Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
Мобильный наверняка остался на кухне. Хорошо бы позвонить, пускай тараканы ответят.
Глаза прилипли к стационарному телефону на столе.
– Конечно, понимаю.
Я вообще много что понимаю, кроме телефона. Зачем он так со мной поступил? Куда теперь будет звонить Егор?
Забыли! Никуда он не будет звонить. У него всё хорошо.
И вдруг меня поразило: Дездемона, Офелия… А если Саша позвонит, чтобы сказать, что у него закончилось терпение?
Не о том думаю!
Нет, ну какой Егор!
Оставшиеся два дня сын молчит и ведёт себя примерно. Ничего у него не болит. За стенгазету получил пятёрку.
– Ну, ты звони! Звони каждые пять минут.
Сестра смотрит просительно. Ей не хочется оставаться с Егором. Ей не хочется отпускать меня. А вдруг что-то случится? Ей хочется всех посадить рядом с собой и не отпускать. Так надёжней. Но я улечу. Просто потому, что движение – жизнь.
– Как сядешь в самолёт, позвони, – наставляет сестра. – И как приземлитесь – тоже звони. И ничего не покупай, не трать деньги!
– Будет ночь.
Егор тянет ко мне планшет. Там вулкан. Летят во все стороны огненные искры, раскалённая лава льётся в море. Сумерки. Наверное, это красиво, если рядом не стоять.
– Это Кракатау. Помнишь, твой Саша рассказывал.
– Ты всё ещё с этим убогим? – тут же комментирует сестра.
Я беру планшет. Красиво. И страшно.
– Это когда он так?
На другой фотографии земля чёрная от пепла, жерло вулкана дымится чернотой. Остался маленький островок с деревьями, а когда-то ведь был большой. Теперь даже остров по-другому называется. Саша рассказывал.
– В 2008‑м. Но это было несильное извержение.
Я положила в чемодан тёплую куртку.
– Молодец, что нашёл, – шепчу.
– Это мне Саша вчера прислал.
Я замираю с курткой в обнимку. Вот так спишь, ешь, гуляешь, а жизнь проходит мимо. Это когда мои мужики успели скорефаниться?
Не спрашиваю. Это лучше узнать у другой стороны контакта.
– Сидела бы дома, а то ездят они, – ворчит сестра. – Самолёты падают!
– Мой самолёт долго летит. Ему будет некогда падать.
Вот тебе и море Спокойствия.
Я представляю Кубу. В России февраль, в России морозы, снег по пояс и ветродуй, а на Кубе плюс двадцать пять, ярко-зелёные пальмы, танцующие сальсу негритянки, много солнца и голубая вода Мексиканского залива.
Звонок настигает, когда мы с Сашей едем в машине. На пронзительную трель он чуть дёргает уголком рта.
– Он упал! – орёт сестра.
Я представляю кровать. Последнее время Егор часто с неё падает.
– У него сотрясение!
– Откуда упал?
Честно говоря, как только за мной закрылась дверь, мысленным взором я уже видела пальмы, голубой залив и обожжённые солнцем форты. И совсем не могу представить, как нужно упасть с низкой кровати, чтобы заработать сотрясение.
– На улице. На льду! Мы едем в травмпункт.
Я резко подаюсь вперёд:
– На каком льду?
Пальмы. Песок. Сальса. Бьёт волна в набережную Варадео. И я тону. Тону безвозвратно.
– Из школы шёл! Я не уследила!
Сестра воет. Она напугана.
– Что?
Саша не тормозит. Наоборот, прибавляет газу и обгоняет.
– Упал, – бормочу, бессмысленно глядя в гаснущий экран телефона. – Ударился. Сотрясение.
В голове всё мешается.
– Надо возвращаться. Они в травмпункте.
Саша смотрит на дорогу. Темнеет. Падает снег.
– Позвони Егору.
– Зачем? Если сейчас развернёмся, то скоро будем дома.
Мы развернёмся. Обратно дорога свободна. Мы очень быстро домчим. Я знаю, где этот травмпункт. Только бы не положили в больницу, только бы всё обошлось. Как хорошо, что рядом Саша. Он поможет.
За спиной взлетает самолёт до Гаваны.
Егор бледен. Его отправляют на обследование и рекомендуют пару дней провести в стационаре. Надо наблюдать.
Там, в стационаре, меня настигает звонок шефа:
– Татьяна Петровна, вы понимаете, что вы натворили?
Я вряд ли что-то говорю. Потому что ничего сейчас не понимаю. Какие контракты? Какое выгодное сотрудничество? Кто на кого обиделся?
– Пишите заявление по собственному желанию. Это сейчас для вас лучший вариант.
Обошлось. Сотрясения нет. В Сашиных глазах грусть. Я ищу работу.
– Почему ты не можешь мне это купить? – обиженно кричит Егор.
Чирикает попугай Желтухин.
Я ни о чём не жалею, так получилось. Я почему-то всегда всем должна. Был бы рядом Саша, всё бы разрешилось… Но его больше нет. А в голове всё крутятся названия спутников Урана – Дездемона, Джульетта, Офелия, Корделия, Розалинда… Впрочем, что за Джульетта без Ромео?
– Позвони Егору! Не сестре, а Егору!
Саша прибавляет скорости. Мотор зло порыкивает. Мы проносимся мимо поворота.
– Алло, – успеваю я сказать в трубку.
– Мама! – Выдых, больше ничего. Жалость. Кружится голова. И по краю сознания – убью.
Саша забирает трубку:
– Привет, Егор! Кракатау! Хорошие картинки, правда?
Что-то Егор отвечает.
– Я тебе говорил. – Слушает. – Точно так же. И в жизни тоже.
Егор отвечает. И голос совсем не жалобный, а вполне нормальный. Чуть сбивается, говорит вновь.
– Всё правильно, – соглашается Саша и передаёт мне трубку.
– Егор! – тороплюсь я, но больше ничего не успеваю сказать.
– Да нормально всё, – Егор шмыгает носом. – Шишак на голове – и всё.
– А если в больницу положат? Давай я приеду!
– Я с Ирой, – отзывается Егор. Что-то фоном кричит сестра, но сын уже даёт отбой.
Машина соскальзывает с трассы на дорогу к аэропорту.
– Что ты ему сказал? – шепчу. Я совсем запуталась. Это было невероятно. Так не бывает.
– Я рассказал про вулкан Кракатау.
– При чём тут вулкан?
Я уже не понимаю – то ли я чувствую себя виноватой, что не поехала спасать сына, то ли чувствую себя счастливой, что всё разрешилось.
– Был большой остров в Малайском архипелаге. А в центре у него был вулкан. Самый обыкновенный вулкан. Иногда он извергался. Летели искры, пепел, лилась раскалённая магма. Это было красиво. Крупное извержение в 1886 году. Несколько дней работал, тонна пепла ушла в небо. А потом он провалился. Внутри у него всё выгорело, в эти пустоты вулкан и ухнул. Исчез совсем. И океан смыл его следы. Ни-че-го не осталось. С людьми так частенько бывает. Я это Егору объяснил. Он умный. Он всё понял.
Я молчу. Трубка ещё тёплая в моей руке.
В аэропорту Саша несёт мою сумку, рассказывает, как будет скучать и как замучает, когда я вернусь.
– Это хорошо, что ты летишь на Кубу, – сказал он напоследок.
– Почему?
– Потому что, когда у них день, у нас будет ночь. И наоборот. Я знаю, ты любишь выключать телефон, когда засыпаешь. Чтобы не будили.
Да, я выключаю телефон. Сделаю так и сейчас.
Самолёт взлетел. Впереди пальмы, голубая вода и сальса. И немного работы. Я кручу в руках шахматную фигуру. Храбрая королевская пешка. Назовём её Кракатау.
Егор прислал эсэмэс: «Всё отл. Дома на два дня».
Компьютер привычно выкинул окно МосУслуг. Электронный дневник. Двойка. «Не принёс доклад о спутниках планет Солнечной системы».
Из окна гостиничного номера видно море. Оно буйствует. Волна бьёт в парапет самой длинной набережной мира и обливает проезжающих по этой самой набережной мотоциклистов.
В дверь постучали. Пора на работу. Три желания. Обещания надо выполнять. Понять бы ещё, где я буду искать вампира и чупакабру. Может, в музее Хемингуэя? А ещё спутники, да. Но они подождут.
Анна Хрусталёва
Ля-бемоль третьей октавы
Начать он решил издалека. И выбрал для этого, как ему показалось, самый подходящий момент: аккурат между протёртым молочным супом с брокколи (для связок полезно) и индейкой на пару (белок даёт силу, а калорий в ней чуть-чуть).
– Мама, знаешь, о чём я тут подумал? – Он постарался, чтобы это прозвучало будто бы между прочим. Чтобы мама ни в коем случае не догадалась, как долго и мучительно вызревала эта спасительная мысль. Чтобы поверила: эта мысль пришла ему в голову внезапно, вот прямо сейчас, между супом и индейкой.
Однако ничего не вышло. Голос предательски дрогнул, сорвавшись на какое-то униженное и виноватое заискивание.
Анна Михайловна, ещё мгновение назад самозабвенно отпаривавшая стрелки на его концертных брюках и жизнерадостно мурлыкавшая себе под нос арию Медеи из давно позабытой всеми оперы Луиджи Керубини, чуть утюг не выронила. Вскинула голову, ноздри тревожно затрепетали, как у гончей, почуявшей добычу.
– Что-то случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Что-то с голосом? Сорвал? Перетрудил?!
Не дожидаясь ответа, метнулась к холодильнику, схватила пакет молока и дрожащими руками начала выливать его в кастрюльку:
– Сейчас, родной, сейчас, потерпи, сосновых шишечек тебе накипячу, завтра будешь как новенький. И Розе Петровне утречком позвоню, пусть придёт, горлышко наше посмотрит.
Господи! Опять двадцать пять! Ну почему, стоит ему сказать, что он о чём-то подумал, как мама тут же пытается уложить его в постель, обложить горчичниками, напичкать всей возможной народной медициной и в завершение ритуала незамедлительно вызвать неотложку? Почему-почему! Да потому, что думать в этом доме дозволено только ей. Данный же случай, по её версии, это симптом неизлечимого недуга, без пяти минут смерти.
