Александр Шорин - Литература ONLINE (сборник)

А дальше… Дальше был фурор, которого никак нельзя было ожидать от новичка: он сыграл около тридцати партий и… выиграл все! После второй или третьей никто уже больше не играл между собой: все были либо зрителями, либо вставали в очередь.

И каждый раз это была неожиданность!

Завсегдатай, который издал первый знаменитый вздох, брызгая слюной, кричал какому-то лысому:

– Проигрышная была партия, проигрышная!

Даня допускал вопиющие ошибки и в дебюте, и в миттельшпиле и в эндшпиле. Он зевал, он забывал нажимать на часы, он не обдумывал ни секунды самые сложные счётные ходы… Он делал всё, чтобы проиграть.

Он выигрывал!

Этого вечера хватило для приглашения в турнир. Мальчик кивнул, соглашаясь. Дед смущённо сказал, что тот не умеет записывать партии, что у него нет денег, чтобы снова его привезти… Деньги нашли.

Турнир он выиграл. Потом второй, третий… После того, как о нём написали в местной газете и за счет поселковой администрации дали направление в область, Даню стали учить записывать партии. Он не мог научиться!

На него надавили. Он расплакался.

В конце концов приняли решение, что записывать за него будет тренер. Дед настоял, чтобы его тоже взяли на турнир. Пытались отказать, он начал качать права. Согласились.

Областной турнир Даня тоже выиграл. О нём написали все, включая центральные газеты. У него пытались брать интервью. От журналистов его прятали: парень до сих пор не мог толком связать два слова.

Ему предложили переехать в областной центр, в интернат. Дед Саша запросил квартиру.

Дали квартиру.

Мальчика отправили в областную шахматную школу. Там он прослыл тупицей… и не проиграл ни одной партии.

Из Москвы приехал знаменитый гроссмейстер.

Он пытался поговорить с мальчиком. Директор шахматной школы, краснея и бледнея, предложил гроссмейстеру лучше сыграть с мальцом.

Вот здесь, в этом месте, по логике вещей, я должен был бы указать, через сколько лет этот пацан стал чемпионом России среди юниоров, потом среди юношей, потом… Ну да, чемпионом мира. Как без того?

Дед Саша, который до сих пор жив и любит на Плотинке посидеть, там, где играют в шахматы, может куда лучше, чем я, рассказать вам всю эту историю. Поэтому её концовку я доверю его словам.

– Спортили мальчонку, – говорит он горестно.

А потом начинает так рассказывать:

– Дали нам детскую путёвку в Москву, в шахматную школу. Я, конечно, с ним просился, да куда там: забрали да увезли, а тама его направили к ихнему лучшему тренеру. Данька-то, он ведь как: играть-то умел, а вот с теориями да записями у него никак. И пока он так играл – всё хорошо было, а тута его давай учить. И тренер-то, зараза, попался не просто хороший, а самый наилучший. Ну он и давай Даньке подробно рассказывать про энти самые миттельшпили, да эндшпили… Да давай заставлять, чтобы он их повторял да учил… Данька-то и давай повторять. Приехал, значит он, родненький, через три месяца домой – и всё-всё умеет: и записывать может, и маты всякие знает… И ходы делает красивые. И… проигрывает!

И катится по щеке старика слеза.

Красные шторы

Чей-нибудь злой язык мог бы назвать Севку двуличным, но это было вовсе не так: просто он умел отлично уживаться и с пацанами-хулиганами, и с послушными ребятами, и даже с администрацией лагеря. Последнее, кстати говоря, для Севки было совсем уж несложным делом: просто надо было вовремя подвернуться под руку одной из вожаток и с энтузиазмом помочь ей в каком-нибудь незначительном деле.

Сейчас как раз подвернулся такой случай: вожатка девчоночьего отряда с поистине бабьей неуклюжестью пыталась повесить на окно здоровенные красные шторы. А так как вожатка эта была мало того что некрасивой, так еще и задавалой, то у мужской вожатской половины лагеря особым успехом не пользовалась, и потому помогали ей в этом деле только мешающиеся под ногами девчонки. Севка, конечно же, оказался на высоте – шторы были водворены на полагающееся им место быстро и споро, а в награду за это его ждало воистину грандиозное открытие: в углу комнаты оказалась неприметная дверца, которую Севка незаметно открыл. Это была небольшая кладовка, где хранились вёдра, швабры и сломанные стулья. Другой и внимания бы не обратил, но Севку не зря называли “головой” даже старшие ребята: о выгодах этого открытия он тем же вечером поведал избранному кругу самых отчаянных своих приятелей, с которыми он тайком провернул уже не одно из дел той категории, за раскрытие которых начальник лагеря смело отдал бы свою собственную месячную зарплату.

– Во-первых, – вещал он друзьям, так и сияя от гордости, – оттуда можно подглядеть как девчонки переодеваются. Во-вторых, можно подслушать, о чем они болтают после отбоя. Ну а в-третьих, когда они заснут, можно оттуда потихоньку вылезти и всех их перемазать зубной пастой!

Приятели Севки, как и следовало предположить, пришли в полный восторг от открывающихся перспектив. Двое вызвались той же ночью затаиться в этой каморке, но Севка решительно отмел их предложения: первым должен быть он, Севка, и провернуть это дело в одиночку. Он был из тех, кто не любил делить лавры с кем-то ещё.

Правда, оказавшись в темноте каморки в одиночестве перед отбоем (была проведена тщательно разработанная отвлекающая операция, предшествовавшая его туда водворению), он немного пожалел о том, что оказался от предложения товарищей: в темноте было как-то страшновато. Но отступать было поздно, да он и ни за что не позволил бы себе струсить.

Оставалось только затаиться и ждать…

У Лерки был несомненный артистический талант, который воплощался не только на сцене во время капустников, но и в палате после отбоя, когда вожатка, наконец, уходила спать. Секрет её успеха перед публикой заключался в тщательном продумывании действа, которое она устроит.

А в этот вечер она решила превзойти самоё себя: за красными шторами она обнаружила небольшую неприметную каморку, где валялись какие-то вёдра и тряпки, и решила, что она сыграет главную роль в её театральном представлении. Поэтому, когда в темноте, после отбоя, девчонки начали шёпотом рассказывать страшные истории, она, когда дошла до неё очередь, показала себя во всем блеске.

– Жили-были мама с дочкой, – начала она таинственным голосом. – И вот однажды мама принесла из магазина красные-красные шторы и повесила их в спальне.

Конечно, все девчонки невольно покосились на красные шторы. А Лера продолжала.

– И вот, в первую же ночь девочка просыпается оттого, что слышит голос: “Встань!”. Ей страшно, она хочет закричать, но голоса нет. Она сама собой поднимается, подчиняясь этому голосу, и встает на пол. И видит, что её мама тоже поднялась и стоит на полу, и глаза у мамы закрыты.

Лера медленно, как зомби, встает с кровати. А голос продолжает: “Подойди к окну!”. Девочка со страха не может сделать ни шага, и видит, как её мама начинает подходить к окну.

Лера, вытянув перед собой руки, как слепая, начинает двигаться к окну.

– “Ближе!”, – слышит девочка голос. “Ещё ближе!”. Мама подходит вплотную к окну, и шторы начинают душить её!

Лера подходит к шторам и начинает изображать битву с душащими её красными шторами. Слышится её хриплое, сдавленное дыхание, слабые крики помощи, а потом всё стихает.

Вожатка, разбуженная визгом и шумом в спальне девочек, прибегает полуодетая, растрёпанная, и включает свет. Те в ужасе, сбивчиво рассказывают ей какие-то небылицы про шторы, которые задушили Леру. Ничуть не веря этим девичьим страхам, она тут же демонстративно отдёргивает эти шторы, показывая, что там никого нет. Она даже открывает кладовку, чтобы показать всем, что она пуста. И та действительно пуста: там нет ничего, кроме тряпок, вёдер и покалеченной мебели. Всё так, но девчонки указывают ей на отсутствие Леры – Валерии Токаревой, которая только что, при них была якобы задушена этими шторами. Тут вожатке становится не по себе: пропажа ребенка – это уже ЧП!

Леру искали две недели. Сначала своими силами, затем с привлечением милиции и местных жителей: бесполезно. Директор лагеря полетел со своего места, вожатой тоже досталось, но девочку так и не нашли. Один из местных поисковиков вспомнил, что двадцать лет назад здесь при похожих странных обстоятельствах пропал один мальчик, которого тоже не нашли…

…Севка сидел и терпеливо ждал в предвкушении того, что сможет увидеть и услышать.

…Лера затаилась, с улыбкой ожидая триумфа, с которым выйдет отсюда через несколько секунд.

Они до сих пор там сидят.

Деревянные часы

На деревенскую улицу я вышел с опаской. Сейчас начнётся: «Гаа-ра-дской, иди-ка сюда!»… Знаем, проходили.