Инна Тронина - Операция «Купюра»
После возвращения с Кавказа, из командировки Михаил Иванович должен был идти на собрание, где решалась сего судьба. Вернее, даже не собрание это было, а судилище, и вопрос о служебном соответствии полковника решался именно там. Но отец простился с семьёй, как всегда, и сказал, что после Новороссийска завернёт в Сочи, к Надежде, Оксане и внукам. У старшей сестры тогда как раз родился третий сын – Валерка, после Михаила и Олега.
Всеволод сейчас вспомнил, как августовским утром восемьдесят седьмого года провожал отца в «Пулково». Лето уже становилось похоже на осень, и день намечался серенький, прохладный. Туман, правда, рассеялся, и взлёт дали сразу. С отцом тогда летел и Тенгиз Дханинджия – оба они сначала направлялись в Одессу. Другой бы, на месте Грачёва-старшего, плюнул бы на всё и написал рапорт, ушёл со службы, чтобы предотвратить готовящуюся расправу; уж, по крайней мере, не поехал бы в эту командировку.
Но отец оставался самим собой, и потому работал, не обращая внимания на интриги и козни. После Одессы они с Тенгизом собирались летать в Новороссийск, а уже оттуда Михаил Иванович планировал добраться автобусом до Сочи. Он очень хотел увидеть младшего внука, но не успел. Смерть оказалась во сто крат милосердней жизни – увела, спрятала, не дала опозорить светлое имя. И. к своему ужасу, Всеволод понимал, что это бы был лучший на тот момент выход…
К этому времени уже больше года собирались сведения о загулах знаменитого сыскаря, о его пьянках и превышении полномочий. Да, не откажешься, и это в жизни отца было тоже. Но не из сочувствия к Ларисе Мстиславне вытащили эту грязь на свет Божий. И сейчас, спустя три с лишним года после катастрофы, Всеволод был благодарен мачехе за такт и терпение. Лариса не желала разбирательств, всегда отвечала отказом на вкрадчивые намёки и не собиралась вовлекать в их семейные дела посторонних людей.
Тогда всё это только начиналось, а сейчас расцвело пышным цветом. Торжествующая серость душила любого, кто хоть как-то выделялся из общей массы. И чем отчётливее ощущались враги Грачёва своё ничтожество, свою несостоятельность, тем с большим рвением они набрасывались на жертву. Раз всё познаётся в сравнении, значит, нужно убрать этот сияющий эталон! Но убрать не просто так, а ещё и оправдать свои действия – и в собственных глазах, и в чужих, чтобы не сосал потом где-то под сердцем червячок, не мучила по ночам совесть…
Терпимость к злу, попытки выдать справедливый гнев за жестокость, попустительство – за великодушие, предательство – за благоразумие – всё пошло в ход на той необъявленной войне, тихой и коварной, подлой и вероломной. И если в бою Всеволод закрыл бы собой отца от пуль, от осколков, но в той ситуации ничего поделать не мог. Он даже толком не знал, кто руководит травлей, и почему люди, ещё вчера доброжелательно настроенные к отцу, вдруг присоединялись к его врагам.
А тогда, в аэропорту, как вспоминал сын, на отце был тёмно-синий макинтош в мелкую чёрную клетку. Белоснежная сорочка, узкий чёрный галстук, густые тёмные волосы, седые виски – таким впечатался в память Всеволода самый дорогой человек и остался там навсегда. В руке Михаил Иванович держал новенький «дипломат», найденный потом среди сгоревших обломков «АН-24», на который Тенгизу даже через воинскую кассу не удалось достать билет.
Дханинджия пришлось заночевать в Одессе, а утром он с ужасом услышал о катастрофе самолёта рейса «Одесса-Новороссийск». Тенгиз и позвонил на Кировский, к шефу домой, сообщил о случившемся. И долго просил прощения за то, что остался жив, хотя никто его в этом не упрекал…
Мутным утром, три с половиной года назад, Всеволод и Тенгиз встретились в том же аэропорту, где совсем недавно расстались. Горе было огромным, давящим, непобедимым, и оба боялись этой встречи. А когда они взглянули друг на друга, разом вспомнили о чём-то и неожиданно улыбнулись, потому что поняли – судилища не будет. Скорее всего, Михаил Иванович согласился бы с ними. Смерти он не боялся никогда, а вот позор был для него страшен.
Вместо того чтобы клеймить Грачёва на собрании, гонители собрались в траурно убранном зале. Там, на возвышении, стоял красный закрытый гроб, внутри которого был ещё один – цинковый. Провожающие несли и несли цветы, венки; играла скорбная музыка. И те, кто совсем недавно собирался изгнать Грачёва из своих рядов, кто клеймил его садистом и развратником, теперь говорили тёплые, проникновенные речи, и целовали руку Ларисе Мстиславне.
Всеволод стоял рядом с ней, тоже принимал соболезнования, потому что так полагалось по протоколу. Он держался долго, насколько хватило сил, и смотрел на подушечки с отцовскими наградами – в том числе и военными. Поднимал глаза и видел его портрет – в милицейской форме, с чёрно-красной ленточкой в углу. Потом переводил взгляд на фуражку, лежащую на крышке гроба, и чувствовал, как пол качается под ногами. И лишь когда заговорил, глотая слёзы, один из зачинщиков того самого собрания, Всеволод повернулся и вышел из зала, чтобы сгоряча не сломать церемонию. Будь эти «товарищи» сейчас откровенно счастливыми, он ненавидел бы их куда меньше.
Всеволод всё-таки начал засыпать, но опять увидел то, что четвёртый год мучило его ночами. В ирреальном, зловещем свете белый самолёт падает на правое крыло, и дымный шлейф тянется за ним в южном небе, над пляжем и морем, а кругом сверкают молнии…
Формальным поводом для преследования подполковника Грачёва стал тот самый эпизод в Вырице, о котором вспомнил вчера Барановский. Там, в одном из окраинных домов, засели четверо бежавших из колонии убийц-рецидивистов. Они были вооружены автоматами с дополнительными рожками, и на каждого из них приходилось ещё и по пистолету.
Хозяев сразу же убили – супружеская пара и трое детей были потом найдены в залитых кровью постелях. Все они были зарезаны – изверги берегли патроны, хотя имели их в достатке. Эта изба была выбрана именно потому, что стояла на пригорке и занимала очень удобное положение. Все подходы просматривались бандитами, и по любой движущейся точке они сразу открывали огонь.
Все четверо были ранее приговорены к расстрелу, но позже казнь заменили длительными сроками заключения. И тем погубили ни в чём не повинных людей, которые в противном случае были бы живы. Кроме того, при операции погибли трое сотрудников милиции, а остальным пришлось лежать в огороде – без всякой надежды на успех. Поднимать голову было смертельно опасно – бандиты оказались меткими стрелками и практически не промахивались.
Грачёв выехал в Вырицу не сразу, а лишь после того, как операция зашла в тупик. Более того, местное начальство, знавшее о его боевом прошлом, слёзно просило помочь, потому что в посёлке могли погибнуть другие люди, если бандиты вдруг надумают прорываться из окружения.
Он в бинокль осмотрел место действия и сразу же сообразил, что без больших потерь взять беглых преступников не получится. Конечно, полковник уже чувствовал травлю и понимал, что может попасть в западню, и в любом случае окажется виноват. И потому он решил, что нужно сделать главное – уничтожить тех, кто засел в избе, чтобы они не разбежались по улицам, не стреляли из окон и с чердака. Единственное, что останавливало в тот момент Грачёва, была мысль о хозяевах и их детях, которые могли пострадать. О том, что все заложники мертвы, он тогда ещё не знал.
Перелом произошёл в тот момент, когда один из бандитов показал в окно майку хозяина и ночную рубашку его жены – с густыми, жирными пятнами крови. И тотчас же щёлкнул одиночный, но безупречно меткий выстрел, сразивший бандита наповал. Этого не ожидал никто – ни преступники, ни милиционеры, и потому на какой-то момент растерялись.
Другой зэк, поняв, что случилось, швырнул в окно «лимонку», но не выдернул чеку. Видимо, он тоже был в шоке. Покорные, пугливые, дрожащие менты вдруг решились на радикальные действия. А далее последовал второй, вернее, уже третий акт трагедии. Михаил Иванович, незаметно пробравшись в огород, перехватил гранату, выдернул чеку и швырнул её обратно в избу…
Все бандиты при взрыве погибли, и никаких сообщников в округе у них не было. Как потом оказалось, оружие они захватили в воинской части, и там тоже были жертвы – два человека. Эксперты установили, что хозяева дома и их дети погибли намного раньше взрыва, и ни один осколок их даже не задел. Но с авторитетным мнением злопыхатели не посчитались, обвинили Грачёва в самоуправстве и превышении полномочий. А полковник, вместо того, чтобы покаяться в соответствии с веяниями времени, сказал, что зря их помиловали. И добавил ещё несколько слов из ненормативной лексики, когда какой-то чересчур перестроившийся представитель Главка заявил, что на зло нужно отвечать добром, а жизнь каждого человека священна.
После этого его участь была решена. До авиакатастрофы оставалось около трёх месяцев.
