Надежда Нелидова - Собачья старость
Как-то Валька с мужем не поладила. Сидела с красным злым лицом и на прошуршавшую мимо бабку зашумела:
– Еще она тут ползает. Весь дом провонял старушечьим.
Бабка Августа ушла, сморкаясь, и затаилась еще глубже. Агния при встречах стала настойчиво звать к себе: мыслимо ли дело, эдак человека со света сжить недолго. Бабка, сморкаясь, собрала узелки и ушла к Агнии. Валька в дверях сунула двадцать рублей.
Прошел ровно год с того дня. В Вербное воскресенье сестры вышли из церкви: обе с букетиками освященной вербы, с умиленными лицами. Поехали домой – трамвайная линия рядышком с церковью проходила. Бабка Августа пошла прикупить у трамвайного водителя пачку билетов. Подслеповато сунулась в кабинку – и отшатнулась, закрестилась, сделалась сама не своя.
– Ба-атюшки, – говорит, – трамвай-то без водительши. Куда это мы катим, а?!
Пассажиры засмеялись.
– В преисподнюю прямым ходом, бабуся! – крикнули с задней площадки.
– Вагон-то прицепной, не видишь? – рассердилась Агния. – Срамота от тебя на людях!
Августа не успела разобрать, что к чему: кто-то налетел на нее, чуть с ног не сбил, крепко-накрепко обхватил, зацеловал, в самое ухо залепетал:
– Бабулька моя расхорошая, посмотри на меня! Не узнаешь?
Живая-невредимая после стольких лет разлуки, любимая внучка Олюшка стояла рядом. И раскрасавица светлая была такая, что бабка зажмурилась, заслезилась, седенькой головкой затрясла. Олюшка заливисто колокольчиком смеялась, тормошила ее и не умолкала, сыпала вопросами.
Сказала Августа, что живет, слава Богу, пенсию от государства получает. Вдвоем с бабушкой Агнией хорошо живут, чаи пьют с кекосами (так бабка кексы называла), дай Господи другим такого житья. Строга Агния, что правда то правда, зато и порядок у нее во всем, все чинно, все как следует.
Потом ее черед настал Олюшку расспрашивать. Только сейчас, безглазая, заметила детскую колясочку, а в ней младенца, да такого расхорошенького, темноглазого, розовенького. Улыбается младенец беззубым ротиком бабке Августе. Про отца спросила – оказывается, в армию призвали, служит. «По папке соскучились, да, Витек, да, мой сладкий?»
К матери в четырехкомнатную квартиру Олюшку ни за какие коврижки не заманишь. А работает она технологом на заводе, живет в общежитии с подругой, тоже которая с ребенком («Драма у нее,» – тихонько сказала).
Шумно живут: когда малышня в две глотки загорланит, хоть уши затыкай и вон беги – зато весело. Друг дружке во всем помогают… Да, чуть не забыла: отец (Витька-непутевый, значит) наведывается частенько. Женился, про тещеньку свою бывшую, бабку Августу, все спрашивает.
Августа, забывшись, твердила:
– Слава Богу, милая, слава Богу. Ты счастлива, и я подле твоего счастья погрелась.
Олюшка, прощаясь, ее в гости звала. Обещалась сама забежать, как время будет. Вышли все из трамвая…
Идет Олюшка по аллее, высокая, светлая вся, чисто солнышко, коляску толкает. Нет-нет, да и обернется, рукой в перчатке помашет. Потом уже пошла не оглядываясь, и Витеньку с собой увозит… У бабки в груди оборвалось, точно вот в последний раз внучку видит. Не ведая, что делает, не слушая ругань Агнии, засеменила вслед.
– Олюшка, – кричит, – Олюшка!
С утра две молодые мамы убегают на работу. А у Августы полон рот хлопот. Не шутка – два мальца на руках, один горластей и буянистей другого. Бабке оба хороши, только ненаглядный раскрасавец ангел Витенька, милее всех на свете.
Бабку научили варить детские смеси, а уж остальное: покормить, постирать, спать уложить – это для нее дело знакомое. Жалко, малы еще, а то житейские истории рассказывать бабка великая мастерица.
Больше всего ее радует, что она из своей пенсии нет-нет, да и выкроит на подарочек: Олюшке косынку узорную рублевую, правнуку Витеньке – погремушку завлекательную. Олюшка поворчит для виду, а бабке и ворчанье Олюшкино сладко.
Вечером бабка вернется из гостей от комендантши, чаю напившись, посмотрит телевизор – и спать ложится на раскладушку, вынесенную за неимением места в кухню.
«Слава тебе, Господи, – думает бабка, крестя тощую грудь. – Есть, есть Бог на свете. Лишь бы подолее сил хватило».
Жизнь бабки Августы завершает традиционный хэппи энд.
БЕССОННИЦА
Во втором часу ночи за стеной застонала фрау Б-р.
Неделю назад на пляже я познакомилась с ней – она заканчивала курс грязевого лечения – и сопровождающим ее молчаливым господином. Она жила в том же отеле, что и я, через стену по соседству.
Стон становился все тяжелей, точно спящую душили. Вдруг оборвался – фрау проснулась. Послышались кашель, звук наливаемой в стакан воды. Зашаркали в коридоре ночные туфли. Фрау возникла в моих дверях, как привидение, в высоком колпаке и просторном платье. Она несла в вытянутых руках термос, обернутый в полотенце.
– Горничную не дозовешься. Из-за вашей двери, единственной в коридоре, выбивается свет. Гоните меня, если я помешала. О, благодарю вас. Но не полакомиться ли нам с вами английским чаем с молоком? – она радовалась живому человеку, ей немедленно хотелось чем-нибудь угодить мне.
Пока я вынимала чашки, фрау обнимала и баюкала свой термос. Если сегодня на пляже, на ослепительном белом и мягком, как мука, песочке она хвастливо демонстрировала на себе результаты диеты (говядина, яйцо, простокваша и чернослив —, то сейчас – с сивыми всклокоченными волосами, шафранно – желтая, с оттянутой под глазами морщинистой кожицей – она безжалостно выглядела на свои девяносто два.
– Снова он. Так долго не являлся, и вот снова, – пожаловалась она.
– Не следует говорить об этом, госпожа Б-р. Тем более глубокой ночью. Поговорим лучше о вашем сыне.
– О да, – она обрадовалась. Вынула из выреза платья, с худой страшной груди, медальон на шелковой золотой нитке. – Вот мой маленький златокудрый Карл, я никогда не расстаюсь с ним… В детстве он был чрезвычайно вредным, я называла его «колорадским жучком», а теперь он во Франкфурте – на-Майне, директором… – она назвала известную фирму по производству бытовой техники. – И его дети – мои внуки учатся в различных городах Земного шара… Но для меня он остался тем же колорадским жучком…
Только мне, возвращаясь поздно вечером, он может рассказать, что сегодня, находясь на очередной скучной презентации, ему очень хотелось, как мартышке из зоосада, резвиться под потолком, цепляясь и раскачиваясь на плафонах. Или, превратившись в невидимку, красться вдоль столов и по очереди щекотать таких важных надутых господ и смотреть, что из этого получится… И мы покатываемся со смеху, как два сверстника, зажимая себе рты.
Да, он в отца, его отец был большим проказником, хотя ведь он был уже совсем приличный господин, когда я познакомилась с ним. Эрвин был значительно старше меня, а я вышла замуж двадцати четырех лет. – Длинный носик фрау порозовел. Рассказывая, она доверительно трогала меня ручкой – косточкой со свисающей и болтающейся кожицей.
– Тогда я работала секретаршей в частной конторе господина Р-н. И мне очень хотелось иметь мужа и малюток, но я не имела этого, и я много горевала от этого, потому что я была здоровая и краснощекая девушка. Но когда я ходила по улицам, лицо у меня было надменное и жалобное, какое оно бывает у… у… По-вашему, это называется – старая девочка, я правильно сказала? И когда Эрвин предложил мне руку, я поняла, что Бог услышал меня, и горячо молилась Богу.
Фрау Б-р уютно сидит за третьей или четвертой чашкой чая с молоком. Приподняв дрожащие кустистые бровки, морщит губы и сладко, сладко улыбается, вспоминая молодость и своего Эрвина.
– Началась мобилизация – вы понимаете, о какой мобилизации я говорю, – и ни в одной соседней квартире не осталось молодых здоровых мужчин. У Эрвина была броня, но соседки перестали здороваться со мною, и подростки кричали Эрвину на улице: «Трус, негодяй», – и разбили его очки, и Эрвина тоже взяли в армию. Я говорила, что умру без моего милого, но у меня под сердцем шевельнулся маленький Карлхен, и Эрвин сказал, чтобы я поехала к его тете, в местечко Амендорф…
Карл рос прелестным мальчуганом, и ему минуло три года, когда, наконец, я смогла оставить его у тети, доброй фрау Мейнер, и поехала к мужу. На окраине города Эрвин снял для меня квартирку, там на окне стоял горшок с цветком. И там проросла травка, и я хотела выполоть ее, но Эрвин взял меня за руку и не дал этого сделать, Он сказал так: «Не делай этого, дорогая. Травка тоже хочет расти, она не знает, что она всего лишь травка, а не цветок». Так он сказал.
Тут постучалась и просунула в дверь гладко причесанную головку горничная, спрашивая, что требовалось госпоже.
– Крепко спите, моя милая, вам не за то платят жалованье, – выговорила ей фрау Б-р. (В каком романе мне встречалась эта фраза?) – Будьте любезны, поднимитесь в семь тысяч шестьдесят вторую к господину Н. и возьмите у него таблетки. Скажите: те таблетки, которые фрау принимает после двух часов.
