Александра Окатова - Флёр юности
Вера Михална из синего дома, например, доктор.
Нам с бабушкой хорошо вдвоём, третьей, больной, нам только не хватает, но, боюсь, никому, кроме нас, не будет до неё дела, и я вижу по лицу бабы Вари, что она её никому не отдаст. Мы принесли её и положили во дворе, на траву. Бабуля подложила ей под голову свернутое полотенце, а я побежала за Верой Михалной. Мы шли с ней к нашему дому в компании с сочувствующими: Мариванной Морозовой и Нюркой.
Вера Михална наклонилась над девочкой, минут пять сосредоточенно щупала её, считала пульс и слушала дыхание, вздохнула, оглядела нас всех так, как будто только что сама её родила и сказала:
– Сотрясение мозга, нахлебалась воды, немного побита, пока её несла река, о валуны и брёвна, но жить будет.
Мы с бабулей обнялись и заплакали. Мариванна сказала:
– Сейчас молочка парного принесу, – мы с бабулей переглянулись с улыбкой: у Мариванны молоко – от всех болезней, и физических и душевных.
У неё у одной в деревне осталась корова. Молоко у её Зорьки сладкое, пьёшь, как будто тебя мать по щеке гладит, моя умерла уже, а баба Варя – мать моего отца, его тоже в живых нет, так что мы с бабой Варей оба-два на свете остались да ещё одна, вот эта, с кленовым листом на груди.
Запрещённые слова «ну что ты боишься, я же с тобой», которые влекли за собой смертную казнь через повешение, слетели с уст молодого инженера, и королева Пламенеющих Кленов окаменела. «Звучит как палиндром», – подумала она о себе в третьем лице. Она ничего не могла сделать, даже если бы очень хотела, а она хотела. Слова были сказаны, и не она решила, что за эти слова, произнесенные мужчиной, расплатой должна стать смерть через повешение: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Вообще-то в скрижалях (ей всегда в этом слове слышалось жало, жаль, сожаление и боль, что не унять) в скрижалях запрещенные слова толковались шире. Туда входило и «не бойся, я с тобой», за что сжигали на костре, «не волнуйся, я рядом» – отчленение головы от тела, а за хрестоматийное «я тебя никогда не покину» – утопление в единственной реке королевства Кленовке, за слова «я тебя никогда не брошу и буду всегда с тобой» – смерть от голода и жажды, самая мучительная. Почему так повелось, никто теперь объяснить не мог, но не нам менять древние законы.
Королева стояла у окна своих покоев. Отсюда, сверху, из самой высокой башни, она видела, как на площади начались приготовления к казни. Помост с люком, в который, после того как всё будет кончено, упадет тело казненного, даже не разбирали – не было смысла, потому что почти каждый день пришлось бы возводить его снова, и министр финансов в целях экономии издал приказ использовать помост многократно. Виселицу, правда, приходилось ставить каждый раз заново, можно было бы, конечно, и её оставить, но она здорово портила вид городской площади – уж больно мрачно выглядела. Вот уже выставили по отвесу мачту. «Странно, мачту, – подумала она, – надо, наверное, перенести казнь на берег Кленовки, соорудить виселицу на плоту и пустить после исполнения по реке как напоминание всем, и вид городской площади портить не будет». Прибили перекладину. Она смотрела и думала о неотвратимости смерти. Она ничего не могла сделать. Она сама приготовит платок и сама закроет ему лицо, а сердце ей говорило: «Ну что же ты», ещё минута прошла – поставили уже мачту, ещё минута – готова перекладина, послали за верёвкой (верёвки, как и канаты для переправы, вили из конопли) «Сколько ты ещё собираешься ждать? – стучало её сердце, – смотри, скоро будет поздно, ещё немного – и ты ничего сделать не сможешь».
Она решилась. Она подхватила длинное своё платье и посыпалась, ломая каблуки, с крутой лестницы. И даже конец света не остановил бы её.
Баба Варя поставила на табуретку рядом с кроватью найденыша кружку с отваром мяты, пустырника и корней валерианы и сказала мне, вручив влажную тряпочку:
– Деточка, попробуй напоить её травами и смотри, меняй ей компресс по мере высыхания, у неё сильный жар, я не думаю, что это связано с её падением, мне кажется, это у неё душа горит. А ты следи, следи, как только тряпочка подсыхает, ты смачивай, – и ушла.
Я осталась одна с нашей девочкой. Я прикидывала, что с ней случилось, не сама ли она спрыгнула где-то выше по Кленовке с моста, я знала пару таких мостов, с которых она могла сигануть. Что её заставило это сделать? Не похоже, что она сама. Сама бы выбрала другой способ, чтобы уж наверняка, по крайней мере, я бы так и сделала: вернее поезда нет ничего. Несчастный случай? Упала? Но тогда хоть что-то привязывало бы её к действительности, хоть какая-то материальная мелочь: ключи от дома или телефон, какая-нибудь девчачья пустяковина, расчёска, например, сувенирчик, брелок, записная книжка или кошелёк – нет ничего. Может, её столкнули? Покушение? С кем-то поссорилась? Оказалась не в том месте не в то время?
Девочка пошевелилась и пробормотала: «Ты же говорил: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Я хорошо разобрала, она так и сказала: «Ты же говорил: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Так вот значит как, она была не одна. С парнем, видимо, а река принесла её одну. Где он, что с ним? Они вместе что ли прыгнули, что же случилось? Пока она не очнётся, ничего узнать не получится. Мы с бабушкой, конечно, последим за новостями, но нет надежды, что мы что-то узнаем.
Кленовая Королева стремглав бросилась в подвал башни, как уйти из замка она как раз знала лучше всех. На её удачу, иногда бывает так, как будто сам Бог помогает тебе, по себе знаю, – успела подумать она. В подвале никого, кроме узника, не было, она схватила его за руку и вытащила из-за решётки. Спасибо, Боже, решётка не заперта, Боже, ты, и правда, помогаешь мне. Она молча потянула его в круглую общую комнату, в центре которой она начала постукивать каблуком по деревянному настилу; в одном месте звук был не глухим, а ярким, объёмным, она откинула запылённые доски, под ними обнаружился чугунный круглый люк. Она отступила на шаг: мужская работа! Он легко отвалил люк, и они, обнявшись, рухнули вниз, целы и что есть силы побежали подземным ходом, она впереди, он – за ней.
Утро, а я уже сижу у её постели, жду, когда наш найдёныш придёт в себя и я смогу задать все вопросы, которые теснятся у меня в голове. Она пока не открывает глаз, но дыхание стало ровное, температуры уже нет, упала за ночь, значит, она быстро идёт на поправку!
– Бабушка, – кричу я, – ай, скорее, она открыла глаза!
Бабуля бежит из кухни, в руках у неё сковородка с оладушками. Мы во все глаза смотрим на нашу девочку и ждём, когда она хоть мяукнет. Она молчит, но это и понятно, она же видит нас первый раз в жизни и не знает даже, как она здесь оказалась.
«Как вкусно пахнет!» – говорит она.
Мы с бабушкой начинаем смеяться, мы частенько смеёмся вдвоем, нам весело друг с другом, и теперь мы наперебой предлагаем ей оладушек, молока, мёда, чая с травами, кофе:
– Что ты хочешь, деточка? – ласково спрашивает бабушка.
У бабули все, кто моложе, а таких становится всё больше и больше, почти все – деточки.
– Всё хочу, – говорит она.
Мы смеемся и чуть не падаем от радости.
– Я Саша, – говорю я, мне хочется, чтобы она поскорее сказала, как её зовут.
– Королева Пламенеющих Кленов, – говорит она, и мы с бабушкой падаем от хохота второй раз.
– Ладно, деточка, не хочешь говорить, не говори, – смеётся сквозь слёзы баба Варя, выразительно смотрит на меня и закатывает глаза к небу. Почтительно спрашивает её:
– Чего пожелает наша королева?
Та смотрит на оладушки и говорит:
– Мёда. И чая.
Мы с бабушкой наперегонки бежим на кухню. Бабушка ставит на большую плоскую тарелку блюдечко с мёдом и второе с земляникой и пять оладьев, а я наливаю чай с мятой в большую, мою любимую, кружку, мы переглядываемся, бедная девочка, совсем память потеряла, ну, придется ей подыграть!
– Пожалуйста, дорогая госпожа, ваш завтрак! – с поклоном говорю я.
Она кивает нам важно и принимает тарелку, мы тихонько ржём. Для нас нет большего удовольствия смотреть, как она уплетает оладушки, макая их в мёд, и ест землянику. Похоже, земляника ей нравится больше. Нашей Королеве Пламенеющих Клёнов. Мы с бабушкой сразу стали звать её просто Лена. И с вопросами, похоже, придется подождать.
Лена осталась жить с нами. Мы с бабулей очень её полюбили. С сентября по май мы жили в Москве. Пока я была в школе, она целыми днями рисовала. Она не могла со мной ходить в школу. Ноги не слушали голову. Бабуля делала ей массаж по два раза в день. Сама Лена, а она так и не вспомнила, как её зовут, обходилась с нами по-королевски ласково, и мы были благодарны ей за это.
Когда я приходила из школы, Лена рассказывала мне, как идут дела в Королевстве Пламенеющих Клёнов, а я рассказывала, что нового у меня в классе.
В нашей комнате на двери была картина, которую Лена нарисовала на листе ватмана. Это была карта королевства. Вид с высоты птичьего полёта. Сверху она изобразила картуш в виде кленового листа, на нём было написано: «Королевство Пламенеющих Клёнов». Масштаб 1: 100 000. На карте были (она изобразила земли своего королевства) треугольный клин между горами и рекой Кленовкой, а в центре – план замка с четырьмя жилыми башнями, в южной располагались её покои, между башнями Лена своей королевской рукой нанесла абрис толстых крепостных стен с четырьмя промежуточными башнями поменьше, где были только площадки для пушек. По каждой стороне ещё было по двенадцать бойниц для арбалетчиков. Перед замком она обозначила городскую площадь, по сторонам которой она показала клёны, и даже я, ничего не понимающая в картографии, как только увидела её план, сразу поняла всё.
