Надежда Залина - Линия Маннергейма
Никто долго не мог поверить, что все его медицинские успехи – действительно результат каких-то непонятных методик, а не цепь случайных совпадений. И даже когда стало ясно, что его успехи не случайны, и недоверие сменилось любопытством и робким изумлением, отношение к самому доктору осталось прежним. Его это никоим образом не удручало. Он был рад, что наконец-то мог вволю заниматься тем, чем хотелось, а остальное трогало его лишь в незначительной степени.
Его будущая жена Вероника попала в санитарный поезд с последнего курса мединститута. Она была, что называется, девочкой из хорошей семьи, успевшей к тому времени ощутить на себе, как в одночасье может рухнуть благополучная жизнь, и если бы не война, то неизвестно, где бы она оказалась.
Родом она была из Ленинграда. Ее отец, профессиональный военный, дома появлялся не слишком часто, пропадая в каких-то поездках. Мать имела немецкие корни, что несколько осложняло им жизнь, особенно в предвоенные годы. Немцы, правда, были чуть ли не петровские и давным-давно обрусевшие, но отец Вероники прекрасно понимал, что за всем этим может последовать. Мать, получившая прекрасное музыкальное образование, исполнительской карьеры не сделала, но педагогом стала первоклассным. То обстоятельство, что многие тогдашние руководители желали обучать своих детей музыке именно у Вероникиной матери, позволяло их семье долго держаться на плаву.
Сама Вероника, несмотря на тепличные условия, в которых росла, воспитывалась матерью в строгих правилах немецкой семьи. Ей внушали, что человек обязательно должен в жизни к чему-то стремиться и идти к своей цели, несмотря на трудности. «Самые страшные враги – лень, праздность и трусость», – всегда повторяла ей мать. И Вероника с детства имела четкое представление о том, кем она хочет стать и что для этого нужно делать.
Она мечтала о медицине. Не об абстрактной работе врача, а о хирургии. И планомерно развивала в себе качества, необходимые для профессии. Вид крови никогда не пугал ее – она умела правильно обработать рану, наложить повязку и шину и даже делать уколы. Когда знакомый ее родителей, хирург, сказал ей, что самое важное для профессии – сильные руки и чувствительные пальцы, и дал ряд рекомендаций, она с усердием кинулась их осуществлять. Стала заниматься музыкой, чтобы развить гибкость пальцев, принялась лепить из пластилина и даже научилась вышивать.
В институт она поступила сразу и считалась одной из лучших на курсе. Про нее говорили – великолепные данные, не подозревая, что все ее качества – результат большого труда, а вовсе не подарок природы. Весной сорок первого, когда Вероника готовилась к сессии, отец вернулся из очередной командировки, где что-то пошло не так. В доме воцарилась тягостная атмосфера ожидания ареста. Как объясняла мать, отец был ни в чем не виноват и искал способы, чтобы спасти их. Он нашел единственный выход, существующий для офицера. Когда арест оказался неизбежным, он застрелился прямо у себя в кабинете из наградного оружия. Но, по-видимому, предварительно сумел что-то сделать, поскольку семью не тронули. Мать несколько раз допрашивали, этим дело и ограничилось. Потом грянула война, и органам стало не до них.
Попав в санитарный поезд, Вероника испытывала особую симпатию к главному врачу, хорошему хирургу. Она ассистировала на операциях, ей доверяли мелкую работу, и старательность и аккуратность недавней студентки не остались незамеченными главным врачом. К тому же Ника всегда умудрялась выглядеть так, словно находилась не на войне в санитарном поезде, а жила в домашних условиях. Никогда не видели ее растрепанной или заспанной, халат всегда был белоснежным, а сама она не позволяла себе ныть или жаловаться. Она казалась воплощением собранности, аккуратности и ответственности. Главврач считал ее чистым золотом и радовался, что ему так повезло. Ей можно было всецело доверять, поскольку она умудрялась всегда и везде успевать. И руки у нее были хорошие.
Федор Варакин никак не вписывался в их бригаду. Он своим видом и шутливыми разговорами снижал статус и авторитет врачей. Разными небылицами и несерьезным поведением он заставлял людей забыть о том, где они находятся и что все вместе делают большое и серьезное дело.
Он конечно же не смог обойти вниманием царственную Нику, но, в отличие от других, прекрасно понимал, какой ценой ей удается держать себя в руках, и это вызывало у него бескорыстное восхищение и корыстное желание подразнить ее.
Он подшучивал над ее идеальностью, задавал провокационные вопросы, в общем, вел себя так, словно она была обыкновенной девушкой. А она считалась необыкновенной. В нее были влюблены многие, но никто не осмеливался даже намекнуть о каких бы то ни было чувствах. Ее уважали и почему-то боялись – больше, чем главного врача. Поэтому все с замиранием сердца смотрели, как непутевый доктор Варакин выводит из себя царственную Нику. Вероника злилась и от этого становилась похожей на Снежную королеву. От нее расходились волны ледяного презрения, способные заморозить все живое в радиусе пяти метров. Но доктор почему-то не мерз, а весело потирал руки, словно грелся у костра. Это было поинтереснее, чем кино.
После войны они вернулись в Ленинград, и Вероника, ставшая к тому времени Варакиной, основательно утратила веру в хирургию как главную спасительницу человечества. Квартира на Мойке, где Вероника жила до войны, была занята. Но помаявшись некоторое время в какой-то комнатушке, они все же смогли вернуться в квартиру на правах хозяев. Окончив институт, Вероника стала невропатологом. Она дослужилась даже до звания заслуженного врача, но, встречаясь с однокурсниками, все же иногда сожалела о том, что отошла от хирургии.
«Такие руки загубила ты, Ника, – говорили ей коллеги, – это не прощается».
Дома постоянно разгорались споры на эту тему, и Александра, их дочь, выросшая в самой гуще дебатов, в итоге стала именно хирургом. После многих лет практики она как-то сказала матери: «Мне кажется, что отец был прав. Хирургия – необходимая, но все-таки тупиковая ветвь медицины. Я выбрала именно ее в пику отцу, но он, похоже, как всегда перехитрил меня. И мне жаль, что я не могу сказать ему об этом. Он, по своей излюбленной привычке, снова недосягаем. Кому теперь претензии предъявлять?»
Когда родилась Лера и выяснилось, что она похожа на деда, считалось, что она, само собой, станет врачом. Но внучка и дочь медиков не только никогда не чувствовала призвания к этой профессии, но даже не испытывала никакого интереса к семейному делу. Она, конечно, считала, что быть врачом – достойно, и благородно, и трудно, поскольку перевидала на своем недолгом веку множество врачей, но у нее не возникало желания присоединяться к их клану.
Единственная область, близкая к медицине, которая была ей любопытна, – психология. Но взрослые не считали это ее увлечение серьезным. К тому же у Леры оказался гуманитарный склад ума. Посокрушавшись некоторое время о том, что династическая эстафета не будет продолжена, и решив на семейном совете, что это некая загадка природы и последняя шутка деда, родители отстали от Леры с требованием идти в медицинский институт. Она была несказанно рада, хотя и испытывала серьезные трудности с выбором профессии. Посоветоваться было особенно не с кем, и она в очередной раз пожалела об отсутствии деда. Уж он-то точно помог бы ей.
«Я могу сказать только одно, – говорил отец, – не иди на исторический».
Отец возненавидел истфак после провала его диссертации. В своих научных изысканиях он зашел не туда, куда следовало, и его моментально поставили на место. Дело могло закончиться куда хуже, чем заурядная и нестрашная высылка из крупного города. Его отправили в Тьмутаракань, как он называл их южный городок, преподавать историю в школе. А могли и посуровее меры предпринять, если бы захотели. Эта самая пресловутая Тьмутаракань действительно располагалась где-то неподалеку, если верить источникам. А по источникам отец был спец. Он, погоревав некоторое время, с головой ушел в раскопки, благо вокруг было навалом нетронутых еще древних курганов.
Самый дельный совет дала Лере бабушка:
– Не знаю даже, говорить тебе или не стоит. Так к выбору профессии подходить нельзя, это дело серьезное и ответственное. Но твой дед, знаешь, что делал, когда не мог принять решение?
Лера мгновенно заинтересовалась. Это был тот самый совет, которого она так отчаянно ждала и уже не надеялась услышать.
– Бабуль, не тяни, скажи!
– Дед, как всегда, говорил скорее всего в шутку. Остынь немного.
– Нет уж, скажи сейчас. Или я тут с ума сойду от ожидания.
– Вылечим, не волнуйся, – отрезала Вероника Петровна, но, взглянув на застывшую столбом внучку, смягчилась. – До чего ты похожа на деда, девочка. Он точно так же в нетерпении застывал как изваяние. А говорил он вот что: если не знаешь, как поступить, закрой глаза, расслабься, досчитай мысленно до двадцати и сделай, что придет в голову.
