Инна Харитонова - Все могу (сборник)
Увидев Таню первый раз, Боря огорчился. Он даже расстроился, и очень сильно. Таня была явно умна, явно интересна и явно не составляла пару Паше. Это не то чтобы бросалось в глаза, но при ближайшем рассмотрении все же выпирало наружу. Сам он, уже женатый, выбирал себе половину точно корову на базаре. Из вороха красавиц и умниц он вытащил на свет Кирочку. Была она девушкой из хорошей и, что немаловажно, обеспеченной семьи. Эти два обстоятельства благополучия и воспитанности привлекли Борю сразу. Зато узенькая, как линейка, Кирочка Бориного глаза особо не радовала, хотя и привязалась к нему спешно и жадно. Выражалась эта симпатия в коротких монологах в адрес очаровательного гостя, что, по мнению Кириных родителей, привыкших и смирившихся со своим молчаливым ребенком, было верхом прогресса. По странному стечению обстоятельств Кире даже пришлось провести весь первый класс в той школе, где работала сейчас Таня, и этот факт честные ее родители не считали нужным скрывать от жениха. В Кирочке долгое время подозревали аутиста, но год в спецшколе подтвердил обратное. Хотя для своих двадцати трех лет оставалась она излишне замкнутой и застенчивой, с каждой встречей открывал для себя Боря эту тепличную девушку, и с каждым днем она распускалась и пригибалась к нему. Кира уже не казалась такой непривлекательной. Напротив, обнаружила она особо нежное женское очарование, в котором Боря прекрасно научился разбираться. Вся ее узкость делала Киру незаметной, хрупкой и легкой. А окончательно заворожила она его своим смехом, редким, иной тональности, чем сам голос, чужим и даже немного развратным. Как и предполагал Боря, хлопот с Кирочкой не было никаких. Она выражала собой высшую степень крепости домашнего тыла. В подаренной ее родителями им на свадьбу квартире она жила будто в норке, из которой делала короткие вылазки за продуктам, к родителям и по редким своим женским делам. Провокационных вопросов, а тем более зычных скандалов не устраивала, чаще молчала, улыбаясь, подавала на стол, так же улыбаясь, ложилась в постель и с улыбкой будила Борю с утра. Рядом с ней не покидало Борю ощущение мягкости и в то же время железной уверенности. Не блистая умом, Кирочка отличалась тонким вкусом и умением делать все до конца и лучшим образом. Мать, восторгов Бори не разделяя, называла Киру малахольной дурой, но только дома, вне Бориного присутствия и в целом невесткой была недовольна, зато гордилась, что породнились они с профессорской семьей, из которой Кира и вышла. Послушав Ольгу, казалось, что женился ее сын на старом профессоре, а вовсе не на его дочери. Но на фоне презрительного отношения к Кирочке не забывала Оля хвастаться на работе, что невестка ее не покупает готового постельного белья, а шьет его на заказ в ателье, из припасенного льна и специально добытого шитья.
Заранее зная, что Паше с Таней повезло не меньше Бори, Ольга, видимо по привычке, Татьяну тоже невзлюбила, хотя и понимала, что для Паши ее кандидатура редкая, и внутренне, задолго до этого, смирилась даже с невесткой-продавщицей или невесткой – столовской разносчицей.
Татьяну же мнение будущей свекрови не интересовало. Она бегала по магазинам, подыскивая приданое, скупала сервизы «Фарфора Вербилок», богемский хрусталь и всякий текстиль. С коробками, свертками и пакетами она часто поздно возвращалась домой и до полуночи разбирала с мамой покупки.
Танина мама была врачом той специализации, которая далека от особенно денежных рождения и смерти. На дверной табличке ее кабинета значилось «Терапевт». Сама она мало кого лечила, а только остро угадывала, к какому специалисту направить очередного страждущего. Эта многолетняя профессиональная пассивность наложила отпечаток на всю ее жизнь вне работы. Ей было легче принять что-то, чем думать над мотивами и аргументами отказа. Представляя собой промежуточную инстанцию между болезнью и здоровьем, она и сама оставалась всегда между событиями, интригами и прочими жизненными перипетиями. Ее извечное стояние «между всего» иногда опускалось к тому или иному полюсу, и дочкино замужество в очередной, редкий раз спустило ее на землю. Танина мать относилась к тем людям, которые думают и говорят одними и теми же словами, с одними и теми же эмоциональными оттенками, и все произнесенное ими отдает душевной скудностью. В припадке нежности она высказывала радость, «что ее девочке удалось найти свое счастье», «что станет она хозяйкой дома», «что родит ей внуков», и будто бы ускользало от нее, что дочь была уже замужем и хозяйкой была, а внуков так и не нарожала. Не знала мать и других сокровенных историй жизни дочери. Будущего зятя называла она не иначе как Павликом или Павлушей и совсем уж некстати, к огромной радости Степана Кузьмича и такому же огромному раздражению Ольги, заинтересовалась делами изобретателя.
Наблюдая за тотальной скупкой приданого, Боря отправил к Тане свою Кирочку. (Он все еще желал брату добра.) Надлежало ей следить, чтобы лишнего не приобреталось, а купленное полностью соответствовало ее вкусу. Таня к компаньонке отнеслась не добро, постоянно спорила с ней по поводу аляповатых штор в едких салатных разводах, кондовых цветочных горшков и синтетических носовых платков. А когда Кира увязалась с ней за отрезом (думать о готовом подвенечном наряде было страшно) на свадебное платье, Таниному терпению пришел конец. Тогда же, на ступеньках универмага, просыпалась первая соль их будущего противостояния.
Несмотря на издержки и некоторые виражи вкуса, Таня купила все-таки очень красивую ткань. Кремовое поле атласа осыпали ряды набивных роз. После того как Кирочка одобрила выбор, Таня поспешила к портнихе – шить в ателье ей казалось занятием авантюрным.
Опять-таки вместе с Кирой ехали они на другой конец города, прижимая к себе пакет с тканью, кружевом и мелкими пуговичками. Портниха специализировалась на театральных нарядах, но названия тех театров, чьи актеры затягивали в отстроченный ею тюль и панбархат свои тела, предпочитала не разглашать. Кира всю дорогу пыталась доказать Тане, что кидаться к какой-то сомнительной портнихе глупость не меньшая, чем идти в обычное государственное ателье. Таня, может, и соглашалась с ней, но дух противоречия брал вверх.
Портниху звали Эмма Филипповна Вестфельд. Представилась она модельером высшей категории и зачем-то сделала книксен. На жалком подобии ломберного столика лежала перьевая ручка без колпачка и пачка копировальной, почему-то красного цвета бумаги. Видно было, что фрау Вестфельд что-то писала. На белеющем рядом листочке подозрительная Кира прочитала: «Продам шЫкарный концертный фрак. Дорого», далее шел набор необходимых реквизитов. Кирочка толкнула Таню в бок, но та не отзывалась, жадно перелистывая модные журналы на неузнаваемых иностранных языках. За следующие полчаса Эмма Филипповна успела убедить невесту в выбранном фасоне, раздеть Таню, снять мерки и без сомнений, здоровыми, напоминающими садовые ножницами разрезать ткань. Педантичная Кира, глядя на весь этот круговорот ткани, сантиметра, ножниц, только моргала, попеременно озираясь то на клетку с канарейками, то на полуголую Таню, то на искромсанный пятиметровый отрез. Ее охватило отчаяние, что, не справившись с простым Бориным поручением, ей придется долго с ним объясняться, может даже, оправдываться, и во второй раз за весь этот длинный день обозлилась она на Таню. Все Кирочкино спокойствие расплылось на Таниных глазах, она, будто надев костюм грозной и склочной дамы, отчитывала Эмму Филипповну за кустарность, беспечность, за букву «ы» вместо «и» и почти криком кричала на всю квартиру. Таня откровенно испугалась. Не меньше ее испугалась сама Кира, первый раз в жизни не просто повысившая голос, а закричавшая на кого-то. Зато немка, невозмутимо выслушав список претензий, села на стул, закурила коричневую сигарету и спокойно объяснила причину своей спешки и безграмотности. Выходило, что портниха она уникальная, шьет без выкройки, быстро и чувствует, как никто, человеческую фигуру со всеми ее недостатками. А что до безграмотности, то сему нашлось другое оправдание – заграничное детство и родной немецкий язык. Кира, враз опомнившись, вспомнила о Боре и радостно подумала, что объяснять ничего не придется.
Всю дорогу домой она молчала, удивляясь своим переменам. Чувство гнева, досады и злости за всю свою жизнь испытала она сегодня впервые и явно этому была не рада. Та ее половинка, отвечающая за тишину и кротость, вдруг отказалась слушаться, а другая, казалось, что мертвая, встрепенулась, взвилась и понеслась вскачь по Кирочкиной душе. Она поняла, что может быть всякой. Тот навык повсеместного чувствования, приобретаемый остальными с рождения, проснулся в ней настолько поздно, что Кира уже привыкла жить смиренно и спокойно, менять своей жизни не думала, да и боялась это делать. Не найдя другого объяснения, чем Танино плохое влияние, Кира, с наслаждением испытывая новообретенные чувства, злилась на нее, и злость эта была первой и от того едкой, если не сказать страшной. В тот день, помимо открытий удручающих, совершила Кира другое, приятное открытие, но в жаре гнева его так и не заметила. Открытием этим стала любовь, а не простая симпатия к Боре.