Маша Трауб - Руками не трогать
– Мужики, я пьяный, – говорил радостно Михаил Иванович, – вы ж меня должны понять. Я из Нижнего, сюда перевели и сразу в музей отправили. А там одни сумасшедшие. И эта, – он ткнул пальцем в Елену Анатольевну, – сидит с косой и на гуслях играет. Я чуть с ума не сошел. А потом она меня сюда позвала. Я ж надрался, чтобы выдержать. И вдруг она мне говорит, что эта пиликалка на сцене – ее бывший. Ну, думаю, женщина интеллигентная, тонкая, надо с этим ее мужиком поговорить, все выяснить. А тот смотался. Ну нормально?
Елена Анатольевна, когда слушала этот рассказ, едва держалась, чтобы не упасть в обморок. Но для полицейских объяснение Михаила Ивановича было очень логичным. Они ему даже сочувствовали.
– Мужики, я ж чё думал? Женюсь на ней, она детей родит, рубашки будет гладить, так нормальной станет. Вот сегодня хотел ей сказать, предложение сделать…
От этого заявления у Елены Анатольевны и вовсе замелькали перед глазами звездочки. Проморгавшись, она твердо сказала, что Михаила Ивановича видит третий раз в жизни и замуж за него не собирается. Михаил Иванович обиделся.
– Мужики, ну переволновался я, понимаете? – пытался он объяснить коллегам в участке. – Выпил мало, а оно вон как шибануло. А может, коньяк паленый был. Добавил немного для храбрости. Она ж как не на этом свете живет. Так захотелось ее вытащить. У меня таких баб никогда не было. С придурью, в смысле. Ну, понимаете?
Елена Анатольевна поперхнулась, сглатывая слюну, и закашлялась. Чуть не задохнулась. Но Михаил Иванович встал, по-хозяйски взял со стола граненый стакан, налил из графина и отпоил ее пахнущей хлоркой водичкой.
– Лучше бы я умерла, – проговорила Елена Анатольевна, справившись с приступом кашля. Бабой с придурью ее еще не называли. – Вы, Михаил Иванович, хам.
– Кто? – обеспокоенно переспросил тот.
– Хам и алкоголик! – выкрикнула Елена Анатольевна, после чего у нее начался приступ икоты.
Михаил Иванович заставлял ее поднять руки и в этом положении опять поил водой, потом предлагал нагнуться, но сначала посмотреть наверх. И она слушалась, удивляясь собственной покорности.
Все выяснилось через два часа, когда в отделение приехал подполковник ФСБ, вызванный по тревоге. Данные о работе Михаила Ивановича и Елены Анатольевны подтвердились.
– Ну а мне что делать? – восклицал подполковник.
Дело в том, что в зрительном зале оказались жены и дети высокопоставленных работников ФСБ. Сидели там и два полковника, которые, придя на концерт, вынужденно выполняли супружеский и отцовский долг. Поскольку солист значился подданным государства Израиль, а Михаил Иванович делал ему тайные знаки, то представители служб, ответственных за безопасность, решили, что это можно считать провокацией, а то и терактом.
– Вот черт тебя дернул идти к сцене? Что ты вообще на концерт поперся? – спрашивал подполковник у Михаила Ивановича.
– Ради нее, – понуро отвечал Михаил Иванович, который успел протрезветь и уже мысленно попрощался с карьерой в столице.
– А ты нормальную бабу себе найти не мог? – возмущался подполковник. – Давай я тебе хоть сейчас десяток на выбор выставлю! Хоть с косой, хоть с балалайкой! Напился еще! Что мне с тобой делать?
– Я ж хотел по-людски. Чтобы как положено. Как у них принято. Я бы этому скрипачу морду набил с удовольствием. Но Лена бы не поняла. Вот и решил, что надо представиться.
– Морду – это правильно, – одобрительно кивнул подполковник. – Проблем бы меньше было! Этот ее солист истерику устроил. Вот, бумажку на тебя накатал. Куда я теперь эту бумажку приложу? К делу ее пришью? Еще и важных людей напугал, нервничать заставил. Что я им скажу?
– Виноват, – кивал Михаил Иванович, – но они там, в музее, все ненормальные. Я на вызов приехал и протокол не смог составить! Не знаю, с какого конца к ним подступиться, и подсказать некому. Одна припадочная там, вторую, которая начальница, я вообще боюсь. Разговариваю с ней, а сам как школьник у доски! Я ж не знал, что Елена с этим скрипачом жила! Они меня там так заболтали, что я документы не смог проверить!
– Это они могут, – согласился подполковник. – Тут тебе не твой Нижний. Тут – столица. Я ж сам из Ростова. Сколько лет привыкал. Мне квартиру дали в престижном районе, так жена отказалась. Теперь в Марьине живем. Там и школа, и детсад близко. А жена в Ростов хочет вернуться. Так и не прижилась. У меня каждый день дома – холодная война. Да и я сам, по чесноку если, хочу уехать. Устал уже. И тебе не советую. Вали ты отсюда.
– Ну а вы что же? – спрашивал подполковник через десять минут у несчастной Елены Анатольевны.
– Что я? – пугалась она. Икота так и не прошла. Елена Анатольевна хрюкала и слегка рыгала.
– Да вы не нервничайте так. Всякое в жизни бывает. Ну, выпил товарищ лишнего, переволновался, так сказать… А вот ваш солист нехорошо себя повел, очень неправильно. И вы знаете? Он отрицает, что был с вами знаком и состоял в незарегистрированном браке!
– Как «отрицает»? – Только этот факт заставил Елену Анатольевну вернуться к действительности.
– Так. Он утверждает, что вы на него покушались. Да еще состояли в сговоре.
– Как это? – У Елены Анатольевны опять замелькали перед глазами звездочки. – Этого не может быть.
– Может. Все может, – грустно ответил подполковник.
– Мы же жили вместе. Год. Я же не знала, что он хочет уехать… Он меня бросил…
– То, что бросил, – оно и к лучшему, я вам честно скажу. Хорошо, что этот знакомый, будем его так называть, написал, что не был с вами знаком. Это очень хорошо. Для вас. Хотя он думал, что для него. В общем, скажите спасибо вашему спутнику, Михаилу Ивановичу.
– За что?
– За то, что он за вас поручился. И мы вас отпускаем. А так бы пришлось задержать.
– Задержать?
– Конечно, задержать. Этот деятель искусств бумагу написал на Михаила Ивановича и вас упомянул как соучастницу.
– Соучастницу?
Елена Анатольевна была в таком шоке, что вообще с трудом соображала и была способна только повторять за полицейским одно слово, которое ей казалось ключевым. Что, впрочем, того совершенно не смущало, а даже радовало. Он с готовностью отвечал на ее реплики.
– Конечно, соучастницу. Преступления – ни много ни мало, покушения. Или теракта. Запланированного, по предварительному сговору. Вот ведь как бывает. А в зале сидели лица, так сказать.
– Лица?
– Да, лица. И скажите спасибо Михаилу Ивановичу. Он вас, можно сказать, спас. Поступил, как настоящий мужчина. Прикрыл честью мундира. И вот что я вам посоветую, уже по-человечески – держитесь подальше от этих музыкантов, перебежчиков, так сказать. Они же изнутри гнилые – то у него одна родина, то другая. Не говоря уже о женщинах. Наши мужики, они ведь верные. Ну, выпил, с кем не бывает. Зато свой, родной, так сказать. Наш бумажку марать не будет. Трус он, этот ваш бывший. Морду бы ему набить и в самолет посадить. Пусть летит. Вот, держите пропуск и в следующий раз паспорт при себе имейте. А то вдруг Михаила Ивановича рядом не окажется. – Полицейский хихикнул, довольный собой и собственной речью.
– Спасибо. – Елена Анатольевна вышла из кабинета, все еще не веря в то, что этот день закончился и она вернется домой. На выходе из отделения ее ждал Михаил Иванович. Видимо, его отпустили раньше – он курил, стоя на крыльце. Увидев ее, он быстро затушил сигарету и кинулся к ней, как будто она из роддома выходила, а не из полиции.
– Леночка, Лена! – кричал он и целовал ей руки. – Ты меня прости!
– Там сказали, что я вас благодарить должна. Спасибо, – ответила Елена Анатольевна.
– Можно я вас провожу? Пожалуйста.
– Нет, спасибо, не надо. Я устала. Очень устала.
– Понимаю, – Михаил Иванович решил обидеться, но передумал: – Отдыхайте. До завтра?
– Нет, не приходите больше в музей. Незачем. У нас с вами нет ничего общего и быть не может.
– Как это?
– Так. Я больше не хочу вас видеть. Ни в музее, нигде.
Елена Анатольевна посмотрела по сторонам и пошла направо, не зная, есть ли там метро. Ног она уже давно не чувствовала, удивляясь тому, что вообще может ходить, и как добралась домой – не помнила. Дома она свалилась на кровать и тут же уснула.
– Где мои туфли? Гуля! Елена Анатольевна! Кто-нибудь! – кричала Лейла Махмудовна, но никто не спешил ей на помощь. – Куда все подевались? Ирина Марковна! Снежана! Берта! Берта!!!
Еленочка Анатольевна впервые в жизни опоздала на работу. Пришла к десяти. Она прекрасно слышала, как кричит Лейла Махмудовна, но у нее не было никаких сил начинать день с привычного ритуала – поиска туфель. И вообще не было сил. Вчерашний день и ночь без сновидений дались ей слишком тяжело. Она встала с пустой, ватной головой, невыносимо ноющими ногами и поехала на работу, совершенно не переживая по поводу опоздания. Ей было все равно. Пусть кричат, пусть увольняют, что хотят делают – хуже уже не будет. Самый ужасный день в ее жизни уже случился. Гера от нее официально отказался, написал «донос», а Михаил Иванович ее опозорил. Зачем ей вообще ходить на работу, жить, мечтать? Что у нее осталось? Ничего. Вообще. Только сумасшедшие коллеги и работа, которую она ненавидит. Да и она сама – такая же ненормальная, одинокая, серая музейная даже не крыса, а мышь. У нее больше никого и ничего нет. И не будет. И главное, Гера, ее Гера, который давал ей силы жить, ради которого она дышала, предал ее. Предал, спасая собственную шкуру. Мелко, трусливо. Она включила компьютер, но впервые за последние годы не начала день так, как начинала его каждое утро. Не хотела смотреть на фотографию Геры, не хотела искать о нем новости. Елена Анатольевна смотрела на монитор, не понимая, как ей жить дальше – с чего начинать утро. Ей нужны были ритуалы – так она знала, что день начнется и закончится. И наступит завтра. А завтра будет надежда на встречу с Герой. На то, что все может измениться.
