Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..
Пока я с баулами метался туда-сюда, Маргарита остановилась возле одного вагона почти в самом конце поезда и отчаянно махала мне руками.
Ах, ё-калэ-мэнэ! Опять бежать вдоль всего состава, беспокоя вежливых проводниц в белых накрахмаленных блузках своим непотребным растерянным видом.
– Куда? – когда я вслед за своей королевой попытался всунуть баулы на площадку вагона. – Общий вагон в голове поезда!
Проводница, глядя на меня, подумала, что я один из тех пассажиров, которые колесят по бесконечным дорогам великой страны только в общих вагонах.
– «Внешность обманчива», сказал ёж, скатываясь с сапожной щётки! – моя королева небрежно развернула розоватые листики недешёвых билетов. – Смотреть надо!
Проводница густо покраснела и молча освободила место для чемоданов.
Одно лёгкое движение – и я уже на площадке, рядом с ненавистными баулами.
– Иди за мной! – Маргарита, гордо подняв голову, пошла по узкому застланному ковровой дорожкой коридору, словно белая лебедь по первому льду.
Мне было не по себе на этой нарядной дорожке в своих кирзовых «говнодавах». Таких ковров я в жизни не видел. У нас в доме на дощатом полу вообще не было никаких дорожек, кроме маленького половичка у кровати родителей, связанного из старых лоскутиков в виде круглого радужного солнца. А полы каждую субботу скоблились большим ножом, сделанным из старой косы. Хороший нож! Мне часто приходилось ним по весне готовить из соломы резку для нашей коровы. Солома всегда была под рукой, а сена в лучшем случае хватало только до середины марта, а дальше выручала эта самая резка, сдобренная отрубями и лузгой.
Вспомнив про скоблёные дощатые полы, я осторожно, боясь грубого окрика проводницы, пошёл за спутницей, которая уверенно, словно всегда по жизни раскатывала только в мягких вагонах, толкнула дверь купе, пропуская меня с баулами вперёд. Но пройти в узкую дверь с багажом было неудобно, и я опустил чемоданы рядом в проходе.
Вот это да! Снова ковры и зеркала!
Но лучше бы всего этого не было! В зеркале я увидел насквозь пропылённого дорожными ветрами подростка, таким, каким бы я не хотел видеть себя никогда. На меня смотрел малолетний бродяжка в грязноватого цвета мятой вельветовой курточке, с лохматой головой и глазами лобастого бычка, которого впервые на привязи привели на сельский выгон. Мой растерянный и такой неподобающий к данной обстановке вид разом опустил меня ниже некуда. Я безвольно сел на мягкий диван, оставив громоздкие чемоданы в проходе.
Маргарита, забыв обо мне, поправила перед зеркалом причёску, послюнила пальцы, разгладила высокие брови, и стала губной помадой наносить на лицо короткие штришки, а потом растирать помаду по своим смуглым от загара щёчкам.
– Чемоданы поставь! – она внимательно оглядела меня с ног до головы, потом весело рассмеялась: – Я тебе Москву покажу, хочешь?
Я инстинктивно вжал голову в плечи. У нас в Бондарях среди детей ходила такая не совсем безобидная шутка. «Хочешь, я тебе Москву покажу?» – спрашивал кто-нибудь постарше. «Покажи!» – отвечал какой-нибудь несмышлёный бедолага. Тогда тот, который постарше, брал малыша за уши и высоко поднимал над землёй и держал до тех пор, пока тот не заверещит: «Вижу, вижу!».
Игра такая была, прикол, как теперь говорят.
Ничего не ответив, я занёс чемоданы в купе, поставил их рядышком возле небольшого столика и снова опустился на диван. Что делать? Я на секунду пожалел, что вот так, никому не сказав ни слова, еду в далёкую для меня Москву, в которой никогда не был и вряд ли когда в ближайшее время буду. Зачем? Но поезд мягко, словно не желая, как и я, расставаться с Тамбовом, дав короткий гудок, поплыл по железным рельсам, увозя меня в дали неоглядные. Спрыгнуть с подножки? Но уже поздно.
Вот так всегда: подумаешь изменить судьбу, а оказывается, уже поздно – поезд ушёл…
Теперь он мчался, весело постукивая колёсами, словно спешно перелистывал непрочитанные страницы маленьких станций и полустанков.
Я медленно стал приходить в себя: подумаешь, делов-то всего! – Москва! С такими деньгами я и до Владивостока доберусь!
Маргарита уже весело тарахтела в проходе с каким-то очкариком, который, видно по всему, и соплю из носа просто так не выбьет, а платочек батистовый достанет…
Между тем в поезде зажглись огни, от которых окна сразу густо засинели. Стало хорошо и уютно, словно это вовсе и не вагон, рвущийся вон из тесноты пространства на волю, а хорошо обставленная городская квартира, в которой я из своего неприютного холодного и голодного детства, хотя бы раз в жизни мечтал побывать. Мне казалось, что там и время течёт по-другому, и люди совсем не такие, как у нас в селе, а все умные, чистенькие, вежливые, и страстно хотят со мной пообщаться.
От этих думок сразу захотелось поесть чего-нибудь вкусненького и дорогого.
Пока я искал на перроне свой вагон, я видел, что в нашем поезде есть ресторан, в котором теперь можно и посидеть, и поужинать, и себя показать.
– Айда в ресторан! – я мимоходом толкнул плечом увлечённо говорившую с незнакомцем о чём-то возвышенном королеву Марго, решительно и небрежно, словно всегда обедал только в ресторане. Пусть этот прыщ-очкарик знает, кто здесь хозяин!
– Милый, – Маргарита игриво с потягом сладкозвучно пропела это невозможное слово «милый», – я сейчас… Вы не правы, как вы неправы! – это она уже собеседнику. – Люся Гурченко дебютировала удачно, но у нас девочки сыграли бы не хуже. Знакомьтесь! – она вложила мою руку в руку этого хлыща, представляя меня – Иван Марманов, герой нового фильма о молодых лесорубах по повести Толи Кузнецова «Закон-тайга». Извините, мы только что со съёмок натуры. Устали чёртовски! Извините! – и, сверкнув икрами ног, потянула меня к переходу в вагон-ресторан, который был рядом с нашим, таким шикарным и почти необитаемым.
Вот это да! Я уже стал героем фильма, каким-то лесорубом Иваном Мармановым. Ну, девка! Ну, артистка!
– Как я его отшила? Набивается в знакомые. Физик. Занимается разработкой молекулярного синтеза антиматерии.
– Хватит врать-то! Физик, химик. Он такой же учёный, как я Иван Марманов, лесоруб. Мозги пудрить и я умею. Пойдём, отметим мою роль в фильме, как ты говоришь, «Закон-тайга», где хозяин медведь.
Маргарита прыснула в кулачок, и нас вышвырнуло из гремучего тамбура в белизну занавесок и столов вагона-ресторана.
Так бы жил каждый день!
В ресторане, кроме обслуживающего персонала, этих сплошь в белых одеждах херувимов ножа и вилки, никого не было. Вагон качало, качались огни на потолке, изливающие золотой песок на столовый хрусталь, качалась вода в графинах, качались и мы, неожиданные и желанные клиенты пустого зала.
Один из херувимчиков, молодой паренёк, вероятно, моего возраста, ловко проскользнул между столов и с готовностью склонился над Маргаритой, не обращая никакого внимания на мою персону.
– Вот сюда, пожалуйста! Вот сюда! – он обмахнул необыкновенной белизны скатерть салфеткой и услужливо показал на стул, тоже зачехлённый в белое.
Всё кругом золотое и белое! Белое и золотое!
В своих одеждах я здесь выглядел нелепее грязного галчонка на выставке благородных голубей. Поганое чувство! Словно побирушка на барском дворе! У, лакеи и лизоблюды! Ужо, покажу вам! Я небрежно уронил себя на белизну высокого стула и так же небрежно поманил пальцем другого херувима, постарше и поопытнее первого.
– Сидеть не положено! Что надо, говори! Пиво кончилось!
Мне бы надо ему говорить всё, что я вычитал из книг про загульных купчиков, ресторанных завсегдатаев и прожигающих жизнь бальзаковских молодых повес, прибавить бы широким жестом и от себя кое-каких денежек, на случай если старому херувиму вздумается вышвырнуть меня за воротник из пищевого рая (в это трудно поверить, но тогда железная дорога имела отдельный статус объектов повышенной комфортности и обслуживания: отдельные больницы, школы, квартиры, рестораны, снабжение и т. д.), но я только весело кивнул в сторону моей королевы Марго.
– Со мной! – небрежно мизинчиком указала на свой стол королева.
Пока пожилой официант что-то недовольно бурчал, поправляя скатёрку, молодой, несказанно удивлённый и обрадованный, уже нёс на стол всё, чем можно отовариться в железнодорожном ресторане на колёсах: в белой перевязке высокую бутылку шампанского, окунутого в ведёрку с колотым льдом, две чашки чёрной икры, ломтики белого хлеба, масло в вазочке, колбасное ассорти, нарезанные источающими жир кружочками, две рюмки коньяка и баночку чёрных маслин.
Вот что значит столичная штучка! Барыня, да и только! На лице нарисовалось сразу столько спеси, небрежной лени и лукавства в глазах, словно она только и делала, что каждый день присутствовала на светских балах. Такая вот княгиня Марья Алексеевна из комедии Грибоедова!
Теперь и я, чтобы играть образ, свысока стал посматривать и на херувимов, столпившихся у нашего стола, и на купеческий антураж вагона, и на саму королеву Марго.
