Сережа Павловский - Вершина угла
– Хех, – улыбнулась Елеанна. – Потому что у них на лапках есть какие-то липучки.
– Да ну, это не смешно.
Я стукнул ещё раз Гасте и сказал, что мы пока спустимся на этаж Гены и подождём его там.
– Чего он так долго копается? – спросила Елеанна.
– Не знаю, наверное, чем-то занят, – я не хотел говорить Елеанне, что Гаста по своей натуре – черепаха.
Мы вышли в подъезд.
– Боже, ну и подъезд, ещё страшнее кухни, – поразилась Елеанна маргинальным откровениям на стенах.
– Что поделать. Вон там моя любимая надпись, – я показал пальцем на мультяшное облако.
– И что там написано?
– CD на жопе ровно и не DVD меня.
– Блеск!
– О! – я обратил внимание на пошлую надпись.
– Что? – Елеанна повернулась на мой звук.
– Баловать писюндрой в задничку, – прочитал я надпись вслух. – Это вот когда денег нет на дозу.
– Глубоко, – сказала Елеанна, улыбнувшись.
– Глубоко баловать? – поинтересовался я.
– Нет. В смысле – глубокая мысль, – поправилась Елеанна.
– Трахаться лучше, чем ждать, – прочитал я следующее творение.
– Соглашусь, – кивнула Елеанна и прочитала несколько надписей подряд: – Святая троица, святая троица, святая троица и святая троица.
Я посмотрел в сторону, куда показывала девушка; примерно половина стены была исписана замазкой, там можно было прочитать: «Святая троица rulezzz!!!», затем перечень всех участников святой троицы, вернее – участниц: Сливка, Клёпа и Марчела.
– Мы рульные тёлки, – прочитал я надпись чуть пониже и усмехнулся.
– Всем своим недругам и завистникам мы посылаем луч солнца, чтобы он сжёг вас дотла, уроды!!! Мы rulezzz! – прочитала следующую надпись Елеанна и добавила: – Ну и банальщина.
– Ха-ха, а вот, зацени: Клёпа сосала хуй с яйцами, – прочитал я чьё-то заявление и хихикнул.
– Где? – Елеанна подошла ближе и дочитала то, что было дописано ниже другим почерком: – Большой и толстый, – она посмотрела чуть левее и добавила: – Мы психи.
Я взглянул на другую стенку, там был нарисован семяизвергающий член с крылышками, а ниже было подписано то ли кто рисовал, то ли кто изображён – Сопливый.
– Ты укусил мой жёб, – прочитала Елеанна следующую надпись.
Я спустился ещё на несколько ступенек ниже и заметил очередной шедевр.
– Гаста и Сливка трахались, ха-ха, – прочитал я новость, пытаясь вспомнить, как выглядела первая любовь моего друга. В скобках была подпись писавшего – Ксюхан.
– Это девушка Гасты?
– Кажется, первая любовь, – ответил я. – Даже и не знаю, когда это было. Капец как давно, наверное.
Мы спустились ещё ниже.
– Нас умнее в мире нет, – прочитала Елеанна ещё одну надпись.
– Спорно, – усомнился я. – А вот: Жизнь успела поломать многих… Например, меня.
– И не лень же людям писать на стенках тексты песен, – сказала Елеанна, разглядывая следующий кусок исписанной стены.
– Раз писали, значит – не лень, – пожал я плечами. – Скины – лохи, – произнёс я вслух, рассматривая утверждение над зачёркнутой фашистской свастикой.
– Антифа – тоже, – прочитала Елеанна надпись правее.
– Неправда, – прочитал я то, что было написано левее, и засмеялся.
– А вот кто писал, тот лох, – прочитала Елеанна вертикальную надпись, которая вместилась только так.
– НЕ лох, – поправил я, показывая на едва заметную частицу, дописанную другим человеком.
– Т.Т.П.П. – только тронь, пизды получишь! – прочитала Елеанна очередное творение наскальных живописцев. – Какая замечательная аббревиатура…
– Да, когда-то наша любимая, – вспомнил я детство. – У нас ещё была аббревиатура Ш.М.П.
– И что это значит?
– Шлюха местного подвала, – усмехнулся я.
– С ума сойти, – ужаснулась девушка и прочитала стихотворение, написанное чёрным маркером: – Писать на стенках туалета, мои друзья, не мудрено. Среди говна вы все поэты, среди поэтов вы – говно.
– Ага, – вспомнил я стих, – классика. У нас в школе такой стишок был в толчке написан, только заканчивался он твоим любимым словом.
– Это каким?
– Дерьмо.
– Ха, это не моё любимое слово, – хихикнула Елеанна.
Послышались шаги, я заметил очередную интересную надпись, но не успел её озвучить – к нам спустился Гаста.
– Я готов, пошли.
Мы двинулись к Гене. Я обернулся, чтобы взглянуть на неё ещё раз, стараясь пропитаться смыслом и настроением перед посещением комнаты ужасов.
«Скоро всем пиздец!» – прочитал я её про себя и побежал догонять остальных.
– А ты Гену-то хоть предупредил, что мы зайдём? – спросил я Гасту.
– Нет, – ответил тот.
– А если он нас не пустит?
– Мы его спрашивать, что ли, будем? – возмутился Гаста. – Он же слаб и немощен, воняет гноем, сами зарулим, да и всё! – он постучал в дверь Гениной комнаты. – Гена, это Гаста, открывай.
Я достал из кармана носовой платок и протянул его Елеанне.
– Зачем?
– Прикрой нос, тут жутко воняет.
– Я уже чувствую, – ответила девушка.
– Да не, это ещё не воняет, – улыбнулся я.
Через несколько секунд нам открыл Гена.
– Ёб твою мать! – Гаста сделал несколько шагов назад. – Ох, бля!
– Аооаа, – кивнул опухший Гена, пропустил Гасту, дошаркал до матраса и сел на него.
– Я не один, – сказал Гаста, оставляя дверь открытой для меня и Елеанны. – Можно и не спрашивать, как дела, – вижу, что хуже некуда.
Елеанна его ещё пока не видела, находясь у меня за спиной. Я зашёл к Гене и скривился – мало того что в комнате было нечем дышать, так ещё и хозяин комнаты не уступал по красоте самым страшным персонажам фильмов ужасов.
– Фу, бля, – я посмотрел на торчка – его голова напоминала шар: щёки сильно раздулись, отчего он не мог говорить, зрелище ужасное. – Привет, Гена!
Я осмотрел комнату, она была даже меньше моей. Тут было не так грязно, как я себе представлял, хотя для такой площади, может, срач конкретный: грязный матрас, окурки, бутылки, шприцы. Буэа.
Странно, мне казалось, тут все комнаты одинаковые по площади, а у Гасты хибарка была больше раза в четыре. В сравнении с Геной у него, в таком случае, хоромы.
– Здрасьте. А! – в комнату, прикрываясь платком, зашла Елеанна, посмотрела на Гену и вскрикнула, разворачиваясь и собираясь выйти.
– Стой! – я схватил её за руку. – Смотри, чего ты, ты же это хотела увидеть. У него гниёт рот. Когда колешься всяким говном, рот обязательно начнёт гнить, – начал я свою речь о вреде наркотиков. – А ещё у наркотиков есть такое свойство – доставать на поверхность все твои болячки. А когда ты колешься таким грязным раствором, организм пытается его вытолкнуть из себя, и он течёт по венам и ищет выход, который может найти в любом месте: зубы, лицо, руки, – я старался придать голосу зловеще-назидательную интонацию, но она была не нужна, учитывая серьёзность темы. – У наркоманов совсем нет иммунитета, ты можешь покрыться язвами, фурункулами и прыщами, – и хотя это всё были мои догадки, я старался наговорить как можно больше гадостей, чтобы Елеанну вытошнило прямо на Гену.
Но я мало что об этом знал. Гаста молчал и меня не поправлял, а Гена говорить не мог.
– Кхм, кхм, кхм, – Елеанна закашляла в платок, морщась от запаха в комнате.
Гена сидел на матрасе, обхватив руками колени, и безразлично смотрел на нас. Похоже, он уже давно слился с надписью на стене, которую я не успел озвучить.
– У него гниют ноги, – сказал Гаста, кивая на Гену, – поэтому такой блевотный запах вперемежку с седлом.
– О, Гена, а покажи гангрену! – попросил я. – Как-никак – это же кульминация всего пути седловара.
Гена подчинился и медленно задрал штанину спортивного трико. На левой ноге, чуть ниже колена, на самой голени, была открытая рана, кожи не было, и торчал гнилой кусок мяса, сама же рана была видна не полностью и уходила под вязаный носок. Морально разложившийся и физически разлагавшийся заживо человек уже ничего не стеснялся. Скорее, наоборот – постесняться можно было его, глядя на него.
«Где-то я эти штаны уже видел», – подумал я.
– Ой, мамочка! Аа! – Елеанна резко развернулась и выбежала из комнаты, закрыв лицо моим носовым платком.
– Гаста, а это случайно не твои штаны? – спросил я друга, оборачиваясь на убегающую Елеанну.
– Мои, и носки тоже мои, мамка когда-то давно связала, – ответил Гаста. – У него уже совсем не было шмоток, всё провоняло седлом, вот я и отдал ему своё старьё, какое в шкафу нашёл.
– Может, надо кого-нибудь из врачей позвать на помощь? – спросил я.
– «Скорую» надо вызывать, из жильцов сюда никто не придёт.
– Ха, – я даже знал почему.
Когда Гена был поздоровее и не страдал таким жёстким недомоганием, он доставал всех соседей по очереди, занимал деньги и не возвращал. Портил жизнь многим жильцам и вёл себя в разы отвратительнее, чем я в гостях у Елеанны, а Ксюхан – на свадьбе своей сестрички.
– Я тоже пойду, – сказал я. Оставаться здесь надолго было сродни мазохизму, насиловать свою психику я уже больше не мог. – Будь здоров, Гена! – попрощался я с умирающим, отмечая про себя абсурдность и комизм своего «пока» в данной ситуации.
