Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу
– …
– Что ж ты молчишь, пис-сатель? Так-то уж точно бывает? Это не голливудский сюжет, правда? Да только ты пойми: то, о чем будет дальше, произошло бы в любом случае – будь героиня хоть г-жой Удальцовой, хоть просто Анькой. Она в лабиринте по-любому! «В ее собственном чердаке пусто и наблевано мыслями трех контрастных десятков». Ты можешь выбрать любое содержание – Анна со знаком «плюс» (Ассоль) и Анна со знаком «минус» (Настасья Филипповна) – хотя неизвестно, как определить эти знаки, не математика; но любой вариант развития сюжета в этой истории ничего не изменит. Пазл не будет изменен в конце – он останется таким, каким видим его мы с Анной.
– Не может быть! Богатая преуспевающая женщина едва ли стада бы страдать такой дурью, которую ты собираешься описать на остатках книги!
– Читай между строк, пис-сатель, читай же меня…
Новый абзац.
Наступали тихие сапы. Анна ощутила это позже, много-много позже, когда разучилась глотать шпаги. Вместо этого экстрима она предпочитала теперь класть под язык луну-леденец и нежно заигрывать со сладостью: сверху-вниз, снизу-вверх – легко! Анна, впрочем, тяготилась… Природная красота лица и тела, острый ум, периодически раздвигающая ноги карьера, стабильный, хотя и никуда не годный муж вперемешку с: родословной города N, ОНО, съемными флэтами, врачами, равнодушными бойфрендами и одинокими пиплами, маскирующими лучшие духовные «ню» во френчи не только по осени, самыми дешевыми продуктами в течение первых пяти в столице, глухо заперлись в ослепительной офисной улыбке. Анна затосковала. Наиболее приемлемым вариантом лечения русской хандры стал для нее секс, суррогатной матронкой замещающий чудо любви. Анна оттягивалась сполна, превращаясь вечерами в экзальтированную ведьмочку, отправляющуюся на поиски кайфа и псевдосмысла. Анна знала, что может обнаружить на поверхности лишь иллюзию, и все же…
Пробный поход Анны в клуб случился скорее от скуки, нежели от переизбытка эндорфинов. Работка, сжирающая большую половину жизни, усталый седеющий муж, которого можно только бла-бла-благодарить, офисные особи женского пола, с которыми приходилось налаживать «деловые контакты» – самки-начальнички, шепчущиеся за прямой спиной Анны, – все это не прибавляло радости. Иногда Анна думала, что, если бы писала, например, стихи, жилось бы ей легче: не станем рассуждать об ошибочности суждения – однако Литературы как таковой Анна не могла, а потому дыму из ее труб выйти было некуда.
Мудрые книги толкуют, будто существует рнану банд хана, – вклинивается в текст Женщина Пишущая, Подвид. – Узы кармического долга то есть. Кому остался должен душой, того и встретишь. Кажущееся нелогичным – лишь последовательное проявление неизвестных причин! – знатная дама щурится и надевает темные очки. Анна же недоверчиво пожимает плечами, вспоминая треп о ведической традиции и кашмирском шиваизме, и вздыхает: где ты теперь, гуру чертов, в каких краях, по каким тропкам ходишь? Нашла ли душа твоя что искала?
Теперь вот Анна щурится и с опережением на пару страниц надевает темные очки. Анна будет стоять на мысе и смотреть вниз: по штилю разноцветного, яркого, как в рекламном ролике, моря, кто-то Огромадный, с Другого Света, проедет на большущих водных лыжах, оставив на воде – голубой, зеленой, синей, сиреневой – две белые параллельные полосы. Анна будет смотреть на эти параллельности в смутной надежде увидеть небесного великана… С таким же смутным ощущением ждала она всю жизнь некоего таинственного события с подтекстом, без подстрочника способного обратить ее неспокойный мирок в гармоничный мир: вот, вот, вот уже совсем скоро оно наступит, и жизнь ее, Анниной души, изменится, пойдет как по маслу – а если даже и с попадающимися изредка колдовыбоинами, то уже иного порядка. Это воображаемое событие – всегда удаленное на полшага вперед, никогда не сейчас – мышеловочным сыром заманивало ее в лабиринт Иллюзии, из которого, впрочем, существовал выход. Много лет назад Анна тешила себя мыслью, будто эти полшага (а ровно столько ей не хватало до цели) – вот-вот приведут ее из больного пункта А в искомый пункт В. Впрочем, то, что заманивало Анну в лабиринт, не имело четкого определения. И все же – если вдруг она – рыськой – одним шикарным прыжком осилит эти полшага, то станет другой.
– Реши задачку, будешь счастлива! – снова прерывает ее мысли знатная дама – Женщина Пишущая, Подвид.
– Будешь… Как странно это… – улыбается Анна, не читая ее, лауреатки, книг.
Но нет пока задачке решения! А посему описываемый далее вечер выдается для нашей героини слишком долгим. Проверяя электронную почту, Анна ощутила в голове легкий зуд: один из странных клубов распахивал для г-жи Удальцовой свои объятия.
– Но! Но! – свистела она машине. – Давай, милая, гони! Развей грусть-печаль журналюги! Чуден Днепр при тихой погоде! Пышный! Чуден Днепр и при теплой летней ночи! – и тут же осекалась, понимая всю тщету ассоциирования себя с социальной ролью. – Но! Давай же! Давай, сука, гони!!!
Машинка гналась, гневалась, лениво тормозя у светофоров, продираясь сквозь изгибы улиц, пока не остановилась наконец у пункта В. Анна, захлопнув дверь, поежилась не только от холода. Ей хотелось некоего Несовершенного Ранее Действия – действия вычурного, быть может, даже несколько вульгарного, запретного, которое в чем-то оправдало бы ее перед нею самой – едва ли бы Анна точно могла это сформулировать; едва ли она помнит, как вошла в полутемный зал заведения. Избушка-избушка-повернись-ко-мне-перед-ОМ-МАНИ-ПАДМЕ-ХУМ!
Анна заказывает сок, фруктовый салат, и, садясь за столик, не предполагающий одиночества, закуривает. В голове вертится почему-то устаревшее «профурсетка». Через ка-кое-то время Анна обнаруживает себя в эпицентре взглядов. Ей становитя забавно – кто на новенького? Ведь в юности она стеснялась… м-м-м… Немного стеснялась. Но что такое «стеснение» и что такое «юность»?
Вскоре небольшого роста барышня подходит к ней. Зажигалку? Нет проблем! Нет, она никого не ждет. Нет, не помешает.
Мелководные неглупые глаза. Карие. Волосы длинные, крашеные. Совершенно не в ее вкусе. Собственно, особо и не пробовалось. Просто приехала – что, просто – не принято? Да, муж… У тебя тоже?
Барышня пьет сухой мартини; Анна не пьет и собирается отчаливать; «Не подбросишь до Таганки?»
В машине узко и неудобно; приходится менять позицию не только внутреннюю, но и внешнюю. У Эллы – так зовут случайную спутницу – ноготки покрыты серебряным лаком, что блестит в темноте. У Эллы – чулки с золотым узором, что стягивают целлюлит до приличия. Элла хочет обнять бесцветным лаком бесцветный лак Анны, и та, вроде бы соглашаясь, тут же непроизвольно отдаляется. Мышиная возня на откинутом сиденье не приводит ни к чему, кроме глуховатого надрыва; они нужны друг другу не более часа.
Через полтора Анна довозит барышню до Таганки и уезжает восвояси. Какой-то осадок. «Неприятная девка!» А Черт Иваныч встречает приветливо: «Что-то ты поздно!» – за окном темная ночь, давно пора развестись.
Анне нужно снять маску. Не до конца. Завтра на работку.
Новый абзац.
ОТ КУТЮР. ТЕНЬ г-на НАБОКОВА: «Легче, сынок, легче – сама, знаешь, пойдет!»
Анна хочет сделать полшага сегодня же. Убрать вечную проблемку из головы, онемечив дутую неразрешимость. Анна напоминает сама себе начинающую переспевать, но все же еще не испорченную вишню, которую забыли вовремя сорвать и, полюбовавшись, использовать по назначению: узкая полого-холмистая полоса побережья Крымского полуострова не разрешает думать ей о неизбежной старости и смерти. В конце концов – из конца в конец, «судьба – просто сумма прошлых карм, записанная в трех низших чакрах», как говаривал когда-то ее Высокий Красивый «гуру», – так стоит ли о той гадать так много и долго, особенно на море? Таврические горы с их долинами и виноградниками затуманивают мысль. Хочется простоты: вина, неба, тела… «Да! Да! Тысяча и одна проведенная не с тем ночь – да! – смеется Анна. – Да, вот так просто, так примитивно, будто в бульварном романе. А вы как хотели?» – «Мы хотели с паюсной икрой! – объясняет Анне Подавляющее Большинство, ни нам миг не перестающее жевать. – На блюдечке с голубой каемочкой!»
Анна заглядывает пис-сателю в зрачки, и тому становится не по себе: он желает переписать историю, но в очередной раз не справляется сам с собой. Все его герои делают, что хотят, показывая на него пальцем: «Подумаешь! Маленький божок, создающий собственные вселенные! Ишь ты… А мы вот тебя как… Да ты ж без нас пропадешь… Мертвые души? Ну-ну!» – и, кто во что горазд, издеваются. Наиболее же изощренным способом оказывается заплевывание персонажами свежеиспеченной бумаги с напечатанными буковками (только что из типографии, ужас-ужас-ужас!). Пис-сатель, видя это безобразие, переживает очередной «творческий кризис» и пьет водку в ЦДЛ, рассуждая о «литературе как явлении» удручающе серьезно. А наша Анна, не будучи мстительной, все же не снисходит к нему в вещий его сон со страниц рукописи: она, в сущности, никогда никого и не просила создавать ее бессмертный образ.
