Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга
Anamnesis vitae
Сейчас в медицине много магов и чародеев статистики. Например: бумаги можно оформить так, что на 60 койках отделения будут числиться 75–85 больных. Просто больных выписывают, а истории болезни продолжают вести так, словно больной продолжает лечиться: пишутся дневники, назначаются лекарства и процедуры.
Я знал отделение неврологии, где лежали тяжеленные больные. Но они не умирали! Летальность в этом чудо-отделении была равна нулю (!). Отделение это ставили в пример. Заведующий отделением стремительно шел в гору. Секрет «бессмертия» был прост: больной умирал, скажем, 5 мая, но историю болезни оформляли так, что он числился выписанным домой ещё 3 мая. Так что на день смерти он формально не был пациентом больницы.
Нейроофтальмолог Генрих
Худой, черный с проседью Генрих сверкнул на меня еврейским глазом, цыкнул золотым зубом и спросил:
– Вы, друг любезный, предпочитаете как: стучать или перестукиваться?
Это были первые слова, которые я услышал вместо «здрасте», прибыв на специализацию в нейрохирургическое отделение Н-ской больницы. Гораздо позже я узнал, что Генрих не зря опасался стукачей: он отсидел три года за антисоветчину, по доносу.
«Лучшие годы моей жизни! – говорил Генрих, вспоминая тюрьму. – Какие люди! На воле такие не живут!»
– Ну вот и познакомились, – облегченно хохотнул заведующий отделением Иван, наблюдавший нашу встречу. – В операционную не рвись, успеешь. Познавай неврологию! Весь рабочий день – с Генрихом Александровичем.
И заведующий ткнул пальцем в табличку на дверях кабинета: «Нейроофтальмолог Понятовский». Шепотом добавил:
– И не вздумай назвать его окулистом.
* * *Все больше и больше забываю я неврологию и все остальное, чему меня научил Генрих. Я ещё не дошел до отрицания симптомов Фуа-I и Фуа-II, синдрома Маркиафавы – Биньями и даже помню, что есть синдром «прыгающего француза из штата Мэн», но спросите у меня о них – и я не уверен, что смогу объяснить что-либо внятно. Сейчас ведь как: сунем больного в томограф – и диагноз как на ладони. Много думать уже не приходится.
В обязанности Генриха всего-то и входило, что оценить глазное дно больных, иногда – сделать поля зрения[22]. Во многих нейрохирургиях обходятся вообще без офтальмолога. Приглашают консультантов из «глазного» отделения. В некоторых – есть окулист на полставки. У нас отсутствующие в те времена томографы успешно заменял нейроофтальмолог Генрих.
* * *На работу Генрих приходил рано. Ровно в 5.30 он распахивал дверь ординаторской и орал с порога:
– Какая есть информация к размышлению!!!
Уже гораздо позже, сдружившись с Генрихом, я мог позволить себе ответить, не открывая глаз:
– Генрих Александрович! Ну ёшкин-кошкин! Такое дежурство было! Дайте хоть полчасика вздремнуть!
– Извини, извини… – говорил тогда вполголоса Генрих, присаживался на корточки у моего изголовья и громко шептал прямо в ухо, дыша табачным перегаром «Примы»:
– Какая информация к размышлению?
Приходилось вставать, брать истории болезни и обходить с Генрихом поступивших больных.
* * *Сначала смотрели травматиков.
– Что это он молчит? – спрашивал Генрих, пытаясь поймать лучом офтальмоскопа зрачок рычащего и извивающегося на койке, как Лаокоон, больного.
Вязки, которыми больной был прикручен к постели, заменяли змей.
– Хрипит, а ни одного мата. Афазия? И веки не поднять! Ты его пунктировал?
– Нет.
– И не вздумай! Лобные доли у него разбиты. А если он правша – то более пострадала левая лобная доля мозга. «Ангелографию» надо делать! Смотри, какой Кохановский[23]! А стопные! И Оппенгейм, и Бабинский с обеих сторон, и Гордон! Мудак ты, друг любезный! Заведующий тебя убьет. Беги, заказывай рентген!
Бегу, звоню, заказываю рентген, вызываю анестезиолога: ангиографию[24] («ангелографию», по Генриху) делаем под наркозом.
* * *К приходу заведующего больной «раскручен»: поступил, наблюдался, консультирован нейроофтальмологом, ангиография, операция, сейчас в реанимации, показатели стабильные. Обо всем этом я победно докладываю на утренней «пятиминутке».
Генрих сипит за спиною:
– С тебя коньяк, ласунчик, сукин кот.
Потом, в течение всего рабочего дня, можно было видеть, как Генрих в своем кабинете «пытает» интересного больного.
Жалобы он собирал часа два.
Генрих говорил:
– Если правильно задавать вопросы, направлять больного, то только по одним жалобам можно поставить диагноз. Без осмотра и ваших дурацких рентгенов!
Часами он мог расспрашивать о головной боли. Сейчас-то я знаю, что эта тема – неисчерпаема и увлекательна, как хороший детектив, но тогда… Генрих отпускал больного только на завтрак и обед, лишая «тихого часа». Сидел, пыхая мундштуком с половинкой той же «Примы», – думал.
Приходил заведующий:
– Что получается, Генрих Александрович?
– Пока что надо дифференцировать опухоль лобной доли с опухолью доли височной, не исключая опухоль мозжечка. А вероятнее всего – нет ничего. Не наш это больной.
В самом конце рабочего дня Генрих явился в ординаторскую и сказал с пафосом:
– Какой идиот направил этого больного к нам, в нейрохирургию? (И ведь знал – кто этот идиот!)
– Вообще-то, я и направил, – буркнул заведующий.
– Так вот! У больного туберкулез. Туберкулезное поражение оболочек мозга и самого мозга. Видали, какие ресницы? На полметра! Склеры глаз – как у младенца, глаза – блестят. И всегда – легкий румянец.
Заведующий взвился:
– Генрих Александрович! Мы еще по ресницам диагнозы не ставили!
– Дело ваше, но я свое мнение уже записал. А далее – как хотите.
* * *Рабочий день закончился. Я достал бутылку «Каспия» о пяти звездах, яблоко. Попросил в процедурке две мензурки, в которых больным дают микстуры. Праздничный стол накрыт! Выпили по чуть-чуть. Генриха повело:
– Видал, как взвился бугор? Думать не хочет. Всё давай-давай: ангиография, пневмоэнцефалография… И резать, резать!
Выпили ещё по одной. Генрих продолжал:
– Чтобы поставить диагноз ОРЗ, нам ведь не нужны сложные анализы, рентген и прочая чушь. Посмотришь, а больной чихает, сопли у него ручьем, глаза – красные, горячий лоб… Вот и диагноз. Или хромает человек, и опытный ортопед-травматолог уже по походке понимает, что у больного сломано. Значит, и у опухолей головного мозга должны быть простые признаки, и мы их видим, но не понимаем, не трактуем. Ходи, смотри, пересматривай. Ходи на вскрытия. Я ведь всегда хожу. Не верю я шефу и его «находкам» на операциях… Да и патологоанатомам все меньше верю! Спелись эти голубчики давно!
– Ох, Генрих Александрович! Опять посадят.
В это время в дверь постучали условленным стуком. Вошел главный врач. Еще полгода назад он был нашим заведующим, но сейчас – вознесся!
Генрих засуетился:
– Вот тут мы, В. К., больного обсуждаем…
– Я так и понял, – сказал главный и вышел вон.
Через пять минут он вернулся, неся в руках бульонную чашку. Поставил на стол:
– Наливай!
Генрих стал лить коньяк в чашку, тревожно посматривая на главного.
– Вам сколько?
– Ты что, краев не видишь, окулист?
Взял полную чашку обеими руками и понес прочь, боясь расплескать.
У порога обернулся и сказал:
– У меня кабинет – прямо под вами, на одном стояке. Не ссыте вы, ради бога, в раковину: такая вонь идет, и всё – ко мне! Посетители нервничают.
– Это не мы! – возбудился Генрих. – Сами страдаем. Это мамки из детской хирургии горшки выливают в раковины.
Главный ушел. Генрих посуровел:
– Опять обпил! Говоришь, что я опухоли носом чую?! Лучше бы я выпивку чуял, как наш главный! Всегда, как только первую выпьем – он уже тут как тут!
Хрен с ним. Ты что думаешь о мальчонке из шестой палаты? Тот, у которого опухоль мозжечка.
– Что теперь думать! В среду – операция.
– Мальчишке угрожают «сардельки»…
Я знал этот пунктик Генриха: он считал, что тогдашний заведующий нейрохирургией оперирует плохо. И. Т. был хорошим человеком и прекрасным организатором. Был упорным и целеустремленным.
В семнадцать лет получил черепно-мозговую травму. После излечения решил, что станет нейрохирургом. Семь раз поступал в мединститут. Поступил на восьмой раз. Недавно защитил кандидатскую. Но умом не отличался, и мануальные его способности, в самом деле, были не на высоте. Пальцы имел толстые, на короткой массивной лапе. Вот отсюда – «сардельки».
– Может быть, сказать мамаше, чтобы сваливала, пока не поздно, в Бурденко. У меня ведь там знакомых выше крыши. Могу позвонить, чтобы приняли сразу, без волокиты. Мальчонке ведь лучше, я думаю, сначала шунт поставить и облучать. Если компенсируется – можно думать о чем-то радикальном… Вторым этапом. А так… Помрет.
– Может быть, лучше с Иваном поговорить?
– Бесполезно! Я и ругался с ним, и дрался, и кляузы на него писал… Да-да – кляузы! А хули?! Я ведь не анонимки писал! Всегда ему читал их вслух, прежде чем отправить по адресу. Раб цифири! Лишь бы в отчетах покрасоваться! Мы то, мы сё! Говорит, что мы должны всё оперировать, иначе ни инструментов нам не закупят и томографа не видать, как своих ушей! Получается, что сейчас гробим больных, чтобы вылечивать других пациентов в светлом будущем!
