Сергей Ануфриев - Мифогенная любовь каст
– Здесь спали они, мои любимцы. Близнецы, – сказала Синяя, указывая на детскую кроватку с деревянной решеткой. – А здесь спали старшие, мальчик и девочка.
Старшим детям, судя по размерам их кроватей, было около десяти лет. Над кроватью девочки висел рисунок, изображающий принцессу в лесу, идущую крупными шагами среди небрежно нарисованных елок. Ветер, сделанный тремя резкими линиями, пригнул деревья к земле. Над кроватью мальчика висел деревянный меч, на рукояти которого с помощью увеличительного стекла выжгли маленькую расплывчатую свастику. Рядом с мечом – силуэт собаки Баскервиллей, вырезанный из книжки и наклеенный на обои.
На полу валялись кубики, игрушки. Дунаев наступил на странного мягкого снеговичка, сшитого из трех подушек, наполненных изнутри песком. Виднелась детская железная дорога – поезд лежал, опрокинувшись набок, из него высыпались маленькие разноцветные пассажиры.
Дунаев подумал о том, сколько подобных поездов, только не игрушечных, а настоящих, пустил он под откос в бытность свою партизаном. Но Синей он об этом говорить не стал.
– А это моя комната, – сказала Синяя, открывая дверь. Аккуратно застеленная девичья кровать, на трюмо книга, обернутая в белую бумагу. В приоткрытое окно доносился гул канонады, пока что еще отдаленный и напоминающий чем-то тревожный грохот шторма на море.
– Присядьте. Я сейчас принесу кофе.
Синяя вышла.
Дунаев сидел в кресле, схваченный неподвижностью, как льдом. Он хотел заглянуть в зеркало, хотел приоткрыть книгу, лежащую на трюмо, но вместо этого просто сидел в кресле, выпрямившись и положив руки на подлокотники.
Синяя вошла с подносом.
– Кофе больше нет, – произнесла она. – Вот чай и молоко.
Он взял из ее рук тонкую чашку на блюдце, неловко отпил глоток, но напиток оказался горячим, и он обжег передние зубы.
– Не торопитесь, – сказала она. – Сейчас остынет. Добавьте молока. Оно холодное.
– Жадность фраера сгубила, – попытался пошутить Дунаев, доливая в темный чай молоко из серебряного молочника.
– А вы жадный? – спросила она.
– На войне все жадные. Но война кончилась, и больше жадничать никто не станет. Зачем жадничать, когда есть мир?
Парторг говорил и сам себя не слушал. Он собирался признаться ей в любви, и это намерение отнимало все его силы. С ужасом он осознавал, что, возможно, не сможет сделать этого. Он, оказавшийся способным в своей магической войне практически на все, здесь может спасовать. Больше всего он боялся, что она читает его мысли (в этом он не сомневался) и в любой момент может предвосхитить его признание какой-нибудь фразой вроде: «Не говорите ничего. Я и так все понимаю». А это должно было быть сказано, именно сказано вслух, а не вычитано в мыслях.
«Надо торопиться, – подумалось ему. – В любой момент может стрястись все что угодно. Если не успею, все наебнется. А жалко ведь – война кончается, победа уже на носу почти сидит…»
Он быстро поставил горячую чашку на стол и произнес картонным, гулким голосом:
– Я люблю вас.
«Сделал! – екнуло сердце. – Ну, все. Теперь Дойчланд – капут. Теперь действительно же все по хую».
– Я тоже люблю вас, – просто ответила Мария.
Дунаев не сразу понял ее. Потом смысл сказанных слов дошел до его сознания, и он потрясенно посмотрел на Синюю (до этого он смотрел на пар, поднимающийся из чашки). Этого он как-то не ожидал.
– Как же… Значит… Когда? – задохнувшись, спросил парторг.
– Я полюбила вас сразу. Еще тогда, в Бресте, – спокойно сказала Синяя. – Вы были такой жалкий. Жалкий и вместе с тем отважный.
Дунаев вскочил, почему-то сделал несколько больших шагов по направлению к трюмо и сильно щелкнул пальцем по зеркалу.
– Тогда… Я хочу сделать… Давайте поженимся, будем жить вместе.
Она улыбнулась.
– Не в этом мире. У вас приятная манера делать предложение. Война не очень воспитала вас. Вы так и остались неотесанным, мой друг. Впрочем, в вас все же появился какой-то странный блеск, какого не было раньше, в начале войны. Мне все равно, я вас не за этот блеск люблю. Я с удовольствием ответила бы согласием на ваше предложение, но… через несколько часов я уезжаю. Я не могу остаться. И вас взять с собой на этот раз не могу.
– На этот раз? – переспросил Дунаев.
– На этот раз, – повторила она.
– И что, никак нельзя по-другому?
– Никак. Ветер переменился, – она усмехнулась. – Вы сами переменили ветер. Если бы вы согласились на поражение, мы могли бы быть вместе. Но победитель всегда одинок. Вы победили. И мы расстаемся.
Дунаев стоял посреди комнаты. Затем он подошел к ней, неуверенно взял ее руку, посмотрел на ее узкие длинные пальцы.
– Даже если нам надо расстаться, – сказал он сдавленно, – даже если навсегда, то мы все равно можем пожениться. Прямо сейчас.
– И как же это мы сделаем? – Она удивленно приподняла брови. – Ведь нужен священник, кольца…
– Священника не нужно. На хуй он нужен? А кольца есть, – Дунаев быстро приподнял угол пыльника, зубами разорвал подкладку и вынул из тайника мешочек. В мешочке оказалось два золотых обручальных кольца.
– Чьи это? – спросила Мария (несколько брезгливо, как показалось Дунаеву).
– Наши, – ответил парторг. – Кольца с Посоха. Их никто еще не надевал на палец. Одно твое, другое мое.
– И что же надо делать? – спросила она, глядя на кольца.
– Надо выпить что-нибудь. Пьянящее. А руки сплести вместе, как во время брудершафта. Потом поцеловаться и провозгласиться мужем и женой.
– Дикий ритуал. Но раз уж я вступаю в брак с варваром… Согласна, пусть будет так.
– Спиртное есть? – лихорадочно осведомился Дунаев.
– Не знаю. Может быть, найдем что-нибудь…
Они вышли из комнаты, прошли на кухню. Огромная кухня тускло сверкала своими начищенными сковородами, висящими на кафельных стенах. На столе стояла пустая винная бутылка. Синяя перевернула ее, и последняя темная капля упала в старинную раковину, где на изогнутом фарфоре изображена была синяя усадьба и две собаки – сеттер и спаниель, – прыгающие через забор. Больше никакого алкоголя здесь найти не удалось.
– Может быть, в кабинете? – спросил парторг.
Они вновь вошли в кабинет хозяина. С тех пор, как они проходили здесь, этот кабинет стал еще мрачнее, больше и величественнее. В шкафах, где, как надеялся парторг, благородный господин должен держать бутылку коньяка или виски, стояли лишь сплошные географические атласы и лежал пистолет. Дунаев взял его, рассеянно повертел. Браунинг. Заряжен. Он осторожно положил его на край письменного стола.
– Ничего нет, – сказала Мария, закрывая шкафы. – В других комнатах нет и подавно. Ничего не получится из нашей свадьбы.
– Получится! – внезапно возразил парторг вдохновенно. – Мы сами сделаем пьянящий напиток. Более пьянящий, чем любое буржуйское вино. Сделаем настоящее любовное зелье! Мы же собирались пить чай. Ты ведь любишь чай? Он и будет нашим любовным напитком. Надо только добавить вот это, – он вынул из кармана две последние оставшиеся у него ампулы с «безымянным лекарствием».
Они вернулись в комнату Марии. Дунаев поставил рядом две чашки с почти совсем остывшим чаем, вскрыл ампулы и вылил лекарство в чашки. Затем он торжественно подал одну чашку Марии.
Они встали посреди комнаты, сплетя руки, держащие белые чашки из тонкого фарфора. Странный свет начинающегося вечера лился в окно – чашки и глаза Синей сияли в угасающем свете.
– Мария Синяя, согласна ли ты выйти замуж за Владимира Дунаева? – спросил он.
– Согласна, – ответила она.
Помолчав, она спросила:
– Владимир Дунаев, согласны ли вы взять себе в жены Марию Синюю и сочетаться с ней браком, действительным во всевозможных мирах?
– Согласен, – ответил Дунаев.
Затем он прибавил:
– Мария и Владимир, мы провозглашаем себя и вас мужем и женой. Испейте любовный напиток.
Осторожно и одновременно, не расплетая рук, они стали пить мелкими глотками. Вкус чая был теперь дополнен аптечным лекарственным привкусом. Выпив, они надели друг другу кольца. Кольца пришлись впору.
Пришло время поцеловаться. «Сейчас я исчезну, – подумал Дунаев. – Может быть, навсегда. Ну и пусть. Дело сделано, можно и исчезать». Но он не исчез, а просто ощутил прикосновение девичьих губ.
– Я не исчез, – сказал он вслух удивленно.
– Зато я исчезла, – произнесла Синяя с усмешкой.
Они снова поцеловались, на этот раз долгим поцелуем. Дунаев не исчезал, наоборот – ему казалось, он только появляется из какого-то продолжительного отсутствия. Обнявшись, они легли на кровать Синей. Любовь требовала совокупления. Каким-то образом они освободились от одежды. Дунаев впервые ощущал ее узкое тело. Ему казалось, что они – деревья, прорастающие друг сквозь друга с головокружительной скоростью. Сердце учащенно билось в груди.
– Ты боишься? – спросила Синяя шепотом.
– Конечно. Первый раз… с тобой-то…
– Не первый, – она усмехнулась.
