Виктор Казаков - Конец света

– Это – для взрывных работ, – объяснили братья.

– Отставить! – взревел полковник и поспешил захлопнуть крышку чемодана. – Взрывать будете, когда вас призовут исполнить интернациональный долг!

…Чтобы лично проверить, как идут дела, полковник покинул центр стадиона и пошел вдоль «оборонительного рубежа» (сейчас ему многое хотелось называть военными терминами). Та часть спортивного сооружения, где еще сегодня до обеда была длинная беговая дорожка (она, как и полагалось по стандарту, огибала футбольное поле), уже чернела широким разрезом. По всему «фронту работ» звенели лопаты, сверкали крючконосые кирки, стучали несгибаемые ломы, земля, когда долбили запрятанные в ее недрах гранитные валуны, тряслась под ударами тяжелых молотов… Отряды углубились метра на два, по краям длинного окопа быстро вырастал высокий гребень «бруствера». Отряд номер три, возглавляемый верующим Поддубиным, по собственной инициативе на своем участке со дна окопа уже начал проходку в бок.

«Все под силу народу, когда он озарен правильной идеей!», – несколько высокопарно подумал Луцкер.

На «внешнем обводе» «оборонительного рубежа» одиноко маячил бульдозер. Луцкер предполагал использовать его для разглаживания «брустверов», но пока выброска грунта из окопа не была завершена, разрешил механизатору отдохнуть… Полковник подошел к машине; водитель, не выключив мотор, сидел в кабине и курил.

– Что делаешь?

– Жду.

– А почему мотор не выключил?

– Да его, если выключишь, потом не заведешь.

Полковнику хотелось на что-то серьезное указать механизатору (например, спросить его: «не жалко тебе солярки, мудак?»), но в это время к нему подбежал руководитель городских коммунистов Зуев. Нагрудный карман его пиджака оттягивал наполовину спрятанный там желтый складной метр, в руках секретарь держал вымазанную глиной бумагу, следы глины были кое-где и на лице Сидора Захаровича, но глаза его светились неиссякаемым оптимизмом. Доложил:

– Благодаря организованному социалистическому соревнованию, мой отряд на выделенном ему участке уже углубился на два с половиной метра и взял обязательство не прекращать сегодня работу, пока не углубится еще на метр!

Зуев протянул полковнику бумагу. Прочитав «Протокол чрезвычайного открытого собрания», Луцкер брезгливо сунул бумагу за пазуху кителя и, вздохнув, посоветовал:

– Взял бы ты лучше лопату, Сидор Захарович.

Как и маршал Жуков, Луцкер недолюбливал политработников.

…Под покровом наступившей темноты с помощью вестового (эту должность добровольно исполнял грузчик овощного магазина Кеша Плаксин) полковник собрал командиров отрядов, которым коротко объявил:

– Работы на сегодня прекратить – в темноте возможны производственные травмы. Сбор завтра в семь ноль-ноль, здесь же.

Когда от спрятавшегося под трибунами стадиона лазутчика в милицию поступила информация, что люди разошлись по домам, майор Яловой построил весь личный состав, целый день продежуривший в отделении и ждавший «дальнейших распоряжений», и зачитал «Боевой приказ»:

– Личному составу немедленно окружить стадион. Командирам отделений расставить усиленные патрули на особо угрожаемых участках. Ваша цель: в дальнейшем не пропустить на стадион ни одного человека…

Предпринятые милицией действия оказались лишними. На другое утро ободовцы проснулись другими людьми – будто покинул их (выветрился, испарился, разложился на безопасные элементы!) некий вчера терзавший их головы и души морок… На стадион никто утром не пошел. Трудившиеся на производствах, чтобы не потерять часть заработка, побежали на работу; пенсионеры и прочая вольная публика дождалась утренней газеты «Ничего кроме правды», в которой на этот раз не было никаких чрезвычайных сообщений, а были очередная статья Ивана Гемана «Все идет строго по науке» и очередная подборка писем трудящихся под рубрикой «Что я думаю о конце Света?». Прочитав газету, все окончательно успокоились, – еще и потому, что, по приблизительным расчетам Ивана Гемана, космическому пришельцу до появления над Ободом еще предстояло проделать в невесомости несколько миллионов километров.

Только полковник Луцкер, встав с постели «в шесть ноль-ноль», стал прилаживать к себе парадный мундир. Но тут проснулась его жена Муся (на этот раз был нарушен многолетний режим дня, по которому она должна была проснуться в половине двенадцатого), которая плохо спала всю ночь и во время бессонницы дала себе клятву «лечь костьми», но не выпустить Луцкера из дома.

– Не позорьте, Боря, мундир советского офицера!..

Муся хорошо продумала свой воспитательный монолог.

И полковник тоже остался дома.

Через два дня майор Яловой снял со стадиона милицейское оцепление.

Астроном-любитель Иван Геман принес Григорию Минутко извинения за грубые и несправедливые слова, сказанные им во время мятежа «в состоянии повышенной эмициональности». И был прощен.

Иван Никитич Шпынь, конечно, послал в «инстанцию» донесение о мятеже, но никакой реакции на это сообщение, насколько нам известно, не последовало.

В ближайшие дни в городе никто не вспоминал о случившемся – все сделали вид, что ничего и не случалось.

«Летописец» положил в папку для заготовок очередную страничку:

«Жители Обода кажутся мне простодушнее большинства соотечественников. Откуда это несовременное свойство – в наше-то время, когда ближние, увидев на твоем лице поднятое забрало, так и норовят попасть кулаком в твой нос?

Выскажу собственную, научно пока не подтвержденную версию.

Говорят, когда животных заводят на скотобойню, страх и отчаяние, которые они испытывают при этом, оставляют некий след в стенах скотобойни, ее атмосфере и в мясе уже убитого животного. И, поедая шницели и котлеты, человек заполняет желудок белками, а этим, появившимся у животных перед смертью, – душу. Не зря на Востоке любому употребляемому в пищу мясу предпочитается баранина – бараны, оказывается, единственные животные, которые, ничего не соображая, ничего и не страшатся, ничего такого и не испытывают, когда идут на казнь. И мясо их человеческую душу ничем вредным не насыщает…

Обод возник на месте, где когда-то стояли землянки зэков-строителей Канала – людей несвободных, униженных, с особым, сформированным жизнью в неволе внутренним миром. И мир этот за годы строительства Канала в толще засыпанных зэками песочных карьеров оставил след, который посылает ныне живущим здесь некий импульс. Трудно сказать, как этот импульс влияет на психологию и поведение современных ободовцев, но я убежден, что именно в специфике земли, на которой стоит наш город, надо искать разгадку некоторых их странностей…».

Глава восьмая

Катастрофа

Работа в редакции начиналась в девять часов утра. А в десять минут десятого в кабинете редактора уже появлялся первый посетитель – Иван Геман приносил свою очередную страницу, на которой излагал результаты ночных наблюдений за небосводом и летящих по нему предметов. Бегло просмотренная редактором страница тотчас же передавалась на компьютер, и на другой день отчет астронома-любителя появлялся в газете под уже ставшим постоянным заголовком «Все идет строго по науке».

Но в тот день Иван Геман пришел к Минутко без рукописи. Часто моргая красными от ночного бдения глазами и то и дело в растерянности разводя руками, он, заикаясь, рассказал:

– Пропал, Гриша, «кусок». Еще вчера его видел, как сейчас вижу тебя, – летел по формуле…

Иван Геман суетливо достал из-за пазухи бумажный свиток и стал было разворачивать его на редакторском столе, но Григорий Минутко положил тяжелую ладонь на не до конца развернутую бумагу и сердито попросил:

– Убери формулы, Иван. Ты не на международном симпозиуме, а в кабинете человека, который в школе по астрономии имел «двойку», а теорию Энштейна изучал по анекдотам Гурсинкеля. Расскажи коротко и по возможности популярно, куда пропал «кусок».

– Вчера еще видел, а сегодня пропал. Слабый у меня, Гриша, телескоп, покупали когда-то для пионеров, а сейчас техника шагнула…

– Куда шагнула, знаю без тебя.

Оба на некоторое время замолчали.

Сердито втянув ноздрями воздух, Григорий Васильевич первым прервал паузу:

– Говоришь, вчера «кусок» был виден?

– Вчера – как на ладони!

– А сегодня исчез? Оптика слабая?

– Слабая, Гриша.

Редактора, конечно, расстроило отсутствие оперативной информации Гемана о том, насколько километров за прошедшие сутки приблизился кусок планеты к Ободу. Он легко представил себе недовольные лица читателей, которые завтра, раскрыв газету, не увидят в ней самого интересного…

Но редактора от любых ударов судьбы всю жизнь спасало редко покидавшее его чувство юмора.