Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Одинокому везде пустыня
В тот же миг Мария отпустила педаль тормоза, машина двинулась с места. Мария тут же до упора нажала на клаксон, издавший такой резкий, пронзительный, такой неожиданный звук, что кони шарахнулись в сторону, встали на дыбы, а один даже сбросил седока. Мария надавила на педаль газа, машина взревела и рванулась вперед, еще полторы секунды понадобилось для переключения скорости.
За спиной Марии раздался треск ружейной пальбы, но долей секунды раньше она вписалась в крутой поворот, и серая осыпь надежно защитила ее от пуль. Улину шляпу, конечно же, сорвало с головы, но не унесло на дорогу, а прижало к заднему сиденью, придавило потоком встречного воздуха.
«Вот тебе и тихая Тунизия! – подумала Мария с нервным смешком. – Но, боже мой, как же я вспомнила туарегский, – мгновенно! Не зря вытянула туарегский билетик из фуражки доктора Франсуа, не зря зубрила этот язык, ой, не зря! А то бы сидеть мне в гареме».
До Бизерты она доехала без приключений. Скоро на вершине срезанной горы показался белый дворец губернатора. До въезда в усадьбу оставалось совсем немного, как ворота широко распахнулись и навстречу выкатился алый кабриолет «Рено» с женщиной за рулем, в алой шляпке с откинутой вуалькой. Машины медленно шли навстречу друг другу, лоб в лоб, никто не хотел уступать. Первой остановилась Мария. Остановилась и громко крикнула:
– Николь? Неужели это ты, Николь?
XV– Мари! О, Мари, я не верю своим глазам! – Николь резко остановила алый кабриолет в полуметре от белого кабриолета Марии и выскочила из-за руля.
Поспешив выйти из своей машины, Мария робко шагнула навстречу Николь. Они обнялись и заплакали, нежно оглаживая и целуя друг друга.
Как спасительны женские слезы! Поплакали на груди друг у друга, и ничего не надо объяснять, ни в чем не надо виниться или каяться. Все понятно без слов. Остается лишь уточнить детали: где были? Как жили? Что делали? Последние двенадцать лет…
Но для ответов на эти вопросы еще впереди целый день – облегчающий душу, сладостный и спокойный день, а может быть, и не один, но это уже все другое… Главное состоялось. Того барьера, который вообразила себе Мария и о котором она так долго думала в последнее время, между ней и Николь просто не оказалось. Они встретились так, словно и не расставались на долгие годы, а только вчера, к ночи, как бывало когда-то, разошлись по своим спальням, а сейчас, утром, увиделись. Утро стояло тихое, словно умытое, совсем не жаркое, такое ясное, что отсюда, с холма, были видны и синее море, и темные горы, и светлые петли дорог по всей долине, и черные пятна козьих стад, и белые пятна овечьих отар. В здешних местах, после сезона весенних ветров, перед летним пеклом, всегда выпадает несколько райских деньков, их ждут, им радуются, как передышке перед дальней дорогой по злому зною; сегодняшний день был одним из богоданных – не первым, но и не последним.
– Ты куда-то ехала? – спросила Мария, всхлипывая.
– Какая чепуха! Я все забыла! – рассмеялась Николь, вытирая слезы тыльными сторонами ладоней. – Платочек в сумке, в машине. Бог с ним! Нам все принесут, а авто определят на место. Пошли домой! Я ждала тебя столько лет! Я знала, что ты найдешься! – Николь взяла Марию за руку и повела за собой, как маленькую, вверх по белой известняковой дороге, к светло-зеленым воротам резиденции меж двух белых башен, возле которых стояли часовые – рослые зуавы в голубых шароварах, белых накидках и красных фесках, со старообразными винтовками в руках, коваными прикладами которых они дружно пристукнули о землю, когда губернаторша и ее гостья подошли к ним поближе. Пристукнули прикладами, ловко щелкнули деревянными подошвами веревочных сандалий и вытянулись в струнку; при этом на темных лоснящихся лицах черноглазых солдат было написано крайнее недоумение: обе женщины заплаканы, перепачканы макияжем и при этом сияют от счастья…
С обычным в подобных случаях удивлением и разочарованием Мария обнаружила, что дворцовый сад резиденции генерал-губернатора не так велик и ухожен, как представлялось ей в юности. Например, розовая мраморная крошка на дорожках сада лежит недостаточно ровно, кое-где есть даже маленькие залысины, обнажающие известняковую основу; что фонтаны не такие большие и бьют совсем не так высоко, как ей помнилось; что некоторые пальмы кривоваты и вообще все какое-то маленькое, скособоченное, приплюснутое… На Николь она даже боялась смотреть и пока еще не взглянула ни разу как следует. Единственную перемену, которую она отметила в первую же секунду, как только обнялась с Николь, так это запах ее духов. Раньше губернаторша душилась духами более сладкими, более душными, а новые были и тоньше, и легче, и проще – в самом высоком смысле этого слова. «Знакомый запах? До чертиков знакомый! Ну, конечно, это ведь “Ирфе”! Николь надушена “Ирфе” для темноволосых. Но откуда они у Николь? Духи “Ирфе” не выпускаются уже три года, с тех пор как князь разорился»[24].
– Какие у тебя прелестные духи, Николь! – заметила Мария, как только они вошли в дом и в замкнутом пространстве запах духов стал жестче.
– Да ведь это ваши, русские, духи! Я их обожаю! Я к ним привыкла и не хочу менять! – воскликнула Николь. – Кло-о! Ты где, Клоди-ин? Посмотри, кто к нам приехал!
Из глубины дома, покачиваясь уточкой, выплыла рыжеволосая Клодин, в полутьме она показалась Марии совсем молоденькой. Клодин узнала ее мгновенно.
– Ой, мадемуазель Мари! – всплеснула она пухлыми ладошками. – Я глазам своим не верю!
Мария порывисто кинулась на шею Клодин, чем привела ту в крайнее замешательство и вновь завоевала ее сердце.
– О, мадемуазель Клодин, какая вы прелесть!
– Мадам, я ма-ма-дам, – пробормотала Клодин с гордостью.
– О, мадам Клодин, как я рада! И кто же ваш избранник?
– Кто-кто? – вмешалась Николь. – Как будто ты не знаешь кто. Вспомни, Мари!
– Доктор Франсуа? О, как я счастлива! – вскрикнула Мария с неподдельным восторгом. Она была хорошей актрисой. Конечно, новость ее обрадовала не так, как она изобразила, но все же обрадовала: слава богу, все на месте и всё обстоит лучшим образом!
Марию удивило, что от Клодин тоже пахнет «Ирфе», только для рыжих – ее густые огненно-рыжие волосы вились такими же роскошными локонами, как и раньше.
– Девочки, вы что, скупили все русские духи?! – заговорщическим шепотом спросила Мария и сделала круглые глаза.
– Все не все, но еще года на два хватит, – отвечала Николь. – Ты во всем виновата!
– Я?!
– Да, да, ты, миленькая! – ликующе пропела Николь. – Я, старая дура, поверила однажды тому, что было написано в парижской газете, и понеслась на авеню Клебер, в отель «Мажестик», где выбирали мисс Францию. В этой газетке я прочла, что графиня Мари Мерзловская в числе двенадцати девушек вышла в последний тур конкурса красоты. Приезжаю в этот «Мажестик», но там были все, кроме тебя! Там и продавали ваши русские духи «Ирфе» – для темных, для рыжих, для светленьких, было что-то вроде распродажи. Духи мне понравились, и я так разозлилась, что тебя нет, что велела отправить в мой парижский дом по ящику всех трех видов. Так что твой ящик дожидается тебя в Париже. А что случилось с тобой?
– Флюс. Обыкновенный, пошлый флюс! У меня так разнесло щеку, что лицо стало похожим на грушу, только надкушенную с одного бока.
– О-ля-ля! Вот почему ты не стала мисс Франция! Кстати, из двенадцати девушек половина были русские.
– Не половина, а четвертая часть, вместе со мной русских было трое, – сказала Мария. – Но, если бы не ваши судьи, их могло быть больше. Сначала судьи вообще были против участия русских, но вмешалась сама Коко Шанель[25] и настояла на нашем участии на равных с французскими подданными, без всякой дискриминации, и ее поддержал Лелонг и другие французские кутюрье… А где же доктор Франсуа?
– Он в гарнизоне, – подала голос Клодин, – я жду его к обеду.
– Что мы торчим в прихожей? Быстренько приведем себя в порядок и тогда уже поговорим! Кло, покажи Мари ее ванную комнату, спальню и распорядись насчет кофе, – велела Николь.
– Да, мадам, – с полупоклоном согласилась Клодин. Теперь на ее лице не было, как когда-то, такого выражения, будто она прислуживает Николь из одолжения. Сейчас лицо ее выражало степенность и столь неколебимое достоинство, что невольно становилось понятно: перед вами не госпожа и горничная, а две подруги или сестры и одна уступает другой просто в силу доброго характера. – Пойдемте, мадемуазель Мари. Вы примете душ с дороги?
– Пожалуй, мадам Клодин. Я очень рада за вас, мадам Клодин!
– Спасибо, мадемуазель Мари. Не зря мой Франсуа говорит, что вы самый лучший человек на свете. И я так говорю!
– Вы смущаете меня, мадам Клодин. Ах, как у вас хорошо, мадам Клодин! – Мария теперь знала точно – хочешь уважить Клодин, называй ее мадам, и чем чаще, тем лучше. Клодин от этого всякий раз вспыхивала румянцем, и даже ее высокая белая шея краснела пятнами.
