Каринэ Арутюнова - Скажи красный (сборник)
Осоловевшие глаза Петра останавливались на Нюсиной груди, вольготно раскинувшейся под бумазейным халатом.
– Ну, покушала? – Нюсина ладонь оказывалась на моем плече – и через минуту я уже стояла в тесном коридорчике с глуповатым остроухим «ведмедиком» в обнимку, – иди, погуляйся, деточка, – за стеной уже повизгивали пружины и какая-то маленькая девочка, а не Нюся вовсе – выводила тоненьким голоском нежные рулады, – ай, ай, – а кто-то – строгий и взрослый – взволнованно вопрошал, – гарно? так гарно?.. – и ухал как филин.
– Ты что не ешь? – на жидкий бульончик с прозрачной лапшичкой смотреть было неинтересно, – бабушка с тревогой прикладывала ладонь к моему лбу – ты не заболела, часом? – я вертела головой, отбиваясь от заботливых рук, – сознаться, что я ела у Красюков, было равносильно убийству, – бабушка надвигалась на меня с переполненной подрагивающей ложкой…
После обеда наступало время заслуженного досуга, – под сокрушительные звуки симфонической музыки Мечислав – пан Мечислав – так он велел называть себя – страдальчески морщился, возводя незабудковые глаза к потолку, – Великая Польша, моя несчастная загубленная страна… Шопен… Монюшко… Падеревский… Мошковский…
– Слушай, девочка, это великая музыка… – пан Мечислав никогда не называл меня по имени, – впрочем, как и остальных соседей, – галантно застывал, пропуская в уборную, – прошу… прошу… пани…
У трепетной и стыдливой Брониславы это вызывало приступ паники, – она осмеливалась посещать отхожее место, только когда поблизости не оказывалось убийственно вежливого пана Мечислава…
Ходили слухи, что маленький поляк пережил ужасную драму, – много лет назад, и с тех пор жил совершенно один, без друзей и родных, – на стене висел портрет миловидной молодой женщины с покатыми полуобнаженными плечами и нежным овалом лица, – а чуть ниже с маленькой фотокарточки улыбались девочки-двойняшки с туго заплетенными косами…
После прослушивания обязательной программы мы резались в карты, – Мечислав азартно вскрикивал, – жульничал, – томно прикрывал веки сухой ладошкой и по-детски бурно захлебывался обидой и восторгом.
Красюков пан Мечислав откровенно презирал…
– Ты опять была там? – Пан Мечислав воздевал острый указательный палец кверху и улыбался горестной саркастической улыбкой, – ты опять была ТАМ, девочка, – в голосе его дрожали трагические нотки, – он отворачивался к окошку и становился похож на маленькую нахохлившуюся птицу…
Ну что я могла поделать, когда все мое существо буквально разрывалось между плотским и возвышенным, – между фортепианными раскатами Игнацы Падеревского и хрустом жареной рыбешки в пахучей горнице Красюков?
Неуловимые
Лучше индейцев могли быть только Неуловимые.
И дело вовсе не в идеологии! Хотя, как сказать, – расправились мы с этой чертовой идеологией, и что?
Соотношение числа приличных людей и подонков все то же, смею вас заверить!
Зато как мы весело жили! Как звонко били копытом… Какие песни пели…
В жизни было место истинной страсти, настоящей погоне, обаятельным мерзавцам и пламенным рэволюционерам!
В своих детских мечтах я непременно оказывалась где-нибудь на баррикадах, – не с обнаженной грудью, вовсе нет, но в буденовке и с шашкой наголо.
Кстати, была у меня вполне приличная коллекция шашек, пистолетов и даже один стандартный «набор индейца» – лук с натянутой тетивой и штук пять стрел с резиновыми нашлепками-наконечниками. Лоб в этом случае перетягивался разноцветной лентой.
– По коням! – кричала я во сне и отбрасывала одеяло.
Мне никогда не было скучно. У НИХ были индейцы и бледнолицые. У НАС роль бледнолицых исполняли белогвардейцы, тоже не лишенные известного обаяния. Взять хотя бы Копеляна и Джигарханяна. Ну вот, опять на «ян»…
Я была одержима страстями. К белобрысому Даньке и огненному цыганенку Яшке. Я очень жалела, что родилась девочкой. Девочке полагалось быть тихой, синеглазой, повязанной белым платочком.
Девочка должна была ждать и мириться с обстоятельствами, а вовсе не размахивать шашкой и носиться по крышам домов.
Поэтому меня не покидала надежда, призрачная, конечно, что в один прекрасный день…
Что однажды я проснусь настоящим Неуловимым. Белобрысым, как Данька, звенящим серьгой в ухе, как Яшка. Стремительным, как вороной конь красноармейца. Бескомпромиссным, как сама справедливость. Жарким, как алое знамя революции.
Школа для умных
Да, пиджачки на мальчиках были неопределенного мышиного цвета, а крышки у парт откидывались с трудом.
Пахло мастикой и свежей краской.
В том же году мышиный цвет исчез, а появился коричневый.
Я очень переживала, что классной будет старая тетка со злым лицом. Но – о, радость! – классной оказалась молоденькая, пшенично-кримпленовая, с торжествующей улыбкой и крепкими загорелыми икрами ног.
Ужасно хотелось, чтоб заметили. Что я умею читать и вообще. Гольфы, накрахмаленный фартук. Все новенькое. В пенале – резиночки, карандаши, все грохочет так сладко, – тяну руку вверх, выкрикиваю с места. Ах, я самая умная, ведь правда же? И голос звонкий. Но учительница чем-то недовольна. Что-то не так. А что, не пойму…
У меня красный ранец. Его несет Саша Геллер, толстый кудрявый мальчик. В классе его дразнят Гитлером.
Через много лет он погибнет в Ариэле, в автомобильной катастрофе. Я так и не отдам ему книжку. «Три толстяка». А у него останется моя, названия не помню.
С Сашей у нас был… роман не роман… но что-то такое. Волнующее. После школы мы брели не торопясь, болтали о всякой всячине, – вольные птицы, – пока все корпели над букварями, мы уже парили над строчками, делились прочитанным.
* * *Первый день в школе прошел на ура.
Ну, во-первых, выяснилось, что я знаю всё. Или почти всё. Сейчас подозреваю, что моя вытянутая рука в некоторой степени раздражала «такую красивенькую, – мам, посмотри, ну, правда же, самую-самую?» Светлану Николаевну, – с уложенным соломенным домиком на голове, – перламутровыми губами и круглым лицом. Вертлявая темноглазая девчонка, – победно встряхивая косичками, не дожидаясь благосклонного учительского кивка, – прямо с места радостно выкрикивала буквы, – слоги и слова, – в очередной раз, Светлана Николаевна, улыбаясь особенно ласковой улыбкой, похвалила меня и моих родителей.
После сказанного она почти перестала меня замечать. Хотя я по-прежнему яростно тянула руку и нетерпеливо раскачивалась из стороны в сторону.
После первого урока началось самое интересное.
Первоклашки сбились в кучу в самом углу коридора, – это было ужасно весело, – куча мальчишек с разбегу наваливалась на визжащую девчачью массу, – визжащую громко, – но отнюдь не желающую покидать поле брани, – оглушительный звонок прервал военные действия, – счастливые, с красными лицами и формой чуть ли не задом наперед мы ввалились в класс. Это был урок математики, – и тут, надо признаться, я уже не так ретиво тянула руку – математика и по сей день мое слабое место.
За одной партой со мной сидел темноглазый тихий мальчик, он не снимал напряженных ладошек с промокашки и на вопросы учительницы отвечал с заминкой – позже выяснилось, что он заикается. Мальчика звали Саша, у него была добрая улыбка, через месяц нас рассадили – мы слишком увлеченно шептались, шуршали фантиками, обменивались ручками, резинками – в ранце моем иногда появлялась особенно любимая игрушка – какой-нибудь одноухий мишка, которого просто невозможно было оставить дома, – и тогда возня под партой становилась невыносимой – виновница отправлялась в угол, – но и оттуда продолжала вести диалог, корчить рожицы и хихикать.
Имидж самой умной девочки держался недолго – какие-то очевидно простые вещи не укладывались в моей голове, – например, я долго не могла уяснить, в какую сторону пишутся некоторые буквы, то есть само написание выглядело безукоризненным, если не учитывать, что буква была повернута совсем не в ту сторону. После десятой строчки, исписанной буквой Б, но повернутой не вправо, а влево, Светлана Николаевна попросила меня прийти с мамой. В очень мягкой форме, – мама была просто в ужасе, – моя обожаемая учительница, складывая хорошенькие губки сердечком, объяснила маме, что есть такие специальные школы…
– Понимаете, – откашлялась С. Н., – вашему ребенку нужна ОСОБАЯ школа, – произнося слово «ОСОБАЯ», она выразительно заглянула маме в глаза. СПЕЦИАЛЬНАЯ школа, подчеркнула она на полтона выше и уверенней. Пока мама, вся из себя бледная, испуганно кивала головой, я зачарованно наблюдала за порхающими пылинками над головой нашей классной – такой молодой, с золотым начесом и золотым же зубиком, кокетливо проступающим всякий раз, когда училка была довольна. А довольна она бывала нечасто. Ну, допустим, в тех случаях, когда вместо мам приходили папы. С папами Светланочка Николаевна запрокидывала шею, склоняла голову к плечу, загадочно щурила дымчатый глаз, и вообще. С мамами было иначе. Мамам она строго выговаривала.
