Алексей Ефимов - C-dur
– Я жалею, что не взяла в свое время, – вставила тетя. – Дешево было. Нынче вон сколько ломят – ужас!
Теща слушала с постным видом, и лишь посвященному было известно, о чем она думала. Она думала о том, как же ей надоела сестра, у которой нет собственной дачи и которая ездит сюда каждые выходные с лапочкой-сыном, не знающим слова «нет» и вьющим веревки из матери. Пользуясь гостеприимством (так назовем это), она чувствует себя здесь как дома и получает часть урожая – отказываясь от него ради приличия, но всякий раз соглашаясь после длительных уговоров. Сына Ромочку нужно растить, он без отца; папенька, сволочь, был таков, сделав маме подарок, только его и видели. Тетя, пожалуй, знает, что у хозяйки под маской вежливости и радушия, но делает вид, что не знает. Или не хочет знать. Так проще, в том числе и хозяйке: та хочет видеть в зеркале добрую женщину, поддерживающую бедную родственницу искренне, по-христиански.
Со своей стороны, тетя так крепко вжилась в образ мученицы, что, дай ей шанс на лучшую жизнь – откажется под благовидным предлогом. Ей надо быть жизнью обиженной и всеми жалеемой: это привычно и сладко, и можно это использовать.
– Как нынче без дачи? – сказала теща без всяких эмоций, чтобы что-нибудь не подумали. – Дорого все и с химией.
– Вон она, наша химия! – Тесть показал подбородком на кучу навоза, гнившую неподалеку.
Слава Богу, куча не пахла, прела здесь с осени, но все же не стоило говорить о ней за обедом. Кое-кто улыбнулся (сам Снегирев, теща и тетушка); Аня брезгливо поморщилась, а спутник Ани не счел нужным как-либо реагировать.
– Навоз дорогой! Жуть! – теща продолжила тему. – Сколько отдал? Три?
– Да, – подтвердил муж. – И шкалик для шофера.
Бизнесмен Александр Беспалов прикинул в уме выгоды и затраты. Сколько овощей можно купить в сезон на эти три тысячи? Сто килограммов, не меньше. Это не их путь, а ему нет до них дела, не хочется с ними спорить.
– Зато огурцы нынче ведрами собираем, – теща вскинула голову. – Банок двадцать закрыли. Саша, дать вам? Есть малосольные.
Он знал, что нет смысла отказываться. Теща умеет настаивать на своем. Она делает это мягко и деликатно, глядя с сахарной приторностью, но в то же время дает понять, что нет иных вариантов, кроме как согласиться. Она не отпустит зятя и дочь с пустыми руками. Нагрузит зятя чувством вины, этим бонусом к овощам, от которых одни лишь убытки: он будет кушать их, мучаясь внутренним диссонансом.
– У нас есть.
Он без боя не сдастся.
– То ж магазинные, с химией, черт знает откуда. С грядки дело другое. Аня, помню, маленькая была – ох, как любила огурчики! Доченька, помнишь?
Дочь ответила ей вялой полуулыбкой. Женщина-меланхолия. Он никак не может взять в толк, как он так влип, клюнув на яркую внешность без внутренней сути – где был его разум? Не понаслышке зная, как ослепляет страсть, люди наступают на старые грабли, и те бьют их по лбу, чтоб мозг встал на место – к сожалению, не надолго.
– В общем, сделаем вам огурчиков! – теща свернула дискуссию. – Лишь бы выдержала машина.
Далее речь зашла об огородных вредителях и средствах борьбы с ними, а когда тема иссякла, стали обсасывать мыльные оперы. Гость этого не заметил. Сидя под яблоней вместе со всеми, он был не с ними. Он думал о Свете. В пятницу она просила его остаться, ластясь к нему всем телом, сонная, теплая, нежная, но он не остался. Он уехал в два часа ночи, точно по плану, а в подъезде дал себе месяц сроку на то, чтобы покончить с ложью. Почему месяц? У него не было объяснения. Просто месяц.
Между тем тетушка плакалась всем о своем горе: она смотрела пять сериалов, не пропуская ни серии, а на днях внесли изменения в сетку вещания и два стали идти в одно время на разных каналах. Как теперь быть?
– Дел-то! – хмыкнула теща. – Пишущий видик нужен.
– Клуша я! Точно! – тетя обрадовалась. – Сколько он стоит?
– Понятия не имею. Бэушный возьми. Ты, кстати, смотрела «Дочь леса» в среду? Я ехала с дачи и не успела.
– Да.
– Вспомнил он что-нибудь?
Александр знал, о чем идет речь. Аня смотрит этот шедевр, и он в целом в курсе. Сюжет вырезан по шаблону. После черепно-мозговой травмы главный герой ничего не помнит: ни кто он (конечно же, владелец заводов и пароходов), ни как оказался в маленьком домике посреди леса, где вдова лесника-алкоголика (недурственная собой) жила с маленькой дочерью.
– Не-а, – сказала тетя. – Не вспомнил. Рано еще.
«Точно, – подумал Беспалов с сарказмом. – Для этого нужно не меньше ста серий. Как водится, сначала они полюбят друг друга крепко, а когда мачо-пикчу что-нибудь вспомнит, то, по законам жанра, не скажет правду. Он скажет, что он бедный родственник, что ни двора у него, ни кола, а когда все откроется и он прискачет к бедной девушке на белом коне, у той от радости слезы хлынут из глаз. Как ни крути, принц лучше нищего. И как ни любит она домик и лес – жить в замке со всеми удобствами как-то приятней. Под занавес мыльного действа грянет свадьба, а о том, что будет дальше, за хеппи-эндом, зрители не узнают. Не станет ли сказка бытом? Как долго милые будут вместе? Не рухнут ли прежние чувства под грузом ссор и обид? В жизни есть масса тому примеров, но разве мыло – зеркало жизни? Это средство для съеденных бытом, для брошенных, одиноких, разочарованных, – в общем, для сытых жизнью по горло и жаждущих позитива.
– А Катя? Все его ищет?
Теща не унималась. Не пропустила ли что-то важное именно в этой серии?
– Скоро устанет. К ней друг его ходит. Якобы успокаивает.
Зять хмыкнул в открытую. Вот так интрига!
Он не мог понять тех, кто смотрит мыльные оперы: с ужасной игрой актеров, шаблонным сюжетом, резиновым действом. При желании мог бы, но желания не было.
Вклинился отчим Ани, выпивший полбутылки:
– Женские сопли! Классные фильмы – про оперов. Я по жизни их не люблю, а фильмы нравятся. Смотришь, Саш?
Тот покачал головой: «Нет». Несколько лет назад – когда только вышли «Улицы разбитых фонарей» – он посмотрел несколько серий, был грех, но с тех пор и пальцем не притронулся к мылу. Есть масса способов провести время с большей пользой.
– Дукалис мужик, но он добрый и с юмором, – продолжил отчим, вновь наполняя стопку и игнорируя взгляды тещи. – Если б все менты были такие, я бы тоже стал опером. Кстати, мать, телек-то новый купим?
– Купил бы вола да попа гола, – бросила теща. – Водки бы меньше пить, был бы и телек! С ней будет старый.
Чувствовалось – накипело.
– Ты, мать, это… Не надо тут. Много ты знаешь. Я спрашивать и не буду.
Навалившись на стол, он исподлобья глянул на тещу.
– Вон как! – Теща взъелась в открытую. – Я тоже!
Он усмехнулся как-то по-зековски. Глаза потемнели. Почесав впалую волосатую грудь под несвежей рубашкой с рисунком в крупную клетку, он сказал глухо:
– Мать, ты это брось. Я зарабатываю? Да. Больше, чем ты? Ясное дело. И всей этой хренью (он показал подбородком в сторону грядок) тут занимаюсь, а мог бы калымить.
– Стыдоба! – Теща плюнула бы, если б не стол и не люди рядом.
Над головой шелестела яблоня. Свежий ветер, спутник маленькой тучки, разведчицы грозной темной армии на горизонте, общался с деревом на своем языке – то ли что-то суля ей, то ли мягко припугивая; мальчик Рома, которому наскучило играть на крыльце, шел к взрослым, махая длинной сухой веткой; Леша кушал крыжовник из кружки, сидя на пне от спиленной вишни; соседи по даче – супруги преклонного возраста – тихо возились на грядках; другие соседи, трое крепких, обнаженных по пояс мужчин, строили баню – а за семейным столом, с пустым блюдом в центре, все сжалось и напряглось.
Беспалов мучился, стиснув зубы. Зачем он приехал сюда, к этим колхозникам? Чтобы слушать их брань? Встать бы и выйти из-за стола, но нормы приличия – для него, в отличие от хозяев, они не пустой звук – удерживают его на месте.
С минуту Снегирев сидел молча, глядя в стол, а после буркнул под нос:
– Мать, мы позже поговорим. По-свойски.
– Конечно. Водку только допей, чтоб лучше думалось и говорилось.
Снова молчание.
– У нас телек, похоже, крякнет, – тетя бросилась разряжать обстановку. – Кинескоп, кажется, сел. Как включишь, все дергается, десять-пятнадцать минут.
«Крякнет, и слава Богу, книжки может быть почитаете и мозг свой от шлака очистите», – подумал Беспалов, чувствуя раздражение и подпитывая его в себе.
К столу подошел Рома.
– Привет! – мама сахарно улыбнулась. – Как, зайка? Скучно? Сок яблочный будешь?
– Нет. Дай газировку.
– Да, зайчик.
– Парень, ты когда вырастешь, кем станешь? – вдруг напомнил о себе Снегирев, пьяно глядя на мальчика.
Рома сделал вид, что не слышит.
Не дождавшись ответа, отчим сказал с пьяной резкостью:
