Елена Асеева - Грань
Особенно густота и чернота этого ковра выделялась в кухне, куда вел дверной проем из комнаты. В небольшой прямоугольной комнатке, размером три на четыре, находилась восьмидесятисантиметровая в высоту и метровая в длину печь с прямоугольным кирпичным коробом и лежащей на нем чугунной плитой с двумя трехконтурными конфорками, да широкой трубой, устремляющейся сквозь потолок и крышу дома вверх к звездам. В кухне, как необходимый предмет интерьера, еще жил старый прямоугольный большой стол, доставшийся Витюхе от бабки, и какое-то количество самодельных дубовых и очень массивных табуретов. Вот под этим столом с округлыми резными ножками и возле печи плотным слоем лежали деревянные опилки, мельчайшая пылевидная труха, останки угля, куски веревок, рваные части пакетов, тряпок, окурки, негодные пробки и, конечно, десятка два пустых бутылок, охраняющих, с одного бока, подступы к печке, с отбитыми горлышками да большущими трещинами по поверхности своих брюховатых тел. Они стояли возле кирпичной, обмазанной глиной печи, которая уже давно потеряла побелку, потеряла местами и слой глины и теперь показывала свои красные внутренности. Бутылки же, словно раненные на войне, покалеченные снарядом или пулей и не смеющие более вступить в очередной бой или схватку с врагом, согревали свои жалкие тела подле хранящих тепло и жизнь кирпичей, точно стараясь хоть как-то отогреться в редко отапливаемом доме. В кухне, так же, как и в комнате, напротив фанерной перегородки находилось два окна с двумя рамами, каковые, несмотря на тяготы жизни, сумели сохранить и стекла, и вторые рамы, правда, никогда не вынимаемые… В связи с тем, что в доме на окнах не имелось ни занавесок, ни штор, ни гардин, потому как они были пропиты, в кухне между внутренней и внешней рамой для красоты или от чужих заглядывающих, любопытных глаз были постановлены стоймя желтые, с выцветшими рисунками, газеты, сдобренные мелкими черными какашками насекомых.
Справа от окон или слева от фанерной перегородки, как раз напротив печи, в еще одной стене находилась деревянная дверь в сенцы… Она крепилась на скрипучих петлях и, как все в доме, была ужасно грязной, никогда не мытой, не крашеной и плохо прикрывала вход в комнату… А в маленьких сенцах, темных, без окошечка и с одиноко свисающей с потолка лампочкой, теперь стоял не менее одинокий, покосившийся на бок, кривой, побитый донельзя и ржавый холодильник. Кажется, «Атлас», правда, самого логотипа уже там и не значилось, висели лишь две буквы – «А» и «а», а все остальные буквы были кем-то сбиты или оторваны, и поэтому назвать полное имя холодильника не представлялось возможным – чему холодильник был нескончаемо рад, потому как, опасаясь быть вновь побитым, он включался очень редко, и каждый раз, когда выходил на связь, тяжело вздрагивал всем своим металлическим корпусом и протяжно звенел внутренностями. «Атлас», или «А..а.», не желал обращать на себя внимание еще и потому, что внутри него уже давно ничего не хранилось. Изредка там, правда, появлялись какие-то начатые или недоеденные остатки пищи, вечно хранящиеся в железных банках. Попадая в глубины холодильника, эти остатки постепенно серели, синели, чернели и, несмотря на старание «Атласа» выработать благоприятную для хранения пищи температуру, через какой-то срок начинали невыносимо пахнуть, а вернее, дурманно вонять…
Впрочем, в доме Виктора Сергеевича, Виктора, а теперь Витька, Витюхи воняло все… И воняло это все перемешанными в один запах ароматами: кислой мочи, блевотины, сгнившей еды (вываленной прямо в угол), сырости, плесени и уксусно-резким запахом нечистого тела самого хозяина дома… Теперь в его доме, некогда любовно созидаемом руками деда и бабки, трепетно оберегаемом руками Лары, все было разрушено, предано запустению и грязи… Дом нынче оберегали вельможные стеклянные ратники-бутылки, его любили, – такая редкость для частного дома, – узкотелые, с рыжеватой окраской и длинными усами, тараканы-прусаки, а чистоту здесь наводили серые пронырливые мыши и пузатые, вечно ждущие потомства крысы.
А Витька уже не берег, не любил, не охранял свой дом … Он только пил, пил, пил, предпочитая это дело всякому другому. Последние же две недели он пил безостановочно, у него, как говорится, был запой, и пил-то он в основном какую-то дрянь: не водку, не самогон, а именно дрянь в небольших пол-литровых пластиковых бутылях. Закусывать ему вроде как было и нечем… Правда, Натаха приперла откуда-то картохи в белом пакете, с ведро, не меньше, которую она не чищенной и даже не помытой сварила в помятой с одного бока, покрытой черной копотью алюминиевой кастрюле. Эту разнесчастную, выжившую в таких страшных жизненных передрягах кастрюлю ставили прямо на печку, отодвигая в сторону конфорки, отчего дно ее приобретало еще более грязный, не отмываемый вид.
Дрова, на которых варилась картошка, Натаха раздобыла где-то и также принесла с собой, но, в связи с малочисленностью деревянного воинства, картоха до готовности не успела дойти и была поставлена на стол в недоваренном виде. Но для Витька и такой полусырой, нечищеный закус был невероятно приятен и кричаще соблазнителен!
Да и не мудрено, что полусырая картошка могла вызвать в Витюхе такие эмоции: ведь, если глянуть на него со стороны, то невозможно было в нем разглядеть черты человека… Это уже был не человек, а нечто неопределенно опухшее, отекшее, красновато-синего оттенка. Его можно было назвать неопределенным титулом – существо, которому по рангу положено иметь лишь средний род: ни мужской, ни женский, а именно средний… Проще говоря, Оно, существо.
От его каштановых волос осталось лишь название – шатен, не более того, цвет их до неузнаваемости изменился и приобрел грязно-коричневый отблеск. Теперь это были не жидкие волосенки, а больше походящие на склеенные в плотные пучки, червеобразные лохмотья. На распухшем от пития спиртного лице, кожа коего была покрыта здоровенными щербинками и оспинками, словно оставленными болезнью, находился с прямой спинкой и округлым кончиком нос, изменивший не только цвет, но и форму. Он будто растекся по лицу, став одутловато-широким, и приобрел багровый, с едва заметной просинью, цвет. Обвисшие по краю лица щеки теперь больше походили на мешки, набитые орехами. Узкие губы Витька превратились в тонкие синеватые полоски, и когда он улыбался, радуясь очередной порции спиртного, на его верхней губе, выше огибающей ее каймы, прямо подле низкой, короткой подносовой ямки залегали глубокие и многочисленные вертикальные морщинки. Слегка выступающие вперед из глазниц очи Витька теперь все время выглядели сонными и часто невпопад смыкались веками, удерживающими на себе редкие белесоватые и почти выпавшие ресницы. Точно такими же блеклыми и ущербными были прямые, прерывающиеся в середине своего пути брови, коричневатые жидкие усы и еще более худосочная бороденка. За время своего пьянства Виктор вроде даже уменьшился в росте, без сомнения, похудел, отощал и ослаб и выглядел теперь как доходяга, только что вырвавшийся из концлагеря, но, ко всему прочему, он еще и укоротился. Наверно потому, как стал сутулиться и, приподняв высоко плечи, втянув в них голову, поглотив и без того короткую шею, выгибал спину дугой, отчего там образовывался небольшой горб, и, свесив вниз руки, тяжело и скованно ими помахивал, словно страшась, что они могут у него оторваться, или, может, плохо их чувствуя на своих плечах. И тело, и руки, и ноги, и даже лицо, включая его тонкие губы, от чрезмерного употребления горячительных напитков теперь частенько безостановочно тряслись мелкой, похожей на лихорадочный озноб, дрожью.
Одетый во все грязное, а именно в старые черные брюки и серый свитер с круглым воротом и витиеватым, многолепестковым рисунком на груди да старые, стоптанные, без каблуков, со шлепающе-оторванной подошвой, не смыкающимися замками ботинки (все давно не стиранное и раздобытое Натахой где-то на помойке, куда она частенько наведывалась, чтобы прибарахлиться), он пах и выглядел ужасно… И, если быть точным, вонюче-отталкивающими были и он сам, и его вещи, и его сожительница, и его дом.
Витька пил, пил, пил без продыха, без отдыха, который день, месяц, год в своем несчастном разоренном жилище, пропив и жену, и сына, и родню, и работу, и одежду, и, наверно, свои мозги.
Вот-вот, те самые мозги, каковые каждому из нас, обладающему тленной плотью и духовной сущностью, помогают жить на этом свете, решать насущные проблемы и преодолевать возникающие трудности.
Глава вторая
Сегодня же Витек с таким удовольствием устроился за столом, прямо на углу его, притулившись спиной к печи, которая совсем недавно была протоплена и хранила в своих недрах жар жизни, решив насладиться посланной ему на радость выпивкой и закусочкой.
Однако радость его существования прервал голос… Это был один голос, и он появился неожиданно, как говорится, вдруг…
