Дмитрий Вересов - Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)
Где-то к часу ночи обсудили в подробностях каждую фотографию, представленную на выставке. Потом возвращались к работам, показавшимся особо интересными. В том числе к фотопортретам Дэна, которые он тайком щелкал в шаверме и других подобных забегаловках. «Люди едят» – называлась эта серия, что воспроизводила жующие физиономии, по-разному перекошенные, сжатые и растянутые, выражавшие удовольствие, отвращение, брезгливость, рассеянность или деловитую жадность. Дэн поместил здесь и автопортрет с гигантской кружкой пива, в которой отражался его изломанный на выпуклых гранях профиль. Дэнов фас был самодоволен и добр, борода жизнерадостно топорщилась, а в ней запутались хлебные крошки, хоть воробьев пускай клевать, чтобы добро не пропадало. Дэнов профиль был трагичен и желчен, зол и жесток – прямо-таки профиль мизантропа, мрачного человеконенавистника и потенциального душегуба.
– Сочетание реализма и кубизма, – важно комментировал Дэн и чувствовал себя открывателем нового течения в искусстве фотографии. – Не помню, чтобы кто-то совмещал подобное на одном изображении.
Таня, помимо тех Никитиных фотографий, которые она отдала «Людям и уродам», выставила еще с дюжину в захваченном ею наиболее хорошо освещенном углу зала. Она ловко, так что он и не заметил, загнала Никиту в этот угол и, как старому знакомому, стала все подробно рассказывать: где она снимала, что снимала, почему именно так, а не иначе, и на что именно нужно обращать внимание на снимке.
– Ты слушай, – настаивала она и теребила Никиту за рукав свитера, – слушай и слушайся. Так лучше. Потому что – я уже убедилась на печальном опыте – все смотрят и видят совсем не то. И учти, пожалуйста, что лучше предполагать и ошибаться, чем просто выражать восхищение. Если восхищение, я не верю. Чем тут восхищаться? Тут думать надо.
– Восхищаться нечем, – мстительно согласился Никита, вспоминая собственную морду в Танином изображении. А мстительно, поскольку был уверен, что художник ли, фотограф ли жаждут именно восхищения, выраженного в той или иной форме, но восхищения, восторга, преклонения. И оказался, должно быть, прав, потому что Таня озадаченно умолкла, приоткрыла рот, подняла тонкие бровки и с подозрением взглянула на Никитушку, нахала из нахалов, пусть и симпатичного.
– Ну… да, – рассеянно промямлила она, – я же и говорю… Главное, задумка и воплощение… Мысль художника, выраженная…
– Татьяна, – фыркнул Никита, – ты чушь несешь и ловишься в собственные сети. Не буду я тебя убивать из рогатки, ты сама запутаешься. А думать я не хочу, скучно мне думать и выдумывать всякие тонкости. У меня своих тонкостей хватает, таких тонких тонкостей, что рвутся то и дело, штопать замучился и скоро наплюю. Авось само зарастет. Поэтому, прости уж, я не буду думать, а буду смотреть на то, что нравится, вот и все. У тебя тут есть очень красивые вещи, и позволь мне потреблять их эстетически, а не интеллектуально, уж извини, если обидел.
– Ну ладно, – расцвела довольная-предовольная Никитиной веселой отповедью Таня, – раз ты такой ленивый, потребляй эстетически, бездумно кайфуй, потребитель. А я бы, честно говоря, потребила бы что-нибудь желудочно. Пойдем, что ли, пока все не слопали? – И Таня немного рассеянно оглянулась. Она довольно часто оглядывалась, как заметил Никита.
– Кого-то ждешь? – спросил он.
– Одного… одного хорошего знакомого, – вяло ответила Таня. Называть Яшу «одним хорошим знакомым» было противоестественно. – Идем, Никита, на кухню, подзаправимся.
– Да, – сказал он загадочно, – это помогает.
– Помогает? – удивилась Таня.
– Отлично помогает, – кивнул Никита, – вкусная еда отлично помогает, когда «хорошие знакомые» оказываются легкомысленны и забывчивы. Отлично помогает от синдрома ожидания «хорошего знакомого». А еще помогает легкий флирт с первым встречным. Сразу перестаешь думать, где и с кем «хороший знакомый» и почему он не наблюдает часов. Я, Татьяна, подхожу на роль первого встречного?
– Ты предлагаешь пофлиртовать? – дурашливо нахмурилась Таня. – Это при живом-то «хорошем знакомом»?
– Ну да, – до ушей раздвинул улыбку Никита, – по-моему, я тебе нравлюсь, раз ты меня уже, кажется, третий день преследуешь с фотокамерой. Стоит чуть расслабиться – хоп, и вспышка. Так я тебе нравлюсь?
– Не скажу чтобы нет, – задорно взъерошила грачиный хохолок и задрала клювик Таня. – А что касается флирта, то… допускаю разве что самый легкий, крепостью градусов в пять, не больше. Для пущего аппетита.
– Отлично! Лучше и быть не может! – восхитился Никитушка. – «Балтика» светлое. Мое любимое. А на закуску… – потянулся он губами к Таниной щеке, – на закуску… – интимно прошептал он.
– На закуску бутерброд с колбасой, – ответила Таня, юная гордая девица. – Если там еще остались бутерброды. Вовины растаманы, знаешь какие обжоры! А у них сейчас еще намечается концерт в выставочном зале. Я предполагаю, что они ради поддержания творческих сил хорошо подкрепились. Ну вот! Я же говорила! – возмутилась Таня. – Все пожрали втихаря.
Но бутерброды, тем не менее, отыскались. Целых четыре подсохшие штуки. И Никита скормил их Тане под выдохшийся теплый спрайт и под беззаботный Вовин регги, доносившийся из выставочного зала. Пелось что-то о городском бытии, об улицах, по которым ходишь каждый день, о девушках, которых встречаешь каждый день в одно и то же время на автобусной остановке, о том, что незачем этим девушкам на тебя смотреть, потому что кто ты такой? Звезда Голливуда, что ли? Нет, ты не звезда Голливуда, ты студент на подработках и сам мечтаешь о фигуристых и зубастых голливудских бьютиз. Но мечты твои дурацкие пойдут прахом, потому что сейчас за углом ты встретишь самую прекрасную на свете девушку и сам тоже понравишься ей. И будешь бродить с ней всю ночь под дождем, поить ее колой из автомата, и слизывать сладкие капли с ее губ, и петь о ней так, как пели издревле, со времен царя Соломона, а то и ранешних, петь о ней в стиле регги (кто сказал, что царь Соломон не пел регги?). Петь… примерно так: «Возлюбленная моя, губы твои…»
– Мне, в общем, пора, – погрустнел вдруг Никита. – Я лучше завтра зайду. Можно?
– Можно ли? Что за вопрос, Никита? Ты не понял? Тебе здесь всегда будут рады. Заходи когда угодно. И приводи кого угодно.
– Татьяна… – сказал Никита, смятенный и растерянный. – А ты будешь мне рада?
– Я-то? Ну… а как же. Только завтра меня здесь не будет.
– Не будет? – расстроился Никита.
– Не будет. И потом тоже. Я на днях уезжаю. Надо собраться, подготовиться, съездить попрощаться к маме в Павловск.
– Куда ты уезжаешь?
– Далеко. Небольшое рабочее турне. У меня заказ на видовой альбом. Поездка за свой счет, но альбом издадут и деньги заплатят.
– Хочешь, я тебя отвезу домой?
– Нет, – покачала головой Таня. – Буду дожидаться. Чувствую, что он придет, в конце концов. Что-то, должно быть, случилось. С тобой, Никита, такое бывает – предчувствия?
– Ни черта не бывает, – похвастался Никита. – Я бесчувственный болван, напрочь лишенный интуиции. Всегда думал: вот знать бы наперед… Хотя, что я вру? Если бы да кабы… Не думал я ничего подобного. Но, вообще-то, неплохо было бы, если хотя бы за полминуты до очередного дурацкого совпадения загоралась бы в небесах красная лампочка и орала дурноматом сирена. Ей-богу, я со всех бы ног летел в противоположном направлении, хвост задравши.
– Что ты говоришь такое? – Тане было интересно, хотя и не совсем уютно в роли наперсницы. – Куда бы ты летел?
– Куда подальше. Много чего случилось со мной за последние три дня. И, Татьяна, все как будто напоказ. Все как будто специально для меня. Дурной и опасный спектакль. Мизансцена – те же и Кит Потравнов. «Те же» начинают действовать, как только появляется Кит. И мне кажется, что ничего такого не случалось бы, поверни я с полдороги. Прикинь: все вроде бы готово для встречи дорогого Кита, Фортуна, дрянь такая, или кто там еще, очередной раз подтасовала свою шулерскую колоду, очередной раз до блеска надраила свою большую задницу, чтобы продемонстрировать ее дорогому Киту, а Кит смылся, и спектакль не состоялся. Вот о чем я все последние сутки напролет мечтаю – чтобы очередной спектакль не состоялся. Я брежу, Танька?
– Типа да, – вдохновила его Таня. – О нет, я понимаю, – сжалилась она, взглянув на опечаленные иголки Никитиной прически. – Бывает такая черная полоса, когда все из рук вон. Но здесь-то тебе разве плохо?
– Здесь фантасмагорично, – чуть задумавшись, ответил Никита и потянулся к Таниным губам, но наткнулся на прохладную щеку, на миг задержался на ней и добавил Тане в ухо: – А это не к добру, такая фантасмагория.
– Ждешь красной лампочки? – прошептала Таня.
– Или, блин, твоей очередной вспышки, чтоб мне совсем ослепнуть и не видеть чего не хочется! – фыркнул Никита и отвернулся. – Адрес-то ты оставишь, птичка небесная?
