Владимир Романовский - Инсула
– Не в то горло вода попала, – сказал Вадик рассеянно, поднимаясь на ноги. Он заложил руки в карманы и уставился в пространство. Мария зашла за стойку, взяла со стенда бутылку голландской водки, оторвала и швырнула на пол пипетку, и приложилась из горлышка.
Вошла Мими с пластиковым мешком в руке. Увидев ее, Цицерон сказал:
– Ну, все, с меня хватит. Пора убираться отсюда. Вадик, можешь к нам присоединиться, если желаешь, а нынче добрый. Надо только Рылееву позвонить. Вдруг он тоже захочет, вместе с женой своей атлетической.
Вадик тупо посмотрел на него. И спросил:
– Куда вы едете?
– На Аляску. В Париж. В Рио. Это все равно.
– Езжайте, – сказал Вадик. – Вы правы. А я останусь здесь. Мне нужно здесь побыть.
– Как знаешь. Мими, пойдем.
Он направился к вестибюльной двери. Мими последовала за ним. Цицерон вынул на ходу телефон.
Вестибюль был все еще пуст. Идя к лифту – Мими за ним – Цицерон набрал номер.
– Эй, Рылеев. Ты как, в порядке? Где ты шляешься?
– Я попал в аварию, – откликнулся на другом конце связи Рылеев.
Занятый своими мыслями Цицерон сказал:
– Вот и отлично. Я уезжаю. Советую тебе хватать Федотову в охапку и валить, чем скорее, тем лучше. – Он нажал кнопку лифта. – Что-то мне кажется, что правление Спокойствия наняло третье лицо, чтобы ускорить процесс, и лицо это в данный момент совершенно потеряло над собой контроль. Или что-то в этом роде. Ну все, я ушел, нет меня. Позже поговорим.
В подземном гараже царил полумрак, но он всегда там царил. Цицерон и Мими вышли из лифта.
– Может сперва поднимемся в квартиру? – спросила Мими. – У меня там разные шмотки…
– Нет.
Он вынул ключи и нажал кнопку. Вуатюр отозвался двумя немелодичными противными гудками. Цицерон распахнул перед Мими дверь.
***
Рылеев, хромая, с перевязанной рукой, со швами над левой бровью, приблизился к двери гаража – так быстро как мог. Кругом хлюпало, текло, бурлило, сверху падали на асфальт целые, блядь, Ладожские озера воды. Дверь гаража поехала вверх, и вскоре из чрева инсулы выехал с включенными фарами вуатюр Цицерона. Рылеев махнул рукой. Цицерон остановил вуатюр, полностью перекрыв им тротуар, открыл дверь и вышел под дождь. И спросил:
– Что?
– Это Мими с тобой там, в машине?
– Да.
– Вытаскивай ее. Быстрее. Быстрее, идиот!
Оценив тон Рылеева, Цицерон рванулся к пассажирской дверце вуатюра, распахнул ее, и велел:
– Вылезай. Быстро!
Сообразив, что после паузы последуют еще недоумение и требования объяснить в чем дело, он схватил Мими за локоть и выволок ее из вуатюра сам. Она припала на одно колено, в лужу, выпрямилась, и посмотрела на Цицерона испуганно.
Рылеев крикнул:
– Бежим!
И они побежали, втроем, под шквалами ниспадающих вод. Мими подвернула ногу и вскрикнула. Цицерон подхватил ее на руки. В момент, когда они находились в двадцати шагах от вуатюра, прогремел взрыв, запылал огонь, и повалил дым как из Везувия.
Телефон Цицерона зазвонил. Держа на руках Мими с поврежденной ногой, Цицерон кивнул Рылееву, и тот вытащил из кармана Цицерона телефон, включил связь, и приложил аппарат к уху хозяина, прямо поверх мокрых волос.
– Да?
На другом конце связи Куратор сказал:
– Оганесян, если хочешь жить, иди в вестибюль, и шлюху свою прихвати.
Цицерон посмотрел на Рылеева. Мими тоже посмотрела на Рылеева. Рылеев отключил связь и сунул телефон в мокрый карман цицеронова пиджака.
«Вообще-то вам самому положено такое знать. И я уверен, что вы знаете, Рылеев», – вспомнил он слова священника.
– Вы видели Федотову? – спросил Рылеев. – Телефон не отвечает.
– Не видел, – сказал Цицерон.
Мими отрицательно покачала головой.
В вестибюле горел свет. Вадик, Мария, Амелита со смуглым мальчиком, оба промокшие насквозь, Амелита вытирает мальчику голову полотенцем, двое полицейских в мокрых куртках, следователь Иванов, сухой, с зонтиком в руке – никто и не подумал помочь Цицерону – с Мими на руках – да и не нужно. Он донес ее до дивана и бережно усадил.
Тем временем Рылеев, мокрый и встревоженный, дошел до лифта и поднялся к себе.
– Федотова?
Из прихожей он направился прямо к себе в кабинет. Маска индейского вождя показалась ему зловещей и насмешливой одновременно.
– Федотова? – позвал Рылеев.
Он прошел в спальню, хлюпая ботинками.
– Федотова?
«И я уверен, что вы знаете, Рылеев».
***
В вестибюле следователь Иванов тихо допрашивал повариху Марию, делая пометки в блокноте. Полицейские (возможно по его наущению) изучали картину Уистлера.
Вадик приблизился к следователю Иванову.
– Можно я пойду туда? … Наверх?
– Нет еще, господин Либерман. Еще немного.
Амелита выпрямилась, подошла к Иванову, и ткнула ему пальцем в плечо.
– Зачем вы нас здесь держите, майор? Может, я хотя бы переоденусь? Я ни в чем не виновата. Я ничего не видела.
– Еще несколько минут, с вашего позволения, сударыня.
– Хуйня какая-то, – возмутилась Амелита. – Всю жизнь только и слышу – «несколько минут», «может быть позже», «не сейчас». Блядь, единственный способ заставить мужчину что-то сделать – это с ним переспать. Все мужики свиньи. Свиньи! Все!
Мальчик подошел к ней со спины и дернул за мокрый жакет.
– Чего тебе? – взъелась на него Амелита. – Сядь.
Мальчик тихо сказал:
– Не строй дуру перед всеми.
– Сядь, я сказала! Я не для того прошла … через все … через все, что прошла … пузатые потные … с ширинками … чтоб меня тут семилетние сопляки критиковали!
Мальчик пожал плечами и направился обратно к дивану.
– Майор, – сказала Амелита.
– Еще несколько минут, мадам.
Подошел Цицерон и обратился к Амелите:
– Почему бы вам не спеть что-нибудь? А я проаккомпанирую.
Он кивком показал на рояль.
– Вы хотите, чтобы я вот прямо сейчас тут пела? Вы с ума сошли.
– Успокойтесь.
– После всего, через что мне пришлось пройти, вы хотите чтобы я пела … здесь … а я даже не знаю, буду ли жива завтра?
– Я просто подумал, что это конструктивнее, чем слушать, как у вас из подсознания вылезают воспоминания о сосании хуев в карьерных целях.
– Идите к дьяволу, Цицерон. Вы думаете, вы умнее всех тут, да?
– Не думаю, знаю. Ну, как хотите.
Следователь Иванов закрыл блокнот и сказал Амелите:
– Да, впрочем, идите-ка к себе и переоденьтесь, а то вы на ведьму похожи. И на пацана что-нибудь наденьте, сухое. Иначе простудится.
– Пусть нас кто-нибудь проводит. – Она посмотрела на остальных, но никто не кивнул ей, не встал, не сказал «Да, конечно, пойдемте». – Пожалуйста. Кто-нибудь.
Цицерон прошел к роялю, сел, и начал играть Ноктюрн в ми-бемоль, Шопена.
Вадик явно все еще пребывал в трансе. Мальчик снова занялся компьютерной игрой. Она не повредилась от дождя. Мокрая Мими с поврежденной ногой слушала игру Цицерона и выглядела задумчивой. Полицейские повернулись и посмотрели в направлении рояля. Следователь Иванов смотрел и слушал с интересом. И даже присел – возле Мими – чтобы лучше воспринимать. И спросил ее:
– Это Шопен, да?
Мими равнодушно ответила:
– Заткнись, мусор. Пойди шаурму сожри.
Иванов сердито на нее посмотрел.
Глава двадцать первая. Альтер эго
Слегка прихрамывая, морщась от боли, Рылеев шел по улице. Дождь продолжал идти – не очень сильный. Рылеев достал телефон.
На звонок откликнулся секретарь:
– Санкт-Петербургская. Чем могу быть полезен?
– Здравствуйте.
– И вы пореже гриппуйте, чего уж там.
– Меня зовут Василий Рылеев. Мне нужно срочно поговорить с протоиереем Михаилом.
– Повторите, пожалуйста.
– Протоиерей Михаил. Михаил Шевченко. Мы с ним беседовали прошлым вечером.
– Простите, господин … э … Рылеев? Простите, Рылеев. У нас такой не числится.
– Как это – не числится? Он … служит в этой … церковь … возле Малой Морской … на Сенной…
Последовала пауза. Рылеев подумал – не отключилась ли связь? Связь не отключилась.
– Алё.
– Спас-на-Сенной?
– Да.
– Уважаемый, Спас-на-Сенной не восстановлен. Есть проект, но работы не ведутся пока что.
– Что значит – не восстановлен? А что с ним стряслось?
– Взорвали его. Лет пятьдесят назад, может больше. При Советах.
– Ничего не понимаю.
– Как, вы говорите, зовут вашего протоиерея?
– Михаил Шевченко.
– Подождите минуту, пожалуйста.
Рылеев продолжал шагать, прихрамывая, держа телефон возле уха. Вскоре секретарь снова объявился на связи.
– Господин Рылеев?
– Да.
– Василий Рылеев?
– Да.
– Тот самый?…
– Пусть так. Мне нужно поговорить с Михаилом Шев…
– Михаил Шевченко не числится у нас уже лет двадцать.
– Не понял. Не числится? Как это?
