Юлий Крелин - Очередь
– Я ж говорила, не надо было подниматься. – Лариса отвела его руки. – Житейский разум, называемый мещанством, оказывается, прав.
Валера в ответ снова обнял ее. Столь многословная реакция не делала ее отпор категоричным.
– Отстань, Валера. Оставь эти детские игры. Чай остынет.
Сказанные фразы делали ее отказ просто относительным.
– Сама говоришь, что чай не должен быть очень горячим. Вкуса не почувствуешь.
– Боюсь, что так он совсем остынет.
Она самонадеянная, Лариса. Но… Бог ей в помощь. Стас, наверное, спит. Принял, загрузился и спит. Он остроумен… Остер и умен, интеллигентен, эрудирован, мягок, добр… Все его любят, для всех хорош… Она тоже хороша… Для всех – это просто. Как вот для своих быть хорошим… хорошей. Лежит у себя в комнате на тахте… Спит. Хорош. Сейчас он для всех одинаков.
– И пусть остынет.
– Оставь, Валера, оставь. Ну что придумал! У нас дело важное. Вся жизнь впереди.
– Морген, морген, нур нихт хойте[1]…
– Ох уж эти полиглоты… Мы не мальчики, не «фауль лейте[2]». Перестань… К тому же Марк Твен говорил, что не надо сегодня делать то, что можно сделать завтра.
Были еще какие-то отдельные фразы, столь же бессмысленные и сказанные не к месту. Главное, утопить все в словах. По форме категоричные, безапелляционные, слова тут же отвергались действиями.
В комнате было свободно, книг не видно. Еще стол. Тахта. Кресло.
– Доктор, ты мне нравишься.
«Лежит, пьяный, беззащитный. В конце концов, сколько же можно терпеть безответно? С какой стати? Я уж и не знаю, когда видела его трезвым. Зачем мне все это надо?! И это. Зачем? Терпеть, терпеть, терпеть… Не хочу. Чего не хочу? Ничего. Все хочу. На самом деле все хочу. И ничего нет. И пусть нет… Нет, нет, пусть будет, будет… Да. Да. Да… Сколько же мне лет? Сколько, сколько, сколько?.. Еще немного… Годы, дни… И все. И все будет кончено. Еще совсем немного… Мне… А он спит. Пьяный. Годы, мгновения… Все проходит. Но опять, опять накатывает жизнь. А скоро смерть. Конец радостям. Я не хочу… Не хочу…»
Лариса молчала.
Валерий молчал.
Потом они закурили.
– Нарциссовна, ты увлечена. – Валера засмеялся и посмотрел на часы. – Пора ехать. Оперативность нужна.
– Пора. – Сделала паузу. – А ты не дурак?
– Да кто ж знает? Не расстраивайся. Ты мне нравишься, доктор. – Теперь уже он сделал паузу. – Ох, эта очередь дурацкая.
– Забудь про все это. Ладно?
– Про что? Ну уж нет. Не хочу забывать, доктор.
– Я прошу тебя, Валера. Забудь. Смой, как будто ничего и не было. Ни меня, ничего.
– Если сразу смыть, тогда действительно ничего не было. Еще посмотрим. Но ты мне нравишься, доктор. И вообще, о чем ты говоришь?! Нарциссовна! Ты увлечена! Не хочу смывать.
Теперь уже пауза была подольше и оборвалась лишь на кухне.
– Хороший чай получился?
– Да-а, теплый еще. Хороший чай. Хороший напиток. Когда не очень горячий – вкус лучше обозначается. И не называй меня Нарциссовной, пожалуйста.
На пустыре все было спокойно. Валерий, как приехали, провел перекличку. Лариса пошла вдоль очереди.
Многие уже были знакомы. Вот девушка из парикмахерской стоит рядом с мужем, необходимым человеком со станции техобслуживания.
Поговорили. Живот не болит. Все вроде в порядке. – А вот он, муж той женщины, которую она подвозила, тот, что вел с ней беседу тогда, в больнице, по политэкономии.
– Здравствуйте, Лариса Борисовна.
«Сколько ему лет, интересно? Красивая проседь. И очки красивые. А глаза не видны. Наверное, за пятьдесят уже. Двигается молодо».
– Здравствуйте. И вы стали на этот путь приобретательства?
– Так мне же ездить хочется. Вот вас не ожидал здесь увидеть.
– Что делать, пришлось подхватить знамя, выпавшее из рук моего занятого мужа.
– Вот видите, как определяется наше сознание бытием.
– Между нами теперь что, навсегда сохранится и восторжествует стиль теоретических конференций?
– Помните? Вечный поиск истины, Лариса Борисовна.
– Зачем ее искать? Она все время меняет свое лицо, да и сущность тоже меняет. Все время что-то новое узнаем – меняется и отношение к ней.
Они сели на какую-то скамеечку, только что кем-то построенную.
– Рачительные хозяева в этой очереди, – предположил ее собеседник. – Да и естественно. В подобной очереди и должны быть люди с деловой жилкой, со стремлением к удобствам, к комфорту. Иначе – к сибаритству через работу. Машину тоже придумали для удобств: зачем ходить ногами, натирать мозоли и дергаться на спинах лошадей, когда лучше сидеть в кресле и только чуть-чуть пошевеливать стопами да руками. Тяга к сибаритству подталкивает прогресс.
Такая игра ума заставила Ларису улыбнуться. Как будто и не было переживаний прошедших двух часов.
Но вообще-то кому-то может влететь за эту непредусмотренную скамеечку в неположенном месте. Этот вывод – уже не игра ума, а результат тупого опыта Ларисы. Опыт, он и должен быть тупой: основывается он лишь на воспоминании прецедентов. Женский ум, практический ум половины, ведущей хозяйство, ведущей другую половину по жизни, и должен, прежде всего, строиться на прецедентах, на воспоминаниях о похожем в прошлом.
Вокруг ходили люди. Прохаживались медленно. Не прохаживались – прогуливались. Это немного напоминало движение по кругу в фойе театра в антракте. В околоочередном движении уже сильно поубавилось суеты, поутихла нервозность. Казалось, приостановилось время, не происходит никаких событий, хотя главные поступки и события, а стало быть, убыстрение времени, наверное, еще впереди. Тем не менее, люди вроде бы угомонились, и впечатление создавалось такое, что они даже и не озабочены. А это уж и вовсе нельзя было понять.
Очередь уже не удлинялась, но стала как-то шире. Она расплылась, как чернильная полоса на плохой бумаге.
У обоих собеседников на скамеечке, должно быть, хорошо совпали и мысли и настроение. А скорее, один из них сильно воздействовал, влиял на другого и подсознательно направлял разговор в одну и ту же сторону:
– Эта новая модель «Жигулей» неожиданно ставит нас перед проблемой свободного выбора. То ли первую брать, то ли новую, – сказал он тихо, мягко и будто бы неуверенно.
– Это не свобода выбора.
Лариса тоже говорила тихо. Может, устала?
– Конечно, покупать или не покупать – вот выбор. – Они оба приглушенно рассмеялись. – И Соломоново решение – покупать.
– И выбор возникает, и решение может состояться только в том случае, если у тебя есть деньги.
Им было хорошо вместе и покойно. Их никуда не гнала никакая необходимость. Сиди и жди, есть желание – разговаривай. После нервотрепки, суеты последних дней и часов в душе Ларисы наступило приятное умиротворение от этой неспешной беседы.
– И все-таки хочется выбора. Все время хочется самой выбирать пути своей судьбы. И страшно: не готова.
– А чего вам выбирать? Режьте себе да сшивайте, остальное само сложится.
– Оно, конечно, так. Но когда сам выберешь, потом, говорят, нести легче. Вроде бы приближение к гармонии.
Лариса расслабилась, она почувствовала себя так, словно со Стасом в молодые годы или в иные утренние часы. Пустая болтовня для отдохновения. И вот этот рядом, и он ничего не хочет, говорит просто из любви к беседе, к технике плетения словес, из желания разговаривать при встрече с любезным ему человеком. Ей было приятно, что она сама по себе может быть для кого-то любезным собеседником. Хорошо осознавать, что годишься для спокойного, никуда не ведущего разговора. Все это, казалось ей, уже было когда-то.
– Гармонии захотели… А думающим людям нельзя жить без коллизий. Иначе нет горючего для мышления.
Всегда должна быть коллизия. Например, между законом и личностью. Закон основан на морали, очерчивает границы поведения личности, ограничивает ее. Поступки личности определяются ее нравственностью. Закон – это приказ: так надо, иначе нельзя. Личность – это своеволие: так хочу, но можно ли? И поиск гармонии между «надо – хочу», «можно – нельзя» и есть прогресс. Не правда ли, эта беседа очень уместна и по месту и по времени?
– По-моему, вполне. Отвлекает от здешних приземленных проблем. Как бы улетаем в эмпиреи до следующей переклички.
Посмеялись.
Они говорили банальности, но это и было приятно. Банальность – то, что давно продумано и утверждено жизнью: просто выскакивают связные слова, с которыми все собеседники согласны.
– Что-то мне стало холодно. Пойдемте, посидим у меня в машине.
Они устроились на заднем сиденье, включили печку, стало тепло, почти уютно. Лариса быстро раскурила сигарету, а Дмитрий Матвеевич еще долго возился с трубкой: полез в один карман, вытащил трубку, затем из другого достал пачку табака, долго, маленькими порциями заталкивал его в трубку, потом неизвестно откуда, как в руках у фокусника, появился какой-то инструмент, и он стал придавливать им табак. Вынул из очередного кармана зажигалку, перевернул ее вниз огнем над трубкой, стал пыхтеть, дымить, пока табак не затлел и чуть приподнялся над краем чубука. Несколько шумных выдохов – и он почти исчез в дыму, как джинн, вылетающий из сосуда. Разбежались по карманам и все атрибуты этого представления. Дмитрий Матвеевич удовлетворенно вздохнул и дальше попыхивал дымком уже в спокойном, размеренном ритме.
