Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь
Всего час оставался до свидания с Мариной. Матюша ни сном ни духом не ведал, что этот час будет отмечен фатальной ошибкой, а этот день останется в памяти днем оборванных фраз и хлопающих дверей.
Всласть поиздевавшись над невежеством ученика, мучитель, наконец, отпустил его. Матюша на всех парах помчался домой, чтобы наскоро перекусить и забрать у друзей ключ от квартиры. Они отворили дверь, не то чем-то озадаченные, не то сконфуженные.
– Тут к тебе квартирантка Кикиморовны приходила…
– Зачем? – спокойно осведомился он, сердцем чуя надвигающуюся катастрофу.
– З-за с-солью. – Элька, несомненно, заикалась не просто так.
– Когда?
– С полчаса назад.
– И что?
Элька приподняла плечи, словно замерзла, и Робик обнял ее.
– Я была мокрая, в одном полотенце после душа. Гляжу в глазок – девушка. Думаю, ладно, ничего страшного, и открыла. Она уставилась, молчит, ни здравствуй, ни прощай. Потом попросила соли. Я отсыпала в баночку, она спрашивает: «Где он?»
– А я в душе был, – смущенно сказал Робик.
– Ну, я соль ей подаю и говорю впопыхах: «В душе». Она так странно на меня посмотрела. Повернулась и ушла.
– Без соли?
– Без…
Понятно: Элька, в чьих мыслях Матюша в ту минуту напрочь отсутствовал, даже не сообразила, о ком ее спросили.
– Матюша, прости…
Представив, как потрясла Марину его аморальность, он чуть не застонал. Матюша не рассказывал друзьям о ней, а ей о них. Когда он был с Мариной, остальной мир переставал существовать.
– Я оделась и побежала сказать, что ты у репетитора, – виновато продолжала Элька, – но там ее уже не…
Не дослушав, Матюша хлопнул дверью и помчался вниз. Позвонил, успокаивая дыхание, и оно остановилось: из комнат донесся лай чихуахуа, который трудно было спутать с чьим-то другим.
Кикиморовна едва не расшибла дверью лоб соседу. Он отшатнулся, чувствуя себя сразу круглым болваном и Раскольниковым, – двоякое действие произвело на него явление старухи.
– Здравствуйте…
Внук Эсмеральды был похож на летучую мышь. В паре с хозяйкой они могли стать подлинным украшением собора Парижской Богоматери в качестве королевы горгулий, особенно когда Кикиморовна поворачивалась своей настоящей, не опечаленной шрамом стороной.
– Здорово, коли не шутишь (гав-гав)! Чего сюда с Элькой зачастили? А-а (гав-гав)? Чего надо?
– Соль, – брякнул Матюша. – У вас есть соль? – В ошалелой голове замелькали лишние мысли: Кикиморовна поссорилась с дочерью; та наверняка тоже стерва; как же много на свете стерв; откуда они берутся?..
– Соль, говоришь? – жутковато хохотнула Кикиморовна. – Так я тебе и поверила! К ним приперся, к прошмандовкам этим!
– К каким прош…
– К съемщицам! – разозлилась она.
– У меня суп варится, – пробормотал Матюша. – Соль кончилась, а рядом все на работе…
Старуха заколебалась. Его просьбу она пропустила мимо ушей, ее раздирал словесный зуд. Матюша в безрассудной надежде обшаривал глазами захламленную прихожую, где все было знакомо и мило ему еще вчера.
– Старшая наглая, как танк, – пожаловалась Кикиморовна. – Приехала я, говорю ей по-человечески: освобождайте помещение. Она тут же неустойку за два месяца потребовала. Я бы, может, без слов отдала, а она: так люди не поступа-ают, договаривались на ле-ето… Какое мне дело? Хочу – сдаю, не хочу – уматывайте! Прибираюсь вот, вещи из прихожки назад в спальню таскаю. Весь дом мне красками провоняли, линолеум испачкали, с бензином не ототрешь теперь…
Озарившись вдруг какой-то догадкой, она прищурила воспламененное мгновенной яростью око:
– Ты был здесь! Вы все здесь были! Что делали в моей квартире, а?! Водку пили, наркотиками кололись?!
Чуткая к переменам хозяйского настроения, собака непрерывно заверещала. В спину Матюше ударил двойной визг:
– Если что пропало, на тебя повешу, гав-гав!!! Отцу твоему расскажу! Найду их, заяву на них накатаю, как они тут шалман устро…
Недоговоренную фразу обрезал хлопок двери. Матюша без сил привалился к стене.
– Съехали девчонки? – посочувствовал Робик.
– Прости, – пискнула Элька.
Готовые к выходу, они, конечно, все слышали. Робик протянул ключ.
– Почему ты ничего нам не сказал?
– Мы же не знали, что ты с этой девуш…
Элькины оправдания остались без ответа. Забыв о ключе, Матюша уже прыгал по лестнице через две ступени с ощущением потери вселенной.
Высматривая Марину среди пассажиров автобуса и прохожих, он вздрагивал при виде чьих-нибудь золотистых волос. Нирвана кончилась наказанием за беззаботное наслаждение жизнью на старухином ковре-сексолете… Но чем она еще могла кончиться? Казалось насмешкой, что учебные повинности, опутав сетью обязательств, заставили Матюшу забыть о вероятности множества ситуаций. Он обязан был подумать о них раньше, должен был объявить всем, что женится на Марине! «Да, пойду работать, сниму жилье, – мысленно разговаривал Матюша со Снегирями. – Как вы не можете понять, что я – взрослый!» Он только что понял, как боится потерять Марину.
Студия – небольшой, оштукатуренный декоративным песком флигель – располагалась во дворе многоэтажного дома с рекламой косметики на фронтоне. Взлетев на крыльцо, Матюша дернул ручку украшенной скромной табличкой двери, и выходящая женщина отпрянула, прижимая к груди сумочку.
– Извините, – он соскочил со ступеней.
Ее холеное породистое лицо сияло увядающей красотой. Притворив за собой дверь, женщина достала из сумочки ключ и несколько принужденно спросила:
– Вы к Вячеславу Николаевичу?
– Не совсем…
– То есть? Сегодня у художников свободный день. Если вы пришли не к руководителю студии, то к кому?
– К девушке… – Матюша стушевался, со стыдом вспомнив, что не знает фамилии Марины.
– Особые приметы, пожалуйста, – усмехнулась женщина. – Впрочем, я их сама могу назвать: «Глаза как небо голубые; улыбка, локоны льняные». Так?
– Примерно так, – выдохнул он, ощущая, кроме стыда, вовсе не свойственную ему злобу.
– Ее зовут Марина Крайнова, молодой человек. Край-но-ва, – повторила она по слогам с учительской интонацией.
– Спасибо. Постараюсь запомнить.
Женщина взглянула с упреком:
– Не из-за вас ли девушка прекратила занятия?
– Как – прекратила? – растерялся Матюша. – Почему?!
– Мне показалось, вам это известно. Иначе бы вы ее не искали.
– Она решила уехать домой?
– Не знаю, – женщина досадливо повела плечом. – Но попрощалась Марина очень поспешно. Сказала, что все объяснит Вячеславу Николаевичу в письме. Буквально полчаса назад я открыла студию, чтобы она забрала свои вещи.
Не попросив позволения, Матюша закурил. Снова эти злополучные полчаса! Супруга Владимирского (это была, несомненно, она) стояла на крыльце и внимательно рассматривала два метра (минус четырнадцать см) дымящегося смятения и разочарования в жизни.
– Не расстраивайтесь, – мягко проговорила она. – Возможно, дома у девушек возникли проблемы, которые с ходу сложно разрешить. Они спешили, но не выглядели чем-то чересчур обеспокоенными. Марина посетовала, что не успеет побеседовать с Вячеславом Николаевичем. Как я уже сказала, пообещала написать письмо. У меня создалось впечатление, что живопись она не собирается бросать. Марина оставила в студии часть работ и крупное полотно.
– «Похороны», – кивнул Матюша и затушил недокуренную сигарету о край урны. Он засомневался, что причиной побега Марины стало его «предательство», и явно не Кикиморовна спугнула квартиранток ранним приездом. Нет, тут было что-то другое.
– Осенью должен приехать друг Вячеслава Николаевича, немецкий галерист, он заинтересован в этой работе. Может, и Марина вернется. А если она нужна вам сейчас, то чего вы ждете? Девушки, скорее всего, отправились на вокзал.
…Их не было на железнодорожном и автовокзале, в портах речном и аэро. Их не было нигде. Матюша убедился в этом к ночи.
– Где ты шлялся, осел Насредди… – Папа пальцами повернул к себе его уклоняющееся лицо и зажмурился, как от электросварки. Наверное, из глаз сына сыпались искры. Или слезы? Потому что неправда, будто мужчины не плачут.
14
В Матюше билась бескрылая птица. Марина надолго заключила его в тюрьму своего отсутствия. Думать о Марине было больно, а не думать невозможно. Он передвигался по черно-белым клеткам серого мира без радуг. Глаза днем искали привычные цвета, уши вылавливали в голосах знакомые интонации, губы и руки скучали по теплому телу Марины, и весь этот ансамбль, сплачиваясь к ночи, исполнял печальные адажио. Утром Матюша изо всех сил старался внушить себе, что пора встряхнуться и брать пример с папы, – скоро расставания с женщинами станут легкими, как поступь их каблучков. Но тут вспоминалась Вика. Так ли просто было папе забыть ее? А маму?..
Экзамены помогли если не излечить, то отодвинуть меланхолию. Репетитор оправдал вознаграждение: трудные предметы Матюша исхитрился сдать на твердые тройки.
