Галина Артемьева - Чудо в перьях (сборник)
Он открывает глаза и видит перед собой нос и губы. Губы шевелятся и даже плюются немного, а нос не шевелится, сдерживает губы, чтоб не особо-то расходились. Из губ выходит строгий голос с криком: «Не положено тут! Чего разлегся, мать твою!» Хорошо, что мама растаяла, спряталась, она все всегда умеет. Трудно вставать, да и руки заняты, он все еще держит газету и сандалии, не упустил. Но руки от этого долгого держания скрючились, не разожмешь.
Нос и губы оказываются не сами по себе, они приделаны к человеку в форме.
– Дяденька Милицанер! – произносит он наугад. – Дяденька Милицанер! Я потерялся!
– Ты чего, дед, – отшатывается от него парень. – С утра набрался?
Помощь поспевает в самое время. Толстая женщина, та, что ненастоящая мать, запыхавшись, подбегает к ним.
– Вы наш новый участковый? Вместо Виталия? Не успела вас предупредить… Виталий знал. Вот смотрите…
Она бесцеремонно расстегивает рубашку на груди беглеца. Каждый раз после мытья она пишет ему на груди и на спине ватной палочкой зеленые буквы. Щекотно каждый раз. Но не больно, не щипет.
– Вот, видите: вот наш адрес и телефон. И на спине тоже. Я ему зеленкой, если вдруг потеряется. Все время уходит.
Милиционер ошеломленно слушает.
– Восемьдесят семь. И был здоров. А как мама умерла, все вдруг забыл, нас никого не узнает.
– Она не моя мама, – пытается объяснить Милицанеру старик. – Вы ей не верьте.
– Да уж какая там мама, отец он мне. А сейчас как дитя.
Из-за спины нематери вырастают ее парни. Они берут мятежника под руки и ведут домой: пойдем, деда, пойдем, тебе кушать пора.
Дед покорно идет, от них разве убежишь!
– На волю захотел, – вздыхает дочь. – На дачу через неделю поедем, там забор высокий, не убежит. Хоть погуляет на солнышке. Всегда солнышко любил, мальчишек на солнышко вытаскивал. А теперь… Так, если что, вы его прямо по адресу, я отблагодарю, ладно?
И она спешно уходит вслед за отцом и сыновьями, радуясь, что на сегодня все обошлось, пропажа нашлась, и молясь своими словами Богу, чтоб не дарил ей под конец ее жизни волшебного калейдоскопа старости.
Волчицы
Волчица родила в последний раз. Ее предыдущие дети жили своими стаями в дальних лесах. Они редко встречались с матерью, но всегда узнавали родной дух, если случалось быть поблизости. И радовались воспоминаниям детства, материнским ласкам и строгостям. Волчица происходила от крепких, заботливых и хитрых родителей и сумела перенять все, что может продлить существование даже в невыносимых условиях. Она владела мудростью рода, любила жизнь и готова была сражаться за нее всей мощью интеллекта и силы.
Сейчас, с этими тремя последними, оберегаемыми особенно тщательно и ревностно, она испытывала постоянную тревогу: хватит ли сил. За девочку она еще была спокойна – та жизнелюбием и терпением пошла в мать, но мальчишки, пока не вырастут во взрослых грозных добытчиков, ребячатся, ведут себя глупее глупого и могут стать легкой добычей для любого, кто пожелает. Их легче подманить, пока они еще не опасаются неизведанного и любопытны без меры.
Девочка подражала матери и воспитывала братьев, рычала на них, если слишком заигрывались. Она загоняла их в логово, к матери, к молоку, и те слушались ее детского рыка, улавливая нешуточные материнские нотки.
Она и у сосцов была терпеливой: долго старательно сосала, не оставляя надежду на насыщение, в отличие от парней, которых было не обмануть: молоко матери кончалось слишком быстро. Они скулили, тявкали и подвывали. Покусывали мать. Просили еще. Волчица старалась недостаток пищи возместить проявлением огромной, последней своей любви. Она вылизывала детей, целовала их носы и глупые молочно-синие глаза, урчала сонные песни, и те покорялись, засыпали, насыщались ее теплом.
Материнство, всегда нелегкое, было сейчас для нее особенной мукой: силы ее исчерпывались с каждым днем, а пропитание добывалось непосильным трудом.
Человек от рождения знал, что он самый умный и все живое давно покорено его предками. Он рос с уверенностью, что все будет, как он хочет, и что только у него есть мысли и право. Все, что колет, режет, стреляет, взрывается, причиняет боль, было у него в услужении. Иногда он был способен на ласку и любовь, если это его развлекало или возвышало в собственных глазах. Но он боялся жизни и слишком любил наслаждения, поэтому умел совокупляться, не заводя детей, чтобы отдаваться целиком любви к самому себе и исполнять свои желания. Главное же для него было – эти желания иметь. Он владел женщинами, когда в этом нуждался. Деньги легко шли к нему в руки. Он видел разные страны. Повсюду покорялись силе денег и желаний. Он стал уставать от противоестественных впечатлений, доступных богатым. Он захотел природу и покой. Ему построили большой дом у леса, завели простое хозяйство. Теперь в свободное время он намеревался постигать смысл жизни.
Волчица решилась на последнее, другого выхода не было. Она отведет дочь к человеку, чтобы тот выкормил ее. Даже самые свирепые звери снисходительны к маленьким – это вечный закон у всего живого.
План был такой: сытая дочь станет делиться несъеденной едой со своей бедствующей семьей. Мать найдет лазейку у забора, дочери останется устремляться на родной запах с гостинцами для братьев.
Маленькая дочка боялась самостоятельности и новых условий, но куда деваться. Мать страдала из-за грядущей разлуки, из-за нехватки собственных сил и страха за сыновей. Они вчетвером выли в последнюю совместную ночь так, что все живое в округе, способное слышать, содрогалось от ужаса перед последней чертой, обещаемой волчьей тоской.
Утром человек проснулся от лая собак. Лаяли они необычно: срывались на сип, теряли голос, но потом, движимые жутью и долгом, вновь заходились сигнальным кашлем.
Человек в валенках на босу ногу вышел снисходительно пожурить трусливых псов, не давших досмотреть сон про море и разноцветных рыб, певших низкими женскими голосами португальские песни фадо.
– Пора девушку сюда завезти, – с улыбкой решал человек, ведомый взволнованными собаками к калитке, возле которой мать-волчица оставила дочь, вверившись произволу судьбы.
Дочь крепко стояла на четырех негнущихся лапах, глядя в сторону леса, откуда поблескивали материнские глаза, призывавшие следовать намеченной цели.
– Ух, ё! – сказал человек. – Волчок! Вот так «баю-баюшки-баю, не ложися на краю»!
Оказывается, сон про певучих рыб был к волкам, кто бы мог подумать!
Он тут же гордо решил, что вот даже волки чуют в нем брата. Он внутри часто сравнивал себя именно с волком: умным, смелым, решительным, одиноким, хищным.
Он, не раздумывая, взял в дом этот законный (ему!) подарок природы. Таким образом произошла естественная подвижка в расстановке сил, на которую рассчитывала мать и о которой человек и не подозревал. А именно: охранные собаки, не имевшие доступа в дом, совсем сбились с толку: от хозяина теперь несло таким вражьим духом, что непонятно было, кого от кого защищать. Они теперь дыбили шерсть и лаяли на человека и его приемыша. Их призывами к бдительности пренебрегали с насмешкой. Теперь старая волчица могла спокойно подходить к забору: пусть себе брешут, жалкие рабы.
– Чевой-то ты, Львович, удумал чудное – волка в доме держать, – пыталась предостеречь хозяина деревенская молочница.
– Вырастет верным другом, – снисходительно объяснял глупой тетке городской человек. – На охоту будем ходить. На кабана. У нее нюх – ни с одной собакой не сравнится.
– Это-то да. А говорят ведь: сколько волка ни корми, он все в лес смотрит…
– Я ее потом с хорошим псом скрещу, щенкам цены не будет, – мечтал о своем хозяин.
Что ему поговорки с пословицами. Свою голову надо иметь.
У дочери была задача: помогать семье, расти и ждать воли.
Она была любимицей и пользовалась полной свободой. Собак держали на цепи, пока она гуляла по двору хозяйкой. Они тяжело переживали нарушение сложившихся тысячелетиями отношений между их служивым родом и господами-людьми. Они ненавидели опасную фаворитку, несмотря на ее детское бессилие, и даже когда обязаны были молчать, чтобы не сердить хозяина, показывали ей клыки: memento mori!
Дикая девочка, поев, брала в зубы кость с ошметками мяса и бежала к забору.
– На черный день закапывает, вот умница какая! – лебезиво восхищалась молочница Нина, с первой минуты возненавидевшая волчонка за противозаконное самозванство. Хотя ей-то что за дело? Но она в душе оплакивала каждую капельку молока своей Буренки, вылаканную приблудной тварью.
Волчица-дочь явственно чувствовала волны ненависти и страха, расходящиеся от молочницы Нины. Человек же радовался, что его гордую любовь разделяет добрая женщина. Он любил слушать ее искренние народные слова об уме и обаянии его приемыша. Он повысил ей плату за молоко и награждал всякими сувенирами. Ради этого стоило простить неприкаянному лесному зверю его происхождение, но земные человеческие женщины, как никто на свете, умеют закапывать зло в своем сердце и ни за что не желают с ним расставаться.
