Лариса Райт - История странной любви
Очнулся Матвей в инфекционной больнице, где узнал, что товарищ его угорел в пожаре, а его, Матвея, пожарные, к счастью, вытащили живого и доставили прямо сюда. А куда его еще везти без документов и в лохмотьях, если не к инфекционистам? Матвей, конечно, поспорил бы с тем, что вытащили его, «к счастью». Он даже завидовал Сашку́. Повезло. Отмучился. Да и не мучился вовсе – заснул и не проснулся. Честно говоря, если бы не страх перед болью, Матвей уже давно завязал бы со своей никчемной жизнью, но единственный известный ему относительно безболезненный способ самоубийства был прием изрядной дозы снотворного. Вроде бы все, как с Сашком – уснул и не проснулся, но риск все же был: рассчитаешь дозу неправильно, и привет – останешься безмозглым овощем. А если ум не пострадает, то проверять это будут в психушках столько времени, что сам не заметишь, как все-таки слетишь с катушек. Это тем самоубийцам, у которых любящие родственнички имеются, подобная судьба не грозит. Эти, обвиняющие себя во всем случившемся, и побегут куда надо, и сунут кому следует. В общем, уберегут своего самоубийцу от диагноза и лечения. А у Матвея с любящими родственниками напряженка. У него с любыми как-то не очень. То есть где-то, наверное, имеются какие-то дальние, о которых он только и помнит, что они должны быть, а есть ли на самом деле или и нет уже – точно не знает. Друзья? Ну, здесь, как у классика: «Иных уж нет, а те далече». Одних растерял, с другими поругался, с третьими жизнь развела.
Еще были дети. В этом никаких сомнений не было. Это у Матвея все катилось по наклонной, а у них наоборот – по восходящей. Сначала в школе отучились, потом в институтах. Про школу-то он точно знал – приходил к калитке, стоял в отдалении, наблюдал, как они со стайкой таких же, чем-то озабоченных, но, по сути, безмятежных подростков идут к дому. Он провожал, отмечал, как взрослеет сын и хорошеет дочь. Однажды осенью дочь осталась одна. Матвей произвел нехитрые расчеты и осознал, что сына в этом дворе ему уже не встретить. Он переместился в другой, бывший когда-то родным, увидел, что юноша каждый день выходит из дома с рюкзаком. Конечно, он не выдержал, полюбопытствовал, проводил. Буквы МАРХИ на учебном заведении его удивили. Он и не догадывался о таких талантах ребенка. А как догадаться? Сам Матвей не умел ни чертить, ни рисовать, да и с воображением было туговато. А из семьи его в первый раз турнули, когда сынок если и рисовал что-то, так только на обоях в коридоре.
Через несколько лет он рискнул настолько приблизиться к стайке девчонок, выпорхнувших из школьных дверей, что услышал, как его Ксюша сказала подружкам, что хочет поступать «либо в медицинский, либо в школу-студию МХАТ». Ну, вот это как раз ему было неудивительно. По женской линии в этой семейке, видимо, актерство четко передается по наследству. Конечно, Ксения первой решила оформить призвание профессионально, но бабку с матерью ей еще наверняка догонять долго. И неизвестно, удастся ли перегнать. Хорошо бы, только на сцене. И вообще, может, она свои таланты только там и будет использовать. Может, останется человеком, в отличие от своих воспитательниц. Хотя надежды, конечно, пустые. Яблочко, как говорится, от яблони…
Помнится, пару лет назад Матвей все-таки рискнул, подошел к дочке. К сыну-то даже и не пытался – догадывался, что тому личность отца расписали так, что тот не то что разговаривать, смотреть в его сторону не станет. А если и посмотрит, то, скорее всего, лишь для того, чтобы двинуть как следует. Зря, что ли, пару раз в неделю он выходит из дома с привязанными к рюкзаку боксерскими перчатками? В общем, с сыном вступать в беседу Матвей не решился, а вот дочку окликнул. Выражение ее глаз запомнил навсегда: испуг (чужой, грязный дядька зовет по имени, приближается и хочет, кажется, схватить своими немытыми ручищами), нотки понимания, узнавание и немедленная, всепоглощающая брезгливость. Она поднесла руки ко рту так, как делает человек, еле сдерживающий рвоту, и бросилась прочь с такой скоростью, словно отец мог причинить ей самое ужасное из всех возможных зол. Новых попыток Матвей не делал. Зачем? Все правильно. В некоторой степени он заслужил то, что получил. Раньше надо было действовать, раньше стараться. А он все пытался что-то кому-то доказывать. Сначала обиженного из себя строил. Не думал как-то, что обиды обидами, а дети – детьми. Когда понял – решил, что обязательно сделает так, что они станут им гордиться. А когда не вышло, подступил стыд. Такой сильный, такой безы– сходный, такой постоянный! В сто раз горше и болезненнее, чем минутная брезгливость дочери…
В общем, встречи, объяснения, разговоры Матвей отложил или надолго, или навсегда. Довольствовался своими подглядками и радовался за детей. Сын окончил институт, устроился в какую-то, видимо приличную, контору, потому как хоть на автомобиль пока не заработал, но рыночный рюкзак и дешевые шмотки сменил на фирменные. А на машине какое-то время ездила бывшая жена. Сначала ее полгода возил не совсем юный, но хорошо сохранившийся мужчина, потом он же в день ее рождения стоял у подъезда рядом с перевязанной красным бантом «Ауди». А еще через полгода исчезли и мужчина, и «Ауди». Куда? Матвей проследить не успел. Но не все ли равно куда. С Татьяной попробуй уживись.
Особых эмоций Матвей от потери детей уже не испытывал. Да и откуда их взять, ничего не вкладывая? Человек – существо эгоистичное. Случается, больше любит того ребенка, в которого больше вложил. А Матвей ни в одного практически ничего не вкладывал. Смена подгузников и чтение сказок первые пару лет – не в счет. С сыном, конечно, успел повозиться, но слишком много воды утекло с тех пор. Ну, подойдет он к сыну, скажет: «А я ведь тебе про заюшкину избушку читал пару раз». И что ему Ванька ответит? Пошлет куда подальше, и правильно. Так что лучше не подходить, чтобы не расстраивать лишний раз ни себя, ни его. Матвею-то не привыкать быть обруганным и обтявканным, а вот Ваньке тявкать на отца ни к чему. Пусть живет спокойно, с чистой совестью и красивой душой. Пусть работает и зарабатывает. Пусть мечтает о многом и многого добивается. Молодость свое дело знает.
А вот Матвею уже давно ничего не надо, только бы найти, где поспать и что поесть. Хорошо бы еще с кем-нибудь сойтись из своих. Вдвоем все-таки не так тошно. Но что-то не везет ему с приятелями после смерти Сашка́. Тот был честный. Никогда не подставлял, куска себе лишнего не брал, все удобства и тяготы делил пополам. Таких больше не попадалось. Кто пытался оттяпать себе кусок побольше, кто прятал найденные вместе деньги, кто, услышав приближение стражей порядка, сваливал втихую, не разбудив, прихватыв его нехитрый скарб. Все верно. На кой ему, если его менты загребут, ржавый чайник и кусок мыла в обезьяннике? Выйдет – еще что-нибудь нароет. Мало ли хлама на помойках валяется?..
Вот теперь как раз проклятое чувство голода шептало о том, что вылазки на помойку не избежать. Матвей, обнаружив теплый ночлег, решил, что с желудком удастся договориться, завернувшись в кусок одеяла и захрапев. Но сон, как назло, не приходил. Матвей пытался, но тщетно. Он уговаривал себя, что утром обязательно найдется какой-нибудь усталый грузчик у продуктового, который захочет перекурить и позволит Матвею за батон с кефиром поднести вместо себя пару ящиков. Но если учесть, что случая такого не подворачивалось уже три дня, договориться с пустым животом было очень сложно. Он бурлил, возмущался, требовал и назойливо подсказывал мозгу, что соседний двор – это не просто двор, а огороженная территория элитного дома. А там и помойка своя. Тоже элитная. Там вместо тухлятины можно и что-то вполне приличное обнаружить. Вопрос, конечно, как туда пробраться мимо охраны и шлагбаума, но попытаться-то можно. Попытка, конечно, может окончиться ментурой. И опять тогда – ни чайника, ни мыла, ни огарка свечи, только-только добытой Матвеем на прошлой неделе…
Матвей нехотя сполз с теплого матраса, натянул поверх старого пальто не менее старую, но все еще теплую куртку и вышел из своего убежища. На улице было холодно. Не так чтобы очень, но все же зябко. Конечно, не зима, которая уже не за горами (вот когда придется плюнуть на страхи и снова разводить костры), но уже пробирает. Повезло ему все-таки. Если и заметут, то пускай останется без чайника, зато при куртке. Вообще, все в мире относительно. Зима, например. Мороз – главный враг человека без крыши над головой. А снег – один из лучших друзей. Его зимой много. Чистенького, аккуратненького. Набрал полный чайник, растопил, сиди попивай. Красота! Летом вроде тепло. Хоть под открытым небом ночуй, все нипочем. Все-то оно все, да не совсем. А мухи, а комары, а жара, которая заставляет испускать зловоние так, что самому от себя тошно? В общем, как ни крути, а в середине осени – самая распрекрасная пора для Матвеева житья-бытья. Еще не слишком холодно, но мыться уже можно без вреда для окружающих, от случая к случаю.
