Виктор Дьяков - Дела житейские (сборник)
– Не знаю Серёжа, ты будешь, а вот нас куда… – она с равнодушной миной развела руками.
– Ну, поди не выгонят…Стране нельзя без такого института как ваш, – Карнаухов машинально взял из кипы коленкоровых переплётов на ближайшем столе верхний. Открыл: имя автора, название работы, научный руководитель. Начал листать: текст, расчёты, чертежи… Это была кандидатская диссертация, одна из тех, что защищали здесь.
– Твоя тоже среди них? – Карнаухов кивнул на кипу.
– Нет, я защищалась после аспирантуры. Благодаря той защите меня сюда и пригласили.
– Ого, так ты как засидевшийся в одном звании офицер… давненько уже в кандидатах-то.
– Так уж вышло.
– А куда теперь всё это и почему они не под замком, не опечатаны? – привыкший к армейской сверхсекретности Карнаухов был немало поражён тем фактом, что кандидатские диссертации запросто навалены на столе.
– Эти работы, как и вообще работа нашей лаборатории не представляют… ну как бы тебе это сказать… В общем, мы не занимались конкретно разработкой ядерных вооружений, а находились несколько в стороне, выполняли вспомогательные задачи. Потому нас и закрыли одними из первых. А в этих работах нет ничего такого, чтобы стоило засекретить.
– Так куда же их тогда?
– В кладовку, – Валентина Павловна небрежно махнула рукой.
– Как-то это… всё-таки диссертации, творческие работы талантливых людей и в кладовку?
Валентина Павловна устало присела за свой собственный стол и, словно прощаясь, погладила рукой его поверхность, сняла висевшую на спинке стула сумочку, что-то в ней поискала, потом на несколько секунд задумалась, и вдруг, будто только осознав вопрос, заговорила:
– Серёжа, авторами этих работ было вполне по силам стать любому хорошисту, например из нашей школы, если бы он прошёл тот же путь, что и эти: репетиторы, подготовительные курсы, институт, аспирантура. Ты тоже, если бы столько учился и работал в соответствующих учреждениях, мог написать такую диссертацию.
– Я не был хорошистом в школе.
– Ну, значит, и некоторые троечники тоже… может даже лучше написали бы.
– Ну, уж ты скажешь… что-то не верится.
– Ты Мишу Скрипицына помнишь?
– Это который в гидрозаводском бараке жил, длинный такой фитиль?
– Да, он со мной в параллельном классе учился, – Валентина Павловна смотрела на Карнаухова и как бы не видела его – она вспомнила одно из самых неприятных ощущений пережитых ею в школьные годы.
4
В детстве Валентина Павловна не дружила со сверстниками. У неё не было подруг ни в бараке, ни в школе. На дружбу нужно время, а у неё его без остатка забирала учёба. Прочие девочки жили естественной жизнью, определяемой бытом и социальным положением родителей. В барачном дворе они играли в прятки, классики, штандар, прыгали через скакалку… Валя в это время делала уроки, занималась дополнительно, сидела в читальном зале библиотеки, в выпускном классе поступила на подготовительные курсы при МИФИ. Такая жизнь не стоила ей больших усилий, ей нравилось учиться, как, наверное, всем нравится то, что у них получается лучше, чем у других. Отслеживая окружающую её барачную жизнь, Валя видела, что её ровесницы постепенно от штандара и скакалки перешли к совместным играм с мальчишками. Те бегали за ними, зимой садились на одни санки и, падая с них, вместе барахтались в снегу. Любимым местом игр барачных подростков стали сложенные в углу двора барабаны из-под силового кабеля. Девчонки выскакивали оттуда покрасневшие как после бани, смущённо оглядывались по сторонам. Валя не была девочкой «с луны», ибо в бараке, огромной коммуналке с удобствами во дворе, таковой вырасти просто невозможно. Она знала, что и в снегу, и за катушками мальчишки девчонок зажимают и лапают… Тогда она не возмущалась, но и не завидовала – ей было просто не до того, не до глупостей, она училась, не сомневаясь, что именно это её вознесёт. О том же в унисон твердили и отец, и всевозможная массовая пропаганда тех лет (физики-лирики), и она в это непоколебимо верила – ведь у неё не такая голова как у всех.
Первое робкое сомнение в том, что границы её способностей не беспредельны, ещё в восьмом классе заронил именно Миша Скрипицын, её ровесник, живший в соседнем бараке. Тогда отбирали двух учеников от школы на районную математическую олимпиаду. Первая кандидатура споров не вызвала: Валя изо всех отличников являлась самым сильным математиком. А вот насчёт второго участника педагоги-математики никак не могли сойтись во мнении. И тогда язвительная старая дева, ведущая математику у Вали, предложила послать не отличника и даже не хорошиста, а имеющего тройки по некоторым гуманитарным предметам, Мишу Скрипицына. Когда кое-кто из школьной администрации стал возражать, эта желчная фурия даже поручилась за него.
Что такое специфические способности именно к точным наукам Валентина Павловна конкретно узнала позднее, но впервые ощутила именно на той олимпиаде. Четыре из пяти заданий Валя тогда решила легко, они были хоть и сложными, но типовыми, хорошо ей знакомыми. Но одну геометрическую задачу устроители олимпиады, дали, что называется, на смекалку и здесь шаблонные методы не годились. Валя, как и подавляющее большинство прочих участников, не могла найти решения, и когда до истечения срока оставалось не более получаса, ей подсказал и спас от позора именно Миша… Тогда она сама себя уверила, что это всего лишь случайность. Даже предостережение старой девы, когда Валя сообщила ей о своём решении поступать в МИФИ, имея дальнейшей целью заниматься научной деятельностью, она не приняла всерьёз. Слова учительницы: "Поверьте моему опыту Петрова, вы конечно очень способная, но далеко не Софья Ковалевская", Валя отнесла на счёт неустроенности её личной жизни.
Миша не мог успевать по всем предметам, так как Валя, ведь он, парень, жить вне двора, ребят просто не мог. К тому же и дома ему никто не создавал особых условий: пьющий отец и тесная квартира не способствовали учёбе. После восьмого класса Миша поступил в техникум при мясокомбинате, и дальнейшая его судьба Вале была неизвестна, но Карнаухов кое-что сообщил:
– Мастер по холодильникам он… был во всяком случае. Лет пятнадцать назад я его видел, когда в отпуск приезжал.
– А в институт он, значит, не поступил?
– В какой там институт, деньги он зашибал, халтурил по холодильникам, это точно…
Впервые оказавшись в столь недоступном когда-то месте, Карнаухов попросил Валентину Павловну быть его гидом. Походив немного по уникальному научному островку, они пошли в столовую – подошло время обеда.
– У вас тут, наверное, в прежние времена снабжение было по высшему классу? – спросил Карнаухов оглядывая двухэтажное здание, напоминающее скорее дворец, нежели столовую.
– Не жаловались.
– Доска объявлений, гляжу, у вас в три слоя заклеена, – Карнаухов вслед за спутницей вошёл в вестибюль столовой.
– Учёные тоже люди, есть хотят вот и предлагают что могут, кто частные уроки, кто продаёт из старых запасов, – Валентина Павловна снимая пальто, направилась к очереди стоящей в гардероб. – Ты лучше скажи, почему у вас в армии такой бардак? Мы пока сына в институт не пристроили, чуть с ума не сошли, всё боялись, что заберут парня, а назад получим гроб или калеку.
– Эх, Валя… Во-первых, не у меня. Я уже пять лет как уволился. А если ты хочешь пояснений насчёт дедовщины, то здесь столько сложностей, не меньше чем у вас в науке. – Сдав верхнюю одежду они поднимались по мраморной лестнице на второй этаж.
– Надеюсь, это не военная тайна?
– Какая там тайна. Все упёрлись в сам факт дедовщины и баста, а тут ведь комплекс проблем, и низкая рождаемость, и национальный вопрос, и качество офицерских кадров, столько всего, что отвечу, как и ты мне о своей установке – долго объяснять.
Валентина Павловна с возросшим интересом взглянула на Карнаухова, она явно не ожидала такого анализа армейской ситуации из его уст.
Ели молча, только однажды Карнаухов недовольно заметил:
– Дороговато у вас кормят. Взял всего ничего, а почти пятнадцать рублей.
От столовой пошли мимо небольшого, побелённого кирпичного домика с мемориальной доской, на которой значилось, что здесь в 1946 году под руководством академика Курчатова осуществлена первая в СССР цепная ядерная реакция. Карнаухов со сложным чувством, обычно испытываемым перед чем-то непостижимо возвышенным и ужасным одновременно, оглядывал неброское здание:
– Так, значит, здесь он это сотворил?
– Если быть до конца точным, то не сотворил, а повторил, – поправила Валентина Павловна.
– То есть, как повторил, – не понял Карнаухов.
– Первую в мире цепную реакцию осуществил Ферми в сорок втором году.
– Ну и что… Курчатов же сам её сделал, просто позже. В сорок втором нам не до науки было, немцы у Волги стояли.
– А ты патриот отечества, молодец, – скептически похвалила Валентина Павловна.
