Александр Снегирёв - Как же её звали?.. (сборник)
Мы стояли на лестнице, я рассказал о себе, расспросил ее, выразил восхищение нарядом.
Тут она и прижала свои губы к моим.
Те, кто говорит, будто мужчинам все равно, с кем и когда, глубоко ошибаются. Мужская природа тонка и не до конца изучена. Мужчинами правят хрупкие дуновения, которые принято считать грубыми инстинктами.
От поцелуя Джулии мне стало невероятно тягостно. Мое очарование ею к тому моменту окончательно улетучилось. Непроизвольное воображение нарисовало, будто она предлагает мне надеть старую, заношенную, нестиранную, выброшенную и подобранную одежду.
– Что же ты, поцелуй меня, – то ли велела, то ли попросила Джулия, пытаясь игриво преодолеть мою холодность.
Встретившись со слабым, даже жалобным, но все же сопротивлением, она мгновенно переменилась. Спросила, противна ли мне, и, получив самые горячие разуверения, схватила мои ладони и прижала к своей груди.
Столкнувшись с таким напором, я вынужден был соврать, что отдан другой и не могу нарушить клятву верности. Я наивно решил, что это охладит Джулию, а заодно заставит порадоваться за мою личную жизнь.
Мой расчет провалился. Несуществующая возлюбленная пробудила в Джулии настоящее бешенство. Она бесновалась, называла ее шлюхой, а меня предателем, беглецом и трусом. На крики сбежались. Она не унималась, забрызгала меня слюнями и потребовала вернуть тюльпаны.
На следующий день, немного волнуясь и одновременно гордясь своей честностью, я взошел по ступеням нашего ИД и повернул в нужное крыло.
Джулия была на своем месте. Когда я положил перед ней букет, она нарочно смотрелась в свое волшебное зеркало. Я замешкался, не обратить ли все в шутку, все-таки я принес ей букет, но, скосившись, она перебила мои мысли:
– Я дарила бледно-сиреневые, а эти алые.
* * *Я все больше погружался в работу, делал рациональные предложения и совсем увлекся. На прежнем месте близких знакомых не осталось, а разрыв с Джулией избавил от обязанности наносить визиты в соседнее крыло.
Прошло несколько месяцев, я почти ничего не слышал о ней, кроме того, что она испрашивала повышения, претендовала на место выбывшей по замужеству редакторши одного из разделов, но была отвергнута.
Осенью я получил от Джулии конверт с приглашением на свадьбу. Оттиснутые красивыми буквами на плотной бумаге слова сообщали о предстоящем торжестве такого-то числа, в такое-то время, в таком-то ресторане.
Имя жениха сохранялось в секрете.
Вместе с приглашением распространился слух, что Джулия выходит за того самого богача и холостяка, самого завидного жениха Федерации. Все этажи нашего издательского дома бурлили, виновница отсутствовала, заблаговременно взяв отпуск.
Привыкшие к самым разным поворотам, сотрудники поквохтали и успокоились.
Скептики уверяли, что подобное событие невозможно сохранить в тайне, и если бы это было правдой, то шумиха стояла бы невероятная. Такие не верили даже в саму возможность их знакомства, не то что свадьбы.
Другие с аргументами скептиков соглашались, но осторожно возражали, что теоретически возможно всякое, и приводили какие-то аналогичные, известные в основном по лирическим романам случаи.
Кто-то ухитрился раздобыть номер секретаря жениха, позвонил и задал прямой вопрос. Отрицательный ответ ничего не прояснил, а лишь укрепил каждую из партий в собственной правоте.
Все ждали дня свадьбы с одинаковым любопытством.
Не зная, чем можно порадовать будущую жену миллиардера, я слонялся среди полок ее любимого магазина, о котором она мне когда-то рассказывала, пока не увидел пару увесистых сережек синего стекла. У моей ба таких была целая люстра.
И вот день настал. На подступах к назначенному заведению меня охватила тоска. Откуда-то возникла ясность, что с минуты на минуту жизнь моя необратимо изменится, и предотвратить это никак нельзя. Я разозлился вдруг на то, что ничто нельзя удержать. Самое ценное неумолимо утекает, будто красивый вид за окном поезда, который не успел рассмотреть, и уже мчишься куда-то, все дальше и дальше.
На подступах не было скопления роскошных машин. Лишь длинный лимузин скучал неподалеку.
В дверях курила наша выпускающая. На моих глазах она дотянула сигарету и тут же зажгла следующую. Лицо ее выражало нечто странное, будто она, конечно, подозревала, но до конца не верила.
Я не стал расспрашивать и прошел в зал. Меня встретил бесстрастный распорядитель.
На пороге толпились сотрудники нашей редакции, некоторые сидели. За дальним концом длинного, уставленного угощениями стола расположилась Джулия в чудесном, сразу понятно, что каким-то большим мастером сшитом, платье.
Жениха нигде не было видно.
– Что же вы, девочки, ничего не едите. Французский повар старался. Белки с углеводами – иногда можно. Угощайтесь.
Увидев меня, она воскликнула: «А вот и ты!», назвав по имени отчеству, и потребовала тост.
Официант не успел, и я налил себе сам из ближайшей бутылки.
Я сказал, что желаю ей счастья.
Сказал, что все мы любим ее.
Я хотел добавить еще что-то, но понял, что становлюсь похож на психолога, уговаривающего стоящего на подоконнике самоубийцу.
– Не правда ли, сегодняшний день оформлен совершенно в гамме Версаче? – то ли спросила, то ли сообщила Джулия. – Черный асфальт, желтые листья.
* * *В клинике я ее навестил. Там все в застиранных халатиках бродили, и она тоже.
Стрижку покороче сделала и цвет изменила. У нянечки оказался парикмахерский талант.
На прощание она спросила, помню ли я, как похвалил ее ноги.
Потом Джулия выписалась и пропала. Говорили, родила от женатого и вернулась к матери в свой то ли лагерный, то ли курортный городок.
Прошли годы. Я познакомился с целеустремленной девушкой, мы задумались о жилищных условиях и потомстве. Первое должна была обеспечить доставшаяся мне от предков квартирка и мой же стабильный заработок, второе гарантировали ее фертильность и пышные эндометрии.
Тут наш издательский дом и закрылся.
Снова осень и октябрь, как когда-то точно подметила Джулия, оформлен совершенно в гамме Версаче – черный асфальт, желтые листья. Вчера была прощальная вечеринка.
За прошедшие годы во мне проявилось семейное свойство – страх толпы. Дед мой тоже толпу не любил – служил командиром пулеметной роты.
Я устроился на галерке за полупустым, заваленным подсыхающими яствами столом. Внизу, в зале, шушукались, чмокались и угощались знать и рядовые почившего ИД. В том числе и моя бывшая главред. Нюх ее не подвел – уже пару лет назад, не дожидаясь унизительного увольнения, она соскочила. Теперь что-то курирует и кого-то консультирует на почетной марионеточной должности. На потолке было очень похоже нарисовано звездное небо, рядом сидели дамочки из разных редакций. Общим числом три: старая, молодая и бухгалтерша.
Я быстро выпил бутылку белого и раскрепостился. Наплел что-то старой. Она позвала в туалет, курить.
Отказался, я все-таки почти женатый человек.
Она ушла одна. Я порылся в ее сумочке. Помада, кошелек, таблетки. Ссыпал в рот сколько было.
Молодая смотрела с ужасом и восторгом. Бухгалтерша не заметила, ее увлекли выходки нашего, теперь уже бывшего, генерального, куролесящего на сцене в парике, который он, видимо, считал очень смешным.
Когда старая вернулась, я уже что-то шептал молодой, не забывая, впрочем, что я почти женатый человек.
Потом что-то им обеим, старой и молодой, не понравилось, они ушли, а бухгалтерша взялась меня жалеть. Мол, какие мы все бедные, за что же нас уволили и что теперь будет.
Культурно попрощавшись, я покинул помещение. Над головой снова чернело небо, в котором вместо множества мелких звезд была провернута одна большая луна.
Я трясся по разноцветным подземным веткам. Можно было бы на такси, но водители разговорчивы.
Дома встретила моя. Я предложил заняться размножением не откладывая.
Она не протестовала.
Передо мной стали мелькать старая, молодая, бухгалтерша и почему-то наш генеральный в своем парике. Пока я от него отмахивался, моя отодвинулась.
Сказала, что я теперь не только безработный, но еще и путаю ее с другими, один из которых мужик. Она так не может, и мне лучше убраться.
* * *И вот я лежу на полу в соседней комнате, под бабушкиной люстрой, которая занимает все пространство и весит не меньше тонны.
Когда-то она обошлась в целое состояние. Дед был хоть и пулеметчик, но перспективный. Ставка ба оправдалась. Ей бы на ипподром.
Ба придавала значение материальному. В юности в общежитии кроватные ножки в жестянки с керосином ставила, чтобы клопы не наползли. Потом следом за Вторым Белорусским фронтом санитаркой подбирала еще дышащие красноармейские организмы. Потом встретила деда.
