Юрий Серов - Главные вещи

После ужина дед включил телевизор. Глядел в горящий экран, но, когда я проходил мимо, всё внимание перешло на правнука.

– Артёмка, ты куда? В компьютер рубиться?

– Да нет, почитать хотел.

– Айда сюда, историю расскажу. Я много историй знаю, как-никак сто лет почти прожил. Какую хочешь? Про Ленина? Про Сталина? Про Хрущёва?

– Расскажи последовательно, с рождения.

– Ну, можно и с рождения.

И дед начал.

– Родился я в 1910-ом. Отец – обычный крестьянин, мать – обычная крестьянка, перспектив никаких: весной засеивать поле, осенью собирать урожай, всё лето с тяпкой и вёдрами. Но батька хоть и неграмотным мужиком был, но разумным. Как семь лет стукнуло, отправил меня в школу, а там и бардак начался: революции, гражданская война, отца и мать убили, я отправился прямым рейсом в детский дом, который закалил твоего деда, научил стоять за себя и за друзей. Дрались каждый день, иногда по нескольку раз, но и про учёбу не забывали, пятёрки и четвёрки не за красивые глазки получали. Вот вам сейчас чего не хватает: книги не любите и не уважаете, а мы за литературу кулаки набивали. Собирались человек по десять и отстаивали честь любимых авторов. А вы за что бьётесь? За «Спартак» и ЦСКА? За группировки? Эх!.. – Старик потянулся за трубкой, зажёг спичку, и комнату начал заполнять ядрёный аромат табака. – Ну и бардак в те времена тоже творился страшный. Толпы беспризорных, фарцовщики, шулера, царя свергли, к власти рвётся Временное правительство, а мы маленькие, безотцовщина, бегаем по рынку, как торговка зазевается, воруем у неё батон или медовые соты, вечерами жарим картошку на кострах, лузгаем семечки, а старшие рассказывают истории о любовных похождениях, вычитывают интересные отрывки из журналов. Всем хорошо, все довольны.

– А воспитатели как?

– А воспитатели-то что? Им не до нас тогда было, воевали. Кто красный, кто белый, кто в партизаны подался. Мы в войну играли, делились и по детскому дому прятались, из палок стреляли, а картофель нам гранаты заменял. Жили-не тужили, учились, игрались, мечтали, верили, что будущее принесёт нам счастье. Не принесло, Артёмка, не принесло.

– Счастливое детство было?

– Нет, – сказал после минуты молчания дед. – Счастливое детство у тех, у кого есть родители. Вот так вот, внучок.

Старик отвернулся, но я успел заметить в уголках глаз застывшие слёзы. Губы задрожали, однако он отыскал в себе силы сдержаться, улыбнулся и предложил ложиться спать.

– Завтра у тебя экзамены. Надо выспаться. Голова должна думать, а не спать. Завалишь и останешься на всю жизнь неучем.

Позже, когда я уже лежал на новой кровати, изучая светящиеся в ночи обои с полумесяцами, и находился в шаге ото сна, в зале неожиданно послышался скрип, а потом дверь отворилась, и дед поразил правнука снова.

– Заведи будильник на час раньше, я отвезу тебя на машине.

– Зачем раньше? – спросил я, хотя следовало спросить: «Ты и на машине катаешься?».

– Ну ты даёшь, Артёмка, – хихикнул старик, сверкнув золотым зубом. – Пробки. Мы в Москве, а не в Оренбурге, шутник…

Если вы думаете, что следующее утро после знакомства с дедом я провёл, вжавшись в пассажирское кресло, то думаете правильно. Девяностодевятилетний водитель, сидевший за баранкой чёрного джипа «Мерседес», давил на педаль газа уверенно и иногда через меру, обгоняя нерадивых шофёров, попавших в пробку, кричал и ругался, когда пытались обогнать или подрезать, и никак не напоминал древнего старика. Я был рядом и не дал бы деду больше семидесяти, – столько ярости и адреналина не выплёскивал никто, а у него получалось. Даже в таком возрасте.

Я ожидал, что мы будем плестись со скоростью десять километров в час, но, видимо, мой родственник с Арбата решил играть в игру «Удивляй каждую секунду»: зуб сверкал, глаза блестели, а спидометр редко опускался ниже цифры 90. К Московскому институту права он подрулил лихо, круто развернулся, распугав толпу будущих студентов, курящих последние сигареты перед экзаменами, похлопал меня по плечу и пожелал удачи.

– Ни пуха ни пера, Артём Геннадьевич. Если поступишь, получишь подарок от деда.

– Не надо подарков, – отказался я заранее, понимая, что становлюсь для старика чем-то вроде нового увлечения. – Если я поступлю, это и будет подарком.

– Как знаешь. Забрать тебя после экзаменов?

– Спасибо, не надо. Хочу прогуляться по Москве, подышать арбатским воздухом. Без обид, ладно?

– Какие тут обиды! – замахал дед руками. – Разве я не понимаю! Молодёжь, прогулки, девушки, поцелуи. Сам таким был тысячу лет тому назад.

– Пойду я.

– Иди. Позвони на мобильник, как освободишься, чтоб я не переживал.

– Хорошо.

Я выполз из джипа и уверенным шагом направился к входу в институт. Подходя к крыльцу, услышал позади визг стирающихся об асфальт шин и рёв мотора. Дед уехал. Уехал красиво.

Экзамены продолжались четыре с половиной часа. Сначала расправлялись с историей России, потом с русским языком и правом, а после час ждали, пока вывесят список поступивших абитуриентов. Седовласая женщина в роговых очках неторопливо прошла мимо нас, прилепила листок на стенд, и я, кое-как протолкавшись сквозь толпу, с радостью и бьющимся сердцем обнаружил фамилию Макаров в числе студентов Московского института права. Поступил – и сразу камень с души упал, полегчало: недели подготовки не прошли даром. Смог. Не оплошал.

Позвонил деду, порадовал, и мы галдящей толпой отправились в ближайшее кафе отмечать поступление. Познакомились, напились пива и разошлись до сентября месяца, пообещав друг другу не затеряться в московских джунглях. Я спустился в метро, доехал до Охотного ряда и вышел на первую прогулку по столице.

Москва сверкала. В институт я уезжал ранним утром, а сейчас на улице смеркалось, и повсюду зажигались фонари, включались неоновые вывески рекламных щитов; где-то взрывали фейерверки, – и было непривычно видеть яркие вспышки в обычный будний день. Будний день переходил в праздник, и он ощущался: Первопрестольная дарила его безвозмездно.

Я гулял по Арбату, заглядывая во все магазины подряд, знакомился с девушками, приглашая их на ужин или на мороженое, но девушки отказывали, и скоро я прекратил это занятие. Просто шёл, впитывая московский смок, и удивлялся, осознавая, что наша сумасшедшая столица становится родной, а я становлюсь частичкой её.

Домой вернулся ближе к полуночи. Вошёл потихоньку, стараясь не шуметь, однако остерегался зря – дед не спал. Сидел в кресле-качалке, ноги укрыты пледом, а в руке незаменимая трубка.

– Явился, гуляка. – Старик улыбнулся, показывая, что настроение у него отличное. – А я тебе подарок приготовил. Как и обещал, если поступишь.

– Что за подарок?

– Переоформил джип на тебя. Мне он больше не нужен, а тебе пригодится. Девок покатаешь по кольцевой. Держи ключи.

– Не возьму, – отказался я. – Это слишком дорого, а у меня пока нет работы, чтобы содержать такого проглота, как твой «Мерседес». Да и не заслуживаю я ещё машины. Обратно переоформи.

– Обратно, значит?

– Обратно.

Дед густо покраснел, вдохнул горького дыма, и я подумал, что он расстроился от отказа, но ошибся.

– Ты мне нравишься, внучок, – произнёс он тихим голосом. – Нравишься, и всё тут. Отказываешься от джипа стоимостью четыре миллиона, – и делаешь правильно. Надо всего в жизни добиваться самому, а не принимать подачки в виде таких бонусов. Здесь я с тобой согласен. Но раз не хочешь так, давай сделаем по-другому.

– В смысле по-другому?

– Подарок я тебе обещал, а обещания я свои всегда выполняю. Поехали на Кипр, отдохнём три недельки до первого сентября, развеемся, а потом обратно вернёмся. А? Сделаешь старику приятное?

На Кипр мы с ним не полетели. Дед, уже собравший вещи в чемодан, неожиданно захворал и слёг с температурой под сорок, заставив меня изрядно поволноваться. Врач скорой помощи, примчавшийся по звонку, поставил диагноз грипп и велел из дома никуда не выходить.

– Покой и только покой, – посоветовал он. – Пить таблетки, побольше жидкости, корми деда хорошо, и вместе ещё в футбол играть будете. Береги деда, пусть хоть до ста доживёт.

– Доживёт, – заверил я его. – Он и сто с лишним потянет.

Первая ночь болезни далась мне тяжело. Мой старик бредил от жара, и каждые два часа я заставлял его пить растворимую таблетку, однако это не спасало. Дед погрузился в мир своих фантазий и говорил несусветную чушь, на которую я к утру прекратил обращать внимание.

Когда солнце устроилось на небе, старик наконец-то успокоился и уснул, дав правнуку скромную передышку в несколько часов. Проснувшись, он попросил стакан воды, а я настоял на горячем обеде. Девяностодевятилетний ветеран Великой Отечественной войны запротестовал, но лучшие годы остались позади, поэтому пришлось есть с ложечки. Знаю, что деду было стыдно, – я видел стыд в глазах, и глаза деда не блестели, как неделю назад за рулём. Они слезились.