Дмитрий Добродеев - Большая svoboda Ивана Д.
– Готов! – Его оттаскивают ко входу. Затем сажают на карусель с бреценом – проветриться. Остальные продолжают пить, на девятой кружке побеждает капитан Чуб. Он может и хочет выпить больше, но всем необходимо отлить. Они выходят из палатки. Пьяные итальянцы лежат тут же по периметру большой лужайки Терезиенвизе. Немецкая полиция никого не трогает: праздник священен.
Ночью снится сон: Саша-дезертир повесился, он висит под потолком мансарды в Гармише с высунутым языком. Иван кричит: “Ребята, не смотрите на его лицо! Вы слышите, не смотрите на его лицо!”
В Париж к Синявскому
В этот период скуки и неустроенности Иван часто вспоминает Россию. Ему все время снятся одни и те же странные, должно быть, подмосковные дачные поселки, запутанные тропки, безумные беседы, гудок далекой электрички и атмосфера безвременья.
Он пишет пару рассказов об ужасах России, о страшных фантомах большевизма, о беспросветности уездных городов. И, повинуясь некой принятой традиции, шлет тексты Синявскому в Париж.
Приходит ответ. Рассказы приняты и будут напечатаны в журнале “Синтаксис”. Синявскому и Розановой интересно, что автор – эмигрант, невозвращенец и смотрит на Россию жестоким, ироничным взглядом. Его приглашают посетить дом Синявских, когда он будет проездом в Париже.
Этот случай скоро представляется. За очередной анализ о национальных движениях на постсоветском пространстве ему платят тысячу марок. С полученным видом на жительство он может свободно перемещаться по территории Евросоюза. Дорога во Францию открыта.
От Мюнхена до Парижа поезд идет шесть часов: три часа до Страсбурга и оттуда еще три – до Парижа. Иван удивлен близостью расстояний в Европе, ему не верится, что Париж так близко.
Он с трудом находит дом Синявского. Доезжает из центра на электричке до станции “Робинсон”, потом долго петляет, пока не выходит на улицу Бориса Вильде. Там, за перекрестком, за небольшой оградой в саду спрятался двухэтажный дом, похожий на подмосковную дачу. Запущенный сад, разбитые скульптуры.
Его встречает крупная женщина неопределенного возраста в сарафане, из-за толстенных линз блестят озорные глаза. Это Мария Розанова, жена Синявского. Сажает, поит растворимым кофе.
Начинается форменный допрос: “Вы часто бываете на станции “Свобода”? Вы знаете, кто такой Фрэнк Уильямс, что делает Матусевич, о чем пишет Юрьенен? Какие у вас связи в Москве? Вы знакомы с Мальгиным?”
Убедившись, что он мало знает про станцию и про людей, Розанова теряет интерес и отпускает его отдохнуть.
В мансарде со скошенной крышей он чувствует себя как на подмосковной даче: отдельной стопкой стоят старые “Огоньки”, паучок перебегает по окну. Его внимание привлекает дореволюционное издание – “Маленький лорд Фаунтлерой”.
Час спустя его зовут обедать. К столу спускается Синявский: тихий старичок в халате, с большой седой бородой, похожий на лешего. Утиный нос, скошенные голубые глазки. Он мягко здоровается, садится есть. За время обеда он бросает лишь несколько осторожных реплик, хихикает. Ивану так и не удается вывести его на прямую беседу – о кризисе СССР, о литературных процессах, о роли эмиграции. На все его вопросы тут же отвечает Розанова. Пообедав, Синявский пожимает ему руку и так же тихо поднимается в кабинет.
Иван вспоминает слова Синявского – “Россия – сука”, а также об эстетических расхождениях с советской властью. В голове его не совмещается – образ тихого старичка и дерзкого критика режима.
– Синявский страдает, – говорит Розанова. – Он окружен врагами, последними патронами отстреливается из своего окопа. Максимов и компания травят его. Но что он может против этой банды?
На стене висит большая фотография, где Синявский и Даниэль выносят гроб Пастернака из дома в Переделкино.
Пастернак, Пастернак… Что они находят в этом писателе? Странный культ либеральной интеллигенции. Ивану нравится советский литературный авангард: “Конармия” Бабеля, “Перед восходом солнца” Зощенко, но Пастернак…
Розановой много звонят, много посещают. Среди них худой очкастый хохол Саша – их последний типограф. Его Розанова уволила за некорректное антисемитское высказывание. Саша смиренно приходит, просит денег, натыкается на отказ, уходит несолоно хлебавши. Иван понимает: “В эмиграции близость к финансовым потокам решает все и власть денег намного сильнее, чем в России”.
Звонит Лимонов, старуха его любит, шутливо и долго общается.
Звонит Алик Гинзбург из “Русской мысли”, звонят другие… все разговоры ведет она. Сдается, власть ее в этой странной эмигрантской среде велика. Ивану все это чуждо, он берет сумку и едет в город.
На мягких каучуковых шинах электричка RER несет его в центр Парижа. Арабская молодежь орет, швыряется жвачкой, пристает к пассажирам. Он сжимает перочинный нож в кармане. Это не совсем та Франция. Или, наоборот, та?
Иван на кладбище Пер-Лашез. Он сам не знает, почему сразу пришел сюда, но потом понимает: ему нужны точки опоры. Голоса из прошлого. Он подходит к стене Коммунаров. Сейчас он без иронии воспринимает Парижскую коммуну и западных коммунистов. Ему хочется прошептать оплеванное слово “товарищ”. Задерживается у могилы Анри Барбюса. Этот писатель поразил его в юности – не только антивоенным “Огнем”, но и ранней повестью L’Enfer, где описал переживания безумца-вуайериста.
Он любит Европу, но перед ним уже не та Европа. Он любит европейскую литературу, но это уже не та литература. Некий дух ушел. С наступлением 80-х. Что-то оборвалось. Повсюду на континенте. Где вы, духи Европы? Проснитесь! Но он не слышит знакомых интонаций, не видит знакомых лиц. Поэтому в Париже его так тянет на Пер-Лашез. Здесь, у замшелых надгробий, звучит далекое эхо великих идей. А кто теперь прольет кровь за товарища в борьбе? Проклятый англо-саксонский меркантилизм подточил живую душу Европы.
А нынешний европеец… разве он способен умирать за идею? И где сама идея?
Этот вопрос обращен ко всем нам, а не только к европейскому обывателю, несущему, как сказал Леонтьев, опасность для мирового развития. Средний европеец как орудие всеобщего уничтожения. Каждый из нас – орудие всемирного уничтожения. Имя ему – постмодерн.
Иван подходит к надгробию Алана Кардека. Здесь собралась группа негритянок с Ямайки. Они плачут, извиваются в трансе и молятся великому спириту.
Спускается к могиле Джима Моррисона. Здесь еще стоит маленький бюст, который уберут несколько лет спустя. Джим Моррисон – его любимый рок-музыкант. Иван не любит Америку, но он любит Джима Моррисона.
Немножко поодаль дежурит полицейский, внимательно следит за посетителями. После бесконечных ночных пений и возлияний на могиле певца поставлена охрана. Вскоре памятник демонтируют.
Пучок листьев шлепнулся на плиту как пачка белья. Он заозирался.
Хочется есть. За оградой кладбища заходит в бар, берет круассаны с кофе. Круассаны вызывают изжогу. Это же, блин, сладкое слоеное тесто… Желудок протестует, выделяет едкую кислоту. Он даже не знает, чем ее унять невыносимую изжогу. Таблеток-антацидов в кармане нет. Покупает жареную арабскую колбаску “мергез” и на ходу жует ее. Изжога временно затихает.
На метро он добирается до площади Пигаль.
Выходит на бульвар, идет вдоль бесконечных пип-шоу. Из одной кабинки ему машет молодая грудастая арабка: “Давай, покажу тебе индивидуальный сеанс!”
Подчиняясь какому-то гипнозу, он поднимается с ней по лестнице. Громадный пустой бар. За стойкой – могучий лысый бармен протирает стаканы, у дверей дремлют охранники-арабы. Дневное время, посетителей нет.
Она сажает его на плюшевое канапе, садится на колени и начинает прижиматься. Когда Иван пытается высвободиться, она силой удерживает его.
Пока длится это действо, бармен успевает принести пять бутылочек шампанского, которое она то ли выпивает, то ли выливает. Спохватившись, Иван говорит: “Хватит!” Подходит к бару: “Сколько?” Сумма, которую он слышит, потрясает его – пять тысяч франков! Таких денег у него нет. В портмоне – всего четыреста дойчемарок. Охранники просыпаются, подходят с двух сторон.
– Давай паспорт, давай кредитку! – говорит бармен. К счастью, Иван оставил документы и кредитку в мансарде у Синявского. Арабы берут четыреста марок и говорят: “Сейчас наш охранник поедет с тобой за карточкой”, затем вызывают такси.
Они стоят на бульваре, рядом с ним маленький араб с золотыми зубами. Иван чувствует отчаяние. Подъезжает такси, и тут араб говорит ему: “Езжай быстро и без денег не возвращайся!”
Иван прыгает в автомобиль и понимает, что от него отстали.
Сама идея, что арабский сутенер хотел зайти с ним в особняк Синявского и Розановой на улице Вильде, безумно смешит его. Возвращается хорошее настроение.
Таксист, старик-француз, качает головой: “Месье, а может быть, вам стоит пойти в полицию?”
