Мария Метлицкая - Женский день
«Верен себе», – подумала она: бывший муж всегда плохо спал и долго читал перед сном.
Она осторожно постучалась.
– Аленький, ты? Заходи, не стесняйся! – услышала она его приглашение.
Она зашла и села на край его кровати – их бывшей общей кровати.
– Не спится? – спросил он, снимая очки и откладывая книгу.
Она кивнула и хлюпнула носом.
Он вздохнул, сел на кровати и обнял ее.
– Все будет хорошо, милая! Ты мне поверь. Разве я тебе когда-нибудь врал?
Она замотала головой, прижималась к его плечу горячей и мокрой щекой, бормоча что-то невразумительное и жалкое.
Он уложил ее на кровать, накрыл одеялом и продолжал утешать.
– Володя, – тихо сказала она, – а если нам… Ну, снова? Попробовать? Я все понимаю, я сволочь, да и у тебя другая жизнь. Но… Вдруг… Ради Лидочки. И… ради нас. Ты же тоже – один.
Он замолчал, громко вздохнул и откинулся на спину.
Она тоже замолчала и испуганно на него посмотрела.
– Я жуткая дура, да? И страшная дрянь?
Он мотнул головой и улыбнулся.
– Да нет, Алечка, это… совсем не то… просто, знаешь… – Он снова замолчал и громко сглотнул. – Ты права в одном – все изменилось. То есть встало на свои места, если можно так выразиться… стало так, как и должно было быть, одним словом.
Она, ничего не понимая, с испугом смотрела на него – удивляясь его серьезности. Он всегда умел любую проблему перевести в шутку и сам над ней посмеяться.
– Себя не вини, – сказал он. – Тут… ты… совершенно не виновата. Ни в чем. И в том, что ты от меня ушла, – тем более. Ты ведь… чувствовала… Что я… тяготился. Верно?
Она растерянно покачала головой.
– Чем, Володя? Не понимаю. Ты всегда был отменным мужем и прекрасным отцом. И еще – замечательным другом.
– Вот именно – другом! – печально вздохнул он. – Мужем, отцом – это да. А вот любовником, Аля? Любовником я был… Хорошим?
– Нормальным, – рассмеялась она наконец, – вполне нормальным любовником. Не комплексуй!
Теперь ей казалось, она поняла его комплексы.
Он покачал головой.
– Не так, Аля. Совсем не так!
Она попыталась что-то возразить, разубедить, успокоить, но он резко прервал ее и попросил помолчать.
– Наверное, с моей стороны это было нечестно, – тихо сказал он, – но я… надеялся. Искренне, можешь поверить! Всю жизнь доказывал это. Вспомни всех моих баб, все романы. Потом – ты. Молодая, прекрасная. Свежая. Идеальная жена и будущая мать. Потому что корни, прекрасное воспитание, отличный вкус. Я искренне относился к тебе и искренне верил. Верил, что все переменится. Мечтал о ребенке. Знал, что где-то, в самых темных и дальних углах… Слухи ползут. Ползут слухи! Откуда им взяться – не понимал. Ведь всю свою жизнь я старался. Чтобы не дай бог, не приведи Господи! А шепоток в спину слышал. Как они… все это? Откуда? Не понимаю. Хоть убей – не пойму… А потом ты… ты тоже все поняла. Вернее, почуяла. Что ты могла понимать? Что я – не мужик? Но, ты же ушла! Бросилась без оглядки, на все наплевав. На квартиру, на деньги. Ушла – прости – к алкашу. Потому что молодая. Потому что страсть. Потому… Потому что потому. У вас, женщин, такое чутье! Интуиция! И знаешь, я даже вздохнул. С облегчением! Я тебя не обидел, Лида осталась со мной. Я не испортил твою репутацию. Точнее – нашим браком восстановил свою.
Она ошарашенно молчала, не смея поверить.
– Ты? Ты, Володя?
– Представь себе – я! – грустно улыбнулся он. – Такие дела.
Она мотала головой, словно пытаясь сбросить весь этот бред и нелепость.
– А Лидочка? – вдруг испугалась она. – Она знает?
– Аля, опомнись, – он сдвинул брови, – как можно такое подумать! Ни разу – ни разу, слышишь, – здесь не было никого! Лидочка – вся моя жизнь. Главное в жизни. Воздух и солнце! А все остальное – так незначительно, мимолетно… Да и лет мне немало, Алечка! Просто… Просто я перестал себя мучить. Только и всего.
Она все еще пыталась прийти в себя.
– Такой генофонд, Володя! Такой мужчина, как ты! И так… пропадает. Бездарно. Ты уж прости, – тут же поправилась она. – Нет, я не могу в это поверить! Ты пошутил, да? Все придумал? А! Правильно. Чтобы отвязаться от меня, назойливой дуры! – обрадовалась она.
Он вздохнул, усмехнулся и покачал головой.
– Давай спать, Аленький. У тебя завтра тяжелый день. Буду ругать тебя и проклинать – самыми последними словами! Режиссер хороший, и если бы ты… прошла! Ох! Я бы был счастлив.
Она улеглась у него на плече, он обнял ее и выключил свет.
– Спи, милая. Постарайся уснуть.
Аля в последний раз всхлипнула, хлюпнула носом и устроилась поуютнее.
«Ну, и жизнь!» – подумала она и скоро, совсем обалдевшая от новой правды, уснула.
А Терлецкий еще долго не спал, лежа с открытыми глазами, и думал примерно то же самое: «Да, жизнь… Господи, прости! Нелепая и смешная. И еще – очень горькая… И иногда – страшная. Бедная Алька. Бедная Лидочка. Бедные все мы…»
Отработав пробы, Аля взяла билет домой и снова поехала к Терлецкому. Она знала, что он на службе. Лидочка открыла дверь, не сказав ей ни слова. Аля пошла за ней.
Лидочка обернулась и с лицом, полным ненависти, спросила:
– Что? Что еще? Что тебе надо?
Аля, совсем растерявшись, начала что-то бормотать, пытаясь оправдаться. Лидочка смотрела на нее с презрением и ухмылялась.
Наконец, исчерпав свои жалкие доводы, Аля стала просить у дочки прощения.
Та отвернулась к окну. Аля подошла к ней и осторожно обняла за плечи.
Лидочка вывернулась, повернулась к ней, и Аля увидела перекошенное от злобы лицо и слезы.
Она попыталась ее обнять, но дочь закричала ей что-то обидное, страшное, что она толком и не запомнила, – ей стало плохо и страшно.
Она вышла из комнаты, взяла свою сумку и открыла входную дверь.
– Лидочка! – крикнула она.
В ее голосе было столько боли и столько мольбы, что дочь выглянула из комнаты, посмотрела на нее и тихо и внятно сказала:
– Счастливого пути.
Аля вымученно улыбнулась и вышла за дверь. Там она села на ступеньку и тихо завыла.
Она не видела, как за массивной дубовой дверью стоит ее дочь и до боли зажимает ладонью рот – чтобы не слышно, не дай бог! Не слышно! Чтобы не услышала та женщина. Красивая и чужая. Ее мать. Которая ее предала.
И которую ей очень хочется… Полюбить.
В поезде Аля сразу легла на нижнюю полку и отвернулась к стене. Ничего не решилось. Ничего. Ничего не стало лучше, легче. Понятнее.
В Питере снова ждали проблемы. Замкнутый круг. Ни разорвать, ни прервать.
Надежды – в мусорное ведро. Жизнь дерьмо, и я никому не поверю, что все это совсем не так.
Господи, а Терлецкий? Бедный Володя, как его жаль! Бедная Лидочка, бедный Саввушка! Бедная я!
Она почти ни на что не надеялась и не рассчитывала. Ей было почти все равно – позвонят со студии или нет. Ее мечты и надежды словно потонули в мутном и беспокойном океане проблем. Жила сиюминутным – дать лекарство деду, достать апельсины бабуле, ухватить пару колготок для Саввушки.
Все хозяйство держалось по-прежнему на Валечке. Только и та уже была совсем не та. Тоже хворала, теряла силы. А потом и вовсе собралась к сестре. Так и сказала – отслужила я вам верно и честно, а на старости лет хочу сама хозяйкой побыть. Да и служить по-прежнему вам не могу – тяжело. Началась паника – дед совсем сник и объявил, что теперь они точно пропали. Нина Захаровна пыталась держаться и развила бурную деятельность по поиску новой домработницы. Пришла пара женщин, Нина Захаровна побеседовала и вынесла вердикт: «Нам никто не подходит». В смысле, что после Валечки все чужие. Да и чем платить? Еле сводили концы с концами. Аля ходила по городу кругами, почти бессмысленно. Дома тоже было невыносимо. Ходила и думала, что вряд ли что-нибудь изменится к лучшему. И тогда еще был звонок из милиции по поводу жилички с Театральной площади.
Оказалось, никакая не преподавательница, а обычная проститутка. Соседи, естественно, взбунтовались и стали писать жалобы. Аля приехала вечером – удостовериться.
«Учительница» открыла ей дверь, и Аля от удивления остолбенела.
«Мадам» была в прозрачном пеньюаре сиреневого цвета, на каблуках, с ярко-малиновым ртом, из которого она не выпускала сигарету в мундштуке.
Увидев хозяйку, она сразу оценила ситуацию и с громким вздохом сказала:
– А! Ты? Ну… проходи.
На кухне она плеснула в два стакана хорошего коньяку, сделала пару глотков и кивнула:
– Пей!
Аля покачала головой.
– А здорово вы меня, – усмехнулась она, – просто вокруг пальца!
Мадам махнула рукой.
– Какие мелочи, господи! А что я должна была сказать? – вдруг удивилась она. – Правду?
Аля вздохнула.
– Съезжай. Нечего выяснять.
Мадам присела напротив, внимательно оглядела Алю и вдруг предложила:
