хорошего не доводила.
Дзынь-дзынь!
Открываю дверь.
На пороге стоит сугроб.
– Привет! – говорит сугроб и дышит на меня холодом.
– Привет, – говорю, – ты сок принес?
– Принес, – отвечает сугроб. И добавляет: – А яду нет. Кончился яд. – И без перехода: – Ой, какая ты убогая…
– Спасибо, – поджимаю губы и копаюсь в сугробе в поисках сока.
Сугроб подпрыгивает, фыркает и становится похож на человека, который принес сок и плюшевого Деда Мороза.
– Дай! Дай! – тяну руки и отнимаю игрушку.
– Пошли чай пить, – пинает меня сзади человек-сугроб, и мы идем пить чай…
Дед Мороз стоит на столе, поет и топает ножкой…
На улице – холодно. И дома холодно.
Только под одеялом тепло. И даже жарко.
Я в первый раз за всю последнюю неделю засыпаю спокойно. Я не кашляю, у меня нет температуры, и я прижимаю к себе Деда Мороза.
– Умирать не передумала? – слышу рядом голос и чувствую в нем улыбку.
Улыбаюсь в темноте и делаю вид, что сплю.
ВСЕ У НАС БУДЕТ ХОРОШО– Ксень, – Генри кинул в чашку два куска рафинада и пододвинул ее ко мне, – останься у меня на ночь в пятницу.
Я отхлебнула горячий чай, сунула в рот конфету и ответила с набитым ртом:
– Ну на фига, Дим? Ты ж знаешь, я на подъем тяжелая. А по пятницам у меня вообще настроения никакого нет.
Генри присел на корточки, положил голову мне на колени и посмотрел в глаза:
– Знаешь, такое ощущение, что я в Бирюлево живу. Пешком же десять минут. А с пятницами мы, кажется, разобрались.
У тебя есть я. Я тебя даже люблю. Иногда. Ну, во всяком случае, делаю вид, что люблю. Не хочется тебя обижать…
– Говнюк.
– Ага. Зато твой. Ты себе завидовать должна. А не жалеть себя. У тебя ж теперь Генри есть. Вдумайся только: сам Дмитрий Николаевич Вербицкий оставил свои великие дела и, вместо того чтобы пить вкусную водку в компании славного своего друга Сашки, сидит у тебя на кухне и уговаривает пойти к нему в гости. Так везет раз в жизни, да и то не каждому.
Я пошуршала фантиком от конфеты.
– Хорошо, я приду. Только пообещай, что в пятницу ты с Сашкой встречаться не будешь.
– А почему?
– Не прикидывайся шлангом! Знаю я эти ваши: «Ну че, Генри, по пивку?» – «Ну, давай, Сашок». А потом…
– А что потом? Потом я…
– Правильно. Начинаешь мне звонить и нести порожняк. А меня это…
– Бесит.
– Выбешивает, да. И ладно бы просто звонил, так ты еще…
– Прихожу к тебе с цветами. Разве плохо?
– Отвратительно. Красные розы неудачно сочетаются с косыми глазами.
– Ты жестока, Ксеня.
– А ты отвратителен, когда пьян, Генри.
– И все равно ты меня любишь.
– Люблю. Только ты мне тут на чувствах не играй. Сегодня люблю, а завтра разлюблю.
– А вот и врешь!
– А вот и нет!
– Придешь в пятницу?
– Приду.
Димка чмокнул меня в коленку и поднялся.
– В ванну идешь? Я тебе там пены напустил, камней каких-то накидал, для антуражу.
Я поставила пустую кружку на стол и протянула Димке
руку.
– Отнеси меня.
Димка легко поднял меня со стула.
– Что, туз перевешивает? Говорил я тебе, не жри конфеты бочками. Так и до парши недалеко.
– Какая еще парша?
– Такая парша. На лишай похожая. Будешь у меня вся такая паршивая…
– Как ты?
– Я – паршивый?!
– Не то слово. Все, я в ванну. Бери табуретку, тащись ко мне, будем сидеть и разговоры разговаривать.
Генри отпустил мою руку и наклонился за табуреткой.
– Слушай, где у тебя выключатель находится? Такое ощущение, что ты три года молчала и только сейчас голос прорезался.
– О-о-о, Вербицкий, знаешь, какой у меня выключатель? Бери стул, дуй в ванную, там и покажу.
– Не, Ксень, это не выключатель. Это, наоборот, включатель. Типичная баба. В технике – ноль полный.
– Зато в другом – ас.
– В смысле – задница?
– Тьфу на тебя, клоун.
– Вот и поговорили.
– Ага. Жду тебя в ванной.
Сидя в теплой воде, строю из мыльной пены пирамидку.
– Дим, – кричу в приоткрытую дверь, – смотри: я похожа на русалочку?
В ванную заходят Генри и табуретка.
– На русалочку? – Димка смотрит на меня с сомнением, а табуретка на меня вообще не смотри. На ней потому что Генри уже сидит. – Не, на русалку ты не похожа.
– А на кого похожа? – Высунув язык, строю вторую пенную пирамидку у себя на голове.
– На престарелую владычицу ванной ты похожа. Пирамидка сползает с моей головы, а Генри хохочет.
– Обломалась, русалочка?
– Тьфу на тебя, дурак. Я все равно красивая.
– Само собой. Зачем мне некрасивая баба? Вот отмоем щас тебя, причешем, накрасим – будешь совсем королевой. – Он вытирает с моего лица пену.
Ловлю губами его пальцы.
– Ты что, Ксень? – отдергивает смущенно руку.
– Ничего. Просто люблю.
– И я тебя люблю. Пристально смотрю ему в глаза.
– Не бросишь?
– Никогда. Буду беречь, охранять. Частью тебя стану…
– Зачем?
– Будет тебе больно – заберу твою боль, будет страшно – и страх заберу, устанешь жить – возьмешь мою жизнь и заживешь по-новой.
– Без тебя?
– Зато с чистого листа. И гораздо лучше. Я тебе дерьмо не подарю, поверь.
– Дурак ты, Генри! – сержусь. – И говоришь ерунду. Тьфу на тебя еще раз.
– Всего уж заплевала. Верблюд.
– Да, я такая. Спинку потрешь?
– Обязательно. Где там наш любимый железный скребочек?
– У Петросяна! Ну, достал уже, Дим…
– Все-все, молчу. Вставай и поворачивайся. Можешь чуть наклониться и закрыть глазки.
– И это у меня нет выключателя?!
– У меня тоже есть, я ж не спорю. Хочешь, покажу?
– Потом покажешь.
