Александр Покровский - Пропадино. История одного путешествия
– Ну, Сергей Петрович, с Богом! – сказал Гнобий Гонимович.
– С Богом! – эхом вторил ему Поликарп Авдеич. Он вручил мне билет.
А Гнобий Гонимович – портфель, после чего он расчувствовался в который раз за этот день и поспешил меня обнять. А я поспешил расчувствоваться и обнять его в ответ. Портфель мешал, я, как мне показалось, в эту минуту должен был испытать какое-то чувство. И я его испытал – то было чувство несказанной радости, из-за него я опустил портфель на землю, после чего и раскрыл свои объятия уже и вовсе основательно – Гнобий Гонимович попал в них весь.
– Поезд! Отправление! Поезд! – заверещал вдруг Поликарп Авдеич, и я вскочил на подножку уходящего поезда.
Когда поезд уже набрал обороты, я вдруг услышал ужасающий крик:
– Портфель! Портфель! – по перрону бежали, стараясь настигнуть уходящий поезд, Гнобий Гонимович и Поликарп Авдеич. В руках у первого был портфель – я забыл его впопыхах на перроне.Я так и не узнал, что там было в этом самом портфеле – что-то, безусловно, нужное, что-то необходимое. До Москвы я добрался без всяких приключений. Я заснул и проснулся уже в столице. Вот так и закончилась эта странная история.
А через несколько лет я снова поехал проведать Котовых в Грушино, и как только я сел в поезд, я сейчас же попросил проводника разбудить меня, когда мы будем проезжать Пропадино.
– Но вам же нужно Грушино, – сказал он.
– Верно, – ответил я, – но хотелось бы увидеть и Пропадино.
– Пропадино? – удивился он, – Это какое же Пропадино?
– А то, что будет до Грушина. В семь часов утра.
– Да нет у нас никакого Пропадина.– Как?
– Так. И никогда не было.
– Как это?
– Так! – И он указал мне на список станций – там действительно не было никакой остановки в Пропадино.
– Но, может быть, мы будем проезжать его без остановки! – воскликнул я с надеждой.
– До самого Грушина никаких станций нет.
– Как это нет?
– Так! Не наблюдается.
– Как это?.. Но я же… – и тут я замолчал.
А поезд все быстрей и быстрей уходил в ночь, и за окнами была теперь одна только темнота, обступившая со всех сторон железнодорожное полотно, – лес, лес, лес несся нам навстречу. Лес – угрюмый, патлатый, косматый, с буреломом, с пролешнями, болотами, выкосами, выгонами, лес.
Неужели же мне все это приснилось, пригрезилось, привиделось?
Быть того не может!
А потом я подумал, что, возможно, оно и к лучшему? И возможно, прав был Гнобий Гонимович, что сказал мне на прощание на том балу: выдумал – не вспоминай.
Но в семь часов утра я все-таки проснулся – будто толкнуло, торкнуло меня что-то – и посмотрел в окно – а за окном нашего поезда летела Россия – громаднейшая, бездоннейшая страна.
Россия, Россия, ты, одна только ты взываешь к своим сынам, ты настаиваешь, надоедаешь, ты рассказываешь о своих горестях, ты говоришь обо всем на свете, о ерунде какой-то, а слышится только что о боли; ты словно бы старушка из той богадельни – поместили ее туда, а теперь-то никто и не навещает – и стыдно и горько…
Что-то похожее на маленькую беленькую станцию промелькнуло, проскользнуло, проскочило ровно в семь часов утра.
Было ли это Пропадино или же действительно не было его тут никогда – теперь уже и не установить это вовсе.
Теперь-то, дорогой мой читатель, это уже не узнать.
Теперь-то уже все едино.
