Елена Асеева - Грань
Он оторвал взгляд от сжимаемой в левой руке блестящей бляхи и глянул своими кровавыми зрачками, окруженными белым цветом, в очи Витька да широко растянул губы, придав им ехидно-злобное выражение – такое, что, казалось, еще миг, и изо рта вылезет длинный, раздвоенный на конце язык змеи.
– Боишься нас… – теперь он точно сам зашипел змеей и говорил, не спрашивая, а утверждая Витюхин диагноз, – боишься…
А Витька от слов некошного и возникающих ассоциаций вздрогнул всем телом и почувствовал дикую ненависть в этом взгляде… ненависть и все подчиняющую силу, которой он – увы! слабый, спившийся и убивший собственную душу человечек – не мог противостоять. И потому, порывисто кивнув да изобразив на своем расплывшемся бурачного цвета лице страх, слабость и полное подчинение всему происходящему, тихо вымолвил:
– Боюсь, не мучайте больше меня… пожалуйста…
– А кто тебя мучил, чё-то я не понял, кто, скажи мне? – злобно вопросил Шайтан, вступая в разговор. – Ишь ты, мучили мы его… Это ты, баглай неумытый, всех тут измучил, всех… А мы с тобой просто веселились, шутили мы… Ты чего, свин поросячий, шутки от мучений отличить не можешь? Совсем свои мозги пропил, и ничего не осталось? – с вызовом сказал он, сверкнув в сторону Витьки своими красными фонарями глаз, полностью заполонивших очи кровавым светом.
– Ладно-ладно, уймись, Шайтан, – вступился за Виктора Луканька и, отпустив натираемую на груди пластину, протянул руку навстречу собрату да небрежно стукнул того по плечу. – Не кипятись, в самом деле… Давай лучше посидим…
– Посидим? – переспросил Шайтан, глянув на стоящего слева Луканьку.
– Ну, да, посидим…Устроим, так сказать, пикничок. Выпьем водочки, поедим борщичка, такого багрового цвета, сдобренного свеклой и помидорками, – кивая головой, пояснил Луканька.
И Витек увидел, как обрадовано закивал в ответ Шайтан да суетливо потер ладошки меж собой.
Луканька же развернулся и, звонко цокая копытами по деревянной плоскости стола, направился к кастрюле, на ходу поигрывая бляхами на рубахе и что-то довольно напевая себе под нос. Он подошел к кастрюле и, ухватив правой рукой за покореженный край алюминиевой поверхности, наклонил на себя и погрузился т уда головой, левой рукой явно стараясь что-то выудить из ее недр. Послышалось тихое динь-донь, и Луканька, вынырнув, вытащил оттуда крепко сжимаемую левой рукой большую, почти в треть его роста, стеклянную бутылочку, закупоренную орехового цвета пробкой из коры пробкового дуба, вроде той, что затыкают бутылки с игристым шампанским. На бутылочке находилась белая широкая этикетка, опоясывающая ее стан, на коей было красными кривыми буквами написано “Russian Vodka”.
Стоило Луканьке извлечь бутылочку, полную мутноватой жидкости, более походящую на плохо очищенный самогон, как Шайтан сей же миг поспешил к своему собрату, так же, как и тот, тихонько мурлыкая себе что-то под нос да довольно потирая ладошки. Он подскочил к Луканьке и принял тяжеленький такой и великий (по мнению Витька) дар в виде бутылки с водкой, припрятанной кем-то внутри черной, давно не мытой и не чищенной кастрюли. А Луканька уже вновь нырнул в кастрюлю и, протянув руку, достал оттуда два небольших граненых стаканчика, две глубокие голубенькие тарелочки и пару мельхиоровых ложек с изображением все тех же черепов на блестящих ручках. Затем он подал Шайтану на плоской тарелочке небольшой кусок сала, розоватого цвета, с тонкими прожилками мясца. И виртуозным движением руки извлек на фарфоровом белом блюде, увитом черными тюльпанами, нарезанные на четвертинки помидорки, огурчики, сверху украшенные ровно наструганными колечками репчатого лука фиолетового цвета, да на таком же блюде аккуратно разложенные ломти белого и ржаного хлеба.
Принимая все эти яства, Шайтан спешно переносил их и расставлял на столе, возле самого его края, красиво помещая их по кругу. А тем временем Луканька, накренив на себя кастрюлю, оперев ее грань как раз на забренчавшую грудь, протянул внутрь закопченного нутра обе руки и вынул оттуда небольшой черный чугунок округлой формы, зауженный книзу и расширяющийся к верхней его части, из которого торчала чуток загнутая ручка половника, а от него самого валил белый густой пар, так, что казалось, чугунок только сейчас достали из печи… Негромко охая и ахая, даже не успев отпустить край кастрюли, он развернулся и мгновенно передал его подскочившему Шайтану, который принял не только чугунок, но и оханья, аханья да быстрым шагом направился к месту пикничка. Туда, где, образуя круг, были уже привлекательно-заманчиво расставлены тарелки, стаканы и бутылка, и теперь в середке этой чудесной ограниченной плоскости не хватало лишь самого чугунка, несущего в своих недрах, судя по ядрено-багровому цвету и по нестерпимо ароматному запаху, тот самый, любимый Витьком с самого малолетства борщичок, хорошенько сдобренный свеклой и помидорками.
Шайтан сделал несколько широких шагов и, прижимая охваченную ладонями дорогую ношу к груди, приблизился к возникшей на столешнице соблазнительной трапезе да, осторожно оторвав от серебристых блях рубахи горячий чугунок, наклонившись, пристроил его как раз в середине импровизированного круга из тарелок и стакашков, сделав его главой этого пира.
– Слышь, Луканька, – крикнул он собрату-некошному, выпрямляясь и на миг обернувшись. – Нож возьми, а то сальцо тут не порезано… Непорядок, как говорится.
– Угушечки, – откликнулся Луканька, кивая головой, и, отпустив край кастрюли, прислонившийся к груди, левой рукой выудил из глубин ее небольшой, с серебристым заточенным острием, нож.
Отпущенная кастрюля едва зримо покачнулась и, крутанувшись по часовой стрелке, описала своим погнутым черным дном окружность, а некошный, повернувшись, размашисто переставляя свои маленькие ножки и бренча бляхами на штанах и рубахе, направился к месту пикничка, где уже суетливо вертелся Шайтан, разливая половником из чугунка красный борщичок по тарелочкам.
– Эх! Хорошо-то как… А пахнет до чего же славно! – облизав губы, заметил он.
– Еще бы… борщичок да под водочку – это ж святое дело, для всякого, кто весь день честно трудился возле станка, – не менее вкусно ответил Луканька и, подойдя к краю стола, опустившись, сел на столешницу подле своей тарелки и, свесив ноги, принялся довольно ими помахивать вперед и назад, вперед-назад…
Шайтан же, наполнив тарелки да засунув половник в чугунок, протянув руку, взял бутылку с водочкой, и, подняв ее, прижал к груди, да неторопливо двинулся к своему месту, которое находилось как раз напротив Луканьки, и, усевшись так же, как и его собрат, пристроил бутылку между разведенных ног.
Тусклый свет, выбивающейся из стеклянных внутренностей одиноко освещающей комнату лампочки, заключенной в остов люстры, внезапно упал вниз, прорезав сумрачность кухни и ярко осветив место пикника на столе, и тогда вдруг блеснула голубизной своих вод (как показалось замершему на месте Витьке) столь соблазнительная и много лет недоступная, чудная, горьковато-живительная водочка. От обильно распространяемого чугунком аромата борща у несчастного страдальца Виктора Сергеевича гулко ухнуло что-то в животе. Ухнуло, а после раздалась звонкая барабанная дробь, и, измученный постоянным голодом и непереносимой химической бурдой, желудок сжался в маленький кулачок, скукожился, свернулся и тихонько заголосил, прося этого самого борщичка, хлебца, сальца – короче говоря, прося еды… еды…еды.
А Луканька, тем временем придвинув к себе тарелку с сальцом, принялся неспешно его настругивать такими тонкими-тонкими, почти прозрачными полосками. Шайтан, крепко зажав между ног бутылку с “Russian Vodka” и удерживая ее миниатюрное выгнутое горлышко правой рукой, широко раскрыл рот и, наклонившись над пробкой, впился в нее зубами да начал неторопливо раскачивать из стороны в сторону, намереваясь таким образом ее оттуда извлечь. Правда, пробка, изготовленная из коры пробкового дерева, какое-то время не поддавалась его напору и яростно сопротивлялась, не желая ни при каких условиях покидать насиженного, обжитого места. Видя бесплодность собственных усилий, Шайтан крепче впился зубами в пробку, отчего его некрасивое лицо исказила злобная гримаса, и с еще большим усердием стал рвать ее на себя, стараясь вырвать ее из нутра горлышка… И вскоре пробка сдала свои позиции, уступив этот поединок мощным зубам Шайтана, который, после извлечения оной из горлышка, выпрямив спину, в тот же миг выплюнул ее на пол в перекушенном надвое виде. Пробка, пронзительно шлепнувшись на грязный линолеум, тут же распалась на две части, которые, жалостливо пискнув, покатились друг от друга в разные стороны.
Откупоренная бутылка выпустила из себя непередаваемый, стойкий аромат водки, вернее, бьющий в нос резкий запах спирта, от которого у несчастного Витька закружилась голова, а во рту появилось такое обилие слюны, что ее не удалось сразу сглотнуть. И открывшийся сам собой рот позволил этому ливневому потоку вытечь наружу и намочить своей водянистой субстанцией нижнюю, доселе сухую, скрипучую губу, подбородок и бороду.
