Лариса Райт - Королева двора
Ксанке разговор наскучил, чтения моралей она не выносила:
– Ладно. Люблю – не люблю, сама разберусь. Вот увидишь, он у меня еще гоголем-моголем по двору гарцевать будет. – И Ксанка с гиканьем и улюлюканьем влилась в толпу танцующих и закружилась, затерялась в пьяном веселье и, конечно же, не услышала тихий, наполненный жалостью ответ:
– Сомневаюсь…
Сомнения, впрочем, стали одолевать и саму Ксанку, причем довольно быстро после свадьбы. Мишка сторонился ее, бегал, как от бешеной собаки. Он не только не ложился в постель с молодой женой, он не ел Ксанкину стряпню, не позволял ей прикасаться к его вещам и, казалось, делал все возможное, чтобы она оставила какие-либо надежды на нормальные супружеские отношения. Он словно кричал ей:
– Хотела штампа в паспорте? Получила? А на большее не рассчитывай.
Ксанка не рассчитывать не умела, да и терпения ей было не занимать. Она жила ожиданием: ждала ребенка и верила, что с появлением малышки, а все вокруг, не исключая врачей, утверждали, что будет девочка, муж смягчится. Оксана не ошиблась. После рождения Даши (свекровь предлагала назвать девочку Анечкой в честь Ксанкиной матери, но та отказалась наотрез: не хватало еще, чтобы малышку ждала бабкина судьба) Миша резко изменился, начал общаться с женой, будто враз протрезвел или обрел зрение. Правда, общение это сводилось пока исключительно к разговорам о ребенке: как спала, кушала, агукала, улыбалась, но Ксанка не унывала. Много ли найдется семей с новорожденным, в которых мужья с удовольствием пеленают младенца, купают его, баюкают, поют песенки? Ксанка, как ни хорохорилась, все же была профаном во взаимоотношениях полов, мыслила штампами и теорию о том, что мужчина любит детей той женщины, которую он любит, считала, или хотела считать, абсолютно верной. Возможно, она не подозревала о том, что, случается, мужчины любят своих детей, не испытывая подобных чувств по отношению к их матери. Так или иначе, она считала себя вправе праздновать победу. Неважно, что Мишка по-прежнему не интересовался ею как женщиной. До того ли сейчас: пеленки, распашонки, бессонные ночи, а он ведь и учится, и работает, да еще на двух работах: не все ведь матери-то пахать, надрываться. Ксанка сама слышала, как муж говорил:
– Мам, диплом получу, стану нормально зарабатывать, так ты уходи. Хватит уже колотиться, уж лучше с Дашенькой сидеть.
– Ладно, сыночка, там видно будет. Я понимаю, конечно, Оксане ведь тоже учиться надо.
– Я, мать, о тебе толкую, а не об Оксане.
Последние слова Миши Ксанка уже не слушала, она мурлыкала себе под нос какую-то веселую песенку, переодевая ребенка. Диплом муж должен был получить через два года. И уж если он строит такие далекоидущие планы, значит, разводиться не собирается. Триумф был полным и, по Ксанкиным ощущениям, окончательным. Именно поэтому позволяла она себе и ходить царицей, и смотреть королевой, и подначивать все еще ненавистную балерину, спрашивая, не ангажирует ли ее Большой театр, и упиваться и растерянностью Дины, и ее грустью, и ее бессилием. И Ксанка упивалась, упивалась до тех пор, пока однажды всегда молчаливая, покорная, какая-то потускневшая Дина не выплюнула, не скрывая удовольствия, ей в лицо ядовитый ответ:
– Ангажирует. Большой со следующего сезона, а твой муж уже с этого не пропускает ни одной репетиции.
Мир разом рухнул к ногам Ксанки и развалился на маленькие кусочки у коляски с маленькой Дашей. Все вдруг стало четким и ясным без каких-либо сомнений. Изменения в Мишином поведении объяснялись вовсе не рождением ребенка. Нет, он, бесспорно, любил дочь и уделял ей много внимания, но заметил он ее появление только потому, что снова стал видеть окружающий мир, снова обрел дыхание, снова смог жить. А жить он смог лишь по одной причине: Дина подарила ему прощение.
Ксанка была подавлена и унижена, а унижений она прощать не собиралась.
– Я тебе очень рекомендую держаться подальше от моего мужа, – зазвенел у Дины в ушах ее холодный, с плохо скрываемой яростью голос, и звенел до сих пор, и заставлял всякий раз оглядываться назад, и ежиться, и пасовать перед ненавистным словом «рекомендую».
Дина и теперь не сумела не сорвать горечи от нахлынувших воспоминаний на молоденькой гримерше. Она медленно встала, подошла к девушке и произнесла елейным, сладким голосом:
– Конечно, детка. Я с удовольствием порекомендую ваши услуги. Куда вы хотели бы попасть: в кордебалет или к бэк-вокалистам? Ладно, подумайте пока. – Она как ни в чем не бывало смотрела на мгновенно вспыхнувшую от незаслуженной обиды девушку. – Потом скажете, а сейчас мне пора.
И выскользнула из гримерки, прекрасно понимая, что теперь при любом вопросе о знаменитой балерине девушка станет брезгливо морщиться и не преминет всем и каждому поведать о том, что последняя – просто законченная, самовлюбленная сука. Что ж, этими заявлениями она, в конце концов, никому бы Америку не открыла. За падение репутации можно было не волноваться. Никто не будет охать, закатывать глаза и удивляться, все пошепчутся, покивают головами, посоглашаются, да и забудут о происшествии, и только Марк сможет пожать плечами, недоуменно вскинуть брови и воскликнуть:
– Да с чего вы взяли? Дина – нормальная баба!
Конечно, нормальная. Даром что балерина, даром что известная. Судьба-то такая же, как у большинства, – исковерканная…
11
Вера сидела на стуле и исподволь следила за журналистом, который беспокойно ерзал: то закрывал свой блокнот, то снова открывал, то хватался за диктофон и в который раз проверял, не отключилась ли запись, то вертелся и разглядывал лица впавших в транс пациентов. Тогда врач мягко, но предупреждающе дотрагивалась до его руки, и он принимался извиняться шепотом, и она уже начинала недовольно хмуриться, прикладывала палец к губам и строго качала головой. Он втягивал голову в плечи и мечтал о том, чтобы поскорее выйти из этого помещения, в котором все такие собранные, торжественные и серьезные. А разве можно серьезно относиться к процессу, во время которого человек, надевший белый халат, орудует не шприцем, не капельницей и даже не фонендоскопом, а исключительно силой слова.
– Сейчас вы проснетесь, – громко и монотонно трубил, нависая над залом, со сцены выдающийся, по словам Веры, нарколог, – и почувствуете стойкое отвращение к алкоголю. Вы будете знать, что не перенесете и запаха одной капли спиртного, вы…
Журналист прикрыл ладонью зевающий рот, потер глаза. «Надо выводить его отсюда, – подумала Вера, – а то, чего доброго, впадет в транс и потом по судам затаскает за невозможность расслабиться в праздники». Она осторожно поднялась, стараясь не издать ни звука, и поманила скучающего корреспондента за собой.
– Ну, «навсегда» – это, конечно, сильно сказано. Установка дается лишь на какое-то время.
– И действует?
– Как правило, да.
– И что же, каждый может вот так выйти на сцену, раздать указания, и зал бросится их выполнять?
– Зал, введенный в транс, непременно.
– Не смешите меня! Не станете же вы утверждать, что зал спит под влиянием энергии этого чудака на сцене, а не из-за кучи принятых лекарств?!
Вера досчитала про себя до трех: отличный способ, чтобы сдержать эмоции. Наверное, если бы она послушала мужа и решилась открыть собственный центр, можно было бы не оглядываться ни на журналистов, ни на главврача.
– Будешь сама себе хозяйка, – говорил муж, а Вера только кивала, бурчала что-то невразумительное или просто отмалчивалась. Она не боялась ответственности, не пугалась руководящей должности и обилия работы, она не паниковала при мысли, что может не справиться: времена, когда она была ведомой и сильно зависимой от окружающих, давно прошли. Но женщина понимала, что быть хозяйкой означает заниматься хозяйством, а не лечить больных. А она хотела просто лечить, это желание затмевало все остальные, и для того чтобы оно всегда исполнялось, необходимо было иногда чем-то жертвовать. В данном случае – свободой слова и выражения лица. Надо было оставаться вежливой, лояльной и излучать дружелюбие. Отсчитав заветные три цифры, Вера почувствовала себя способной на это.
– «Чудак на сцене» – врач, доктор наук, отлично владеющий техникой гипноза, – начала она довольно жестко, чтобы все же вступиться за талантливого коллегу, но тут же отступила, смягчила нападение: – А что касается использования медикаментов – тут вы во многом правы. Скрывать не буду, да, в общем, никто и не пытается скрывать, что зачастую используют намеренный обман для достижения максимального эффекта. Действительно, под видом алкоголя пациентам вводят препараты, вызывающие быстрые негативные реакции организма. Человек ощущает себя практически на грани жизни и смерти и, естественно, услышав, что эти ощущения ждут его всякий раз при приеме спиртного, начинает опасаться.
Журналист клюнул, попался на приманку, чуть руки не потирал от удовольствия и от запаха сенсации. Вере казалось, что в его глазах, мгновенно ставших злыми и хитрыми, бегущей строкой мелькнули заголовки статей: «Убийцы алкоголиков будут наказаны», «Псевдоврачи под видом гипноза губят людей», «Где достать паленую водку? Наркологи предлагают» и так далее, и так далее. Оршанский раскрыл блокнот, чуть не дрожащей от нетерпения рукой приготовился записывать и спросил со знанием дела:
