Надежда Нелидова - Свекруха
– Повезло, – бубнит Дробышко. – Вон, моя соседка. Родня на неё не надышится, не натрясётся. Три раза в день мерит давление, кормит детским пюре из баночек. Худо ли: 30 тыщ пенсии в семейном бюджете…
Умеет Дробышко наводить тоску. Но как легко настроить нас друг против друга. Одним кинуть кусок чуть жирнее, другим поплоше. Разделяй и властвуй.
– Да ладно, – будто считывает мои мысли Эльза. – Сами-то мы как к свекровям относились?
Мы ещё ниже опускаем головы и ещё старательнее возим ложечками в чашках. На словах – да, семейная идиллия. Мы забрали свекровей к себе, что немедленно поставили себе же в великую, неоценимую заслугу перед вечно виноватыми мужьями. Их матери доживали в сытости, чистоте и тепле – это правда.
Вахрамеева, например, трогательно рассказывала всем, как она у свекрови ноги мыла и только что воду не пила. Омывала в тазике и осушала полотенцем, чтобы не было пролежней. Но однажды я присутствовала при сем священнодействии. Видела выражение лица Вахрамеевой и слышала, что она при этом цедила сквозь зубы… Лучше бы свекровь быстрее отмучалась и не купалась в этом океане ненависти.
Или Вера – идеальная дочь. Когда мама стала хворать, сразу продала её дом в деревне и перевезла к себе. У мамы деменция: она не узнает родных. Переживает, что дочка Вера совсем её позабыла и не навещает. Подворовывает сладости со стола:
– Дочка приедет – угощу.
– Мама, я и есть твоя дочка!
Вера закипает. Веру дико бесит забывчивость матери. В доме появился объект для раздражения. Нет, мама себя сама обслуживает и даже имеет по дому свои маленькие обязанности. Вытирает пыль, поливает цветы.
Но отныне единственная тема, на которую Вера неизменно съезжает во всех разговорах – это «чокнутость» матери и «ужас, если сейчас такое творится, что дальше-то будет?!» Рассказывая о причудах матери, выразительно крутит пальцем у виска. Она уже не зовёт её мамой, только «эта».
Вон, сегодня «эта» сходила мимо унитаза (начинается!) Включила и забыла зажечь под чайником газ. Приходится снимать и прятать газовый краник. Веру раздражает, если мама путается под ногами. Мама испуганно перестала выходить из комнаты. И это тоже раздражает Веру: «Прячется, как будто я фашистка какая».
Сердце у «этой» здоровое: значит, ужас будет тянуться десятилетия. Поневоле с умилением вспомнишь свекровь-сердечницу. Та, голубушка, и сама не мучилась и других не мучила.
Ах, как важно уйти вовремя, чтобы не надоесть всем хуже горькой редьки, не оставить после себя раздражённых воспоминаний. Но выбор у нас небогатый: лопнет сосудик в сердце или в голове. Лучше, если в сердце: тогда сразу.
Так было, так есть и так будет. Думаете, в советское время было лучше? Пожалуйста: советский фильм «Белые росы». На предложение среднего сына соединить однушку и двушку, чтобы жить вместе в трёхкомнатной квартире, старый Федос отвечает: «Не хочу в грех тебя вводить. Смерти моей ждать будешь». Вот так. При всём уважительном отношении сына к папаше.
Короток женский век, как у подёнки. Вообще жизнь коротка: только вчера психовали из-за близких немощных стариков – а уже на пороге стеснительно топчется собственная старость. Как быстро вернулся бумеранг!
– Хорошо стариться в Америке, – вздыхает Вера. – Там не дома престарелых – а сказка.
– Не свисти, – это Вахрамеева. Она жила в Америке семь лет. – Там тоже разные дома престарелых. Там тоже всё зависит от денег.
– Хорошо стариться на Кавказе, – упрямо заходит на второй круг Вера. – Была бы там родня – и айда: чемодан-вокзал-Кавказ. Или хотя бы в Среднюю Азию. Там старость носят на руках.
«У нас тоже, как на Востоке, уважают старость, – думаю я. – Пока она на ногах. Пока возится в огороде, закатывает банки, нянчится с внуками, тратит пенсию на любимых детей. Переписывает на них квартиры, машины, гаражи.
Как только старость обессилеет, сляжет и начнёт ходить под себя, – сыны и дочки немедленно вспоминают, что они никакой не Восток, а совсем даже наоборот: настоящая Европа. А в Европе, извините: дети сами по себе, родители сами по себе».
Сегодня у нас грустный повод собраться в «Папуасском счастье». От пневмонии скончалась Елена Аркадьевна: не прошла бесследно ночёвка под ёлочкой.
На похороны – вот чудо! – прибыла в своей перламутровой «ауди» Эванджелина. Возложила на могилку огромный букет синих гвоздик. Я видела, как у неё блестели слёзы на ресницах.
Узнав о планируемых маленьких поминках в подвальной кафешке, напросилась с нами. Наполнила крошечный полутёмный зальчик ароматом французских духов. Оглядывалась и говорила: «А здесь миленько». Заказала на всех водки, блинов, пирожков. О, мы узнавали Эванджелину с новой стороны!
Мы узнали её с новой стороны ещё больше, когда с непривычки и с холода все нечаянно набрались. И поминки (да простит нас Елена Аркадьевна) сменили минорную тональность на истерично-весёлую.
Эванджелина рассказывала, как выживала в девяностые. Тогда её звали просто Эвочка, она сновала как челнок, между Турцией и Россией. Надрывалась, таская неподъёмные грязные, рваные баулы. Однажды ей предложили перевезти маленькие мешочки. Сказали: с чудодейственным травяным порошком, для целителя и мага. Вознаграждение равнялось годовому доходу Эвочки.
Два туго набитых тяжёленьких пластиковых мешочка формой были длинные и узкие, как колбаски. Наивная Эвочка не понимала, почему их нужно провозить тайно, в своём теле. И лишь когда благополучно пересекла таможню и от знающих людей узнала, что было в мешочках… И сколько бы за тот целебный порошок, по совокупности, огребла…
Эванджелина приподняла каштановую гриву, показала стильную седую прядь:
– Видите? Как мелом мазнули, с той поры никакая краска не берёт.
Дробышко интересовало, получила ли Эванджелина обещанную сумму.
– Да что вы! Заплатили какие-то копейки. Мол, если налажу конвейер – тогда полноправно войду в долю. Пригрозили, что пикну кому – это будет мой последний «пик». Зато, девочки, – она мечтательно закатила глаза, – какие непередаваемые ощущения, какой бесценный, малоизвестный в те годы сексуальный опыт я приобрела, перевозя в себе те мешочки-колбаски… Две колбаски одновременно. Совместила приятное с полезным.
Мы тупо переглянулись. Первой неуверенно хихикнула Эльза. Потом дошло до Дробышко. Потом грянули хохотом мы все. Эванджелина наивно смотрела на нас, хлопая ресницами, как примерная школьница: дескать, что смешного-то?! Но снова у Эванджелины – или нам показалось? – блеснули влагой глаза.
Жизнь научила меня разбираться в людях. Я вижу: Эванджелина настоящая.
С этого дня она частенько коротает с нами время в «Папуасском счастье». Мы рассказываем Эванджелине всё-всё.
Про нефтяных старушек. Про Терентьевну, которой внук сломал руку, а она этой сломанной рукой отписала ему дом. Про подругу Дробышко, которая как только подарила племяннице квартиру, так и потонула в ванне. Хотя сердце имела завидное и давление 120 на 80 – хоть в космос отправляй. Про снегурочку Елену Аркадьевну. И даже – опустив глаза и тяжко вздыхая – про собственных свекровей и бумеранг.
Всё, всё у нас худо-бедно защищено законом. Дети-сироты, зэки, бомжи, даже бездомные собаки и кошки. Всё, кроме бесправной старости. Старость загнана в угол, как дряхлый волк, обложена красными флажками.
Мы не хотим покорно ждать немочи. Мы взбунтовались и, пока находимся в здравом уме и ясной памяти, желаем перевернуть ситуацию. Нас, на город пять отчаянных одиноких пенсионерок. Мы показываем Эванджелине план: сложную схему с зачёркнутыми кружочками, стрелочками.
Государственный дом престарелых? Не дай и не приведи Господи. Жирно-прежирно зачёркиваем сразу.
Вот пышно рекламировал себя частный проект «Тёплый кров». Его филиалы, как паутина, опутали всю страну. Мы им – квартиры в ренту, они нам – лечение и уход на дому, в родных стенах. После череды подозрительных старушечьих смертей проектом заинтересовалась прокуратура. Зачёркиваем.
Вот городские власти в бывшем детском садике решили устроить элитный приют для пожилых. Взамен собственных квартир: отдельные уютные комнатки с ванной, туалетом и кухонькой. Бесплатные лекарства. Круглосуточное дежурство внимательного медицинского персонала. Холл, где можно поболтать с соседями, садик, где можно гулять…
Кроме нашей «великолепной пятёрки», во всём городе желающих не нашлось. Кто-то испугался (а ну, и здесь заведётся улыбчивая медсестра-обаяшка со смертельным уколом?). Кому-то дома закатили грандиозную истерику дети. Сейчас в том детском садике с комфортом расположилось очередное чиновничье подразделение. Зачёркиваем.
Мы даже в женский монастырь ездили, беседовали с матушкой. Дескать, готовы отписать недвижимость монастырю – а за это за нами, когда занеможем, пускай ходят монашки-послушницы. Кроткие, терпеливые, стариковской грязи не погнушаются… Нам хорошо – и монастырь процветает.
